Безумие
ndgocxnwtiДни потом летели за днями. Боль уходила.
Позвонила Лариска. Я совсем не ждал её звонка.
— Саш, завтра 40 дней... Будешь?
— Конечно, Ларис. Какие вопросы...
... Мы снова вспоминаем Сан Саныча. Нас за столом уже меньше. Пришли только те, кто друзья. Я узнаю страшную вещь — у Сан Саныча был старший брат. Он умер, когда ему было чуть за тридцать. Тоже рак крови.
На мать Сан Саныча смотреть страшно. Она давится слезами, прижимая платок к глазам... И кусок в горло снова не лезет. Только водка льётся...
Но всё равно уже легче. Нет того ужаса, который случился 40 дней назад. Есть только тяжесть — уже невозможно никогда будет кинуть Сан Санычу «привет, Сан Саныч!», сотню уже больше не стрельнёшь до получки... И вот так, как тогда к тебе в гости приехал, с тобой и Лариской на лестницу покурить не выйдешь...
... Всё было более чинно, чем тогда на поминках. Говорили мало. Только хорошее. Выпивали через раз, не чокаясь. Скоро люди потянулись на выход. Целуя в щёки мать и вдову. Я всё сидел на диване, чувствуя себя не совсем уютно. Для меня этот дом, дом друга, превратился в чужой. Наконец, пересилив себя, тоже потянулся к выходу...
— Ларис, я... я, — я не знал, что сказать.
— Конечно... Спасибо, что пришёл. — Лариса обхватила на секунду руками мои плечи и сразу убрала их... — Я только вот попросить хотела... Если у тебя ничего нет сегодня, помоги разобраться. Клавдия Ивановна, сам видишь, какая...
Я пожал плечами, вынул ногу ...
только что загруженную в кроссовку...
— Конечно, Ларис...
В принципе, спешить мне было некуда. На завтра по редакции дежурным был не я. Так что, кой хрен разница, во сколько буду дома.
— Спасибо, — шепнула Лариска...
К этому времени в квартире уже никого не осталось. Ну, в смысле, гостей, если их можно так назвать, пришедших на Сороковины. Матушка Сан Саныча, парализованный отец, Лариска. Катька, приёмная дочь (та самая, которая была семимесячной беременностью Лариски, и которая всегда, ВСЕГДА!!! , называла Сан Саныча папой).
Я ещё был.
Полчаса мы чистили стол. Таскали грязные тарелки в раковину и недоеденные закуски в холодильник.
— Посуду мою я, — сказала Лариска.
— Уйди, женщина, — сказал я, засучивая рукава. — Где тут у вас губки и «Ферри»?
Вы не поверите, с каким же наслаждением я драил эти тарелки и чистыми потом передавал их Лариске. Отходил я, наверное, так. А Лариска протирала и протирала их полотенцем. Потом расставляла по полкам в шкафах на кухне... Тщательно так протирала всё.
— Мама, всё, — сказала Катька
Вот тут возникла пауза.
То есть, если всё — значит, всё... Я так и стоял на кухне, сворачивая медленно закатанные по локоть рукава на рубашке...
— Всё, конечно... Да и поздно уже..
— Катька, ты же сегодня в клуб собиралась, — сказала Лариска.
— В клуб?
— Ты! Собиралась! В клуб!
Катька прошлась своими, Сашкиными глазами по нам двоим. Как будто через оптический прицел посмотрела.
— Ах, да. Конечно. Я и забыла... Только, мам...
Лариска быстро вышла в коридор и достала из сумки три сотни (не удивляйтесь, в 2001-м это были деньги)
— Хватит?
— Спасибо, мамочка... — Катька выше была своей матери, пригнула её к себе. Чмокнула.
— Стой, — в досыл крикнул я, — вот еще сотня...
... Щёлкнул входной замок. Мама и папа покойного Сан Саныча спят. На часах 12. То бишь, полночь.
— Выпьешь ещё?
— Выпью... И кофе, если есть...
— Иди в комнату. Я всё принесу.
Я вернулся в залу. Задумался, глядя на огромный, еще не собранный стол. Без еды, без скатерти, без рюмок — он казался пустым, холодным. Огромный. Ручной работы... Этот стол теперь казался никому не нужным. Без хозяина...
— Сашка, ты где?
Я вздрогнул.
Сколько раз при мне Лариска так говорила Сан Санычу.
— Здэ... , — поперхнулся я. — Здесь, — пустил потом фальцета...
— А чего ты там. Я же сказала, иди в комнату...
Я слез с дивана, нащупал выключатель, закрыл за собой дверь.
Открыл другую. В комнату, где жили Сан Саныч с Лариской.
Она сжалась в углу дивана, жалобно смотря на меня.
На журнальном столике дымились две чашки кофе. Стояли две рюмки и бутылка «Хеннеси». Стараясь не смотреть на Ларку, я раскупорил бутылку, плеснул по рюмкам...
— За Сашку...
— Только не говори больше ничего, — вскинулась Лариска, — не говори...
Хенесси правильно ударил по печени. Я стал разрушать другие органы своего организма, с наслаждением пить кофе. Кажется, это была «Чёрная карта».
Я ни словом, ни делом не приближал к себе Лариску.
Она приблизилась сама.
Вдруг обхватила меня руками и из нее хлынули слёзы.
Я сидел, как Дюк де Ришелье над Потёмкинской лестницей в Одессе стоит. Не шелохнувшись. Чуть поглаживая её локоны.
Всхлипы становились всё реже, реже...
Лариска отпрянула от меня, нащупав салфетку, вытерла глаза.
— Извини...
— За что? — искренне удивился я.
— Вы все такие...
— Какие мы все такие?
— Можно я тебе сделаю сейчас больно?
— Зачем?
— Потому что мне очень больно сейчас.
Я пожал плечами.
— Хорошо. Делай.
Вот ведь женская логика. А? Буквально «натуарилитэ».
— Маришка сделал аборт от Бедина. Тогда в 80-х...
Лариска мне действительно сделала больно. Очень. Я тогда в райкоме привязался к Маришке. На пути встал Бедин. Папа двух детей. Меня тогда колбасило не по-детски. С трудом выправился. Хотя боль осталась. Даже до сих пор. Спустя, если не соврать, четверть века... И вот сейчас узнаю: аборт. Да еще и от Бедина... Да и хрен бы со всеми с ними.
— Тебе плохо стало?
Я пожал плечами.
— Я женат был. У меня дочь...
— А нескромно можно? — Ларка всё-таки непредсказуемый человек.
— Валяй...
— Ты женат сколько был?
— Десять лет вместе жили...
— Тогда ты всё умеешь делать? Всё?
— Ларис, я...
— Стоп... Стоп! Молчи и слушай. Мне 46 лет... Мне Сорок шесть лет. Мне, женщине. Я любила Сан Саныча. Я его очень любила. Поэтому последние четыре года я не была женщиной. Я была санитаркой. Я была уборщицей его подгузников. Я была матерью Терезой... Но я не была женщиной... А ведь мне тоже нужно. Мне очень нужно... Ты знаешь же, что мне было нужно? Да? Все эти четыре года? Вот ты, инженер человеческих душ. Ты, журналист, скажи — легко ли быть женщиной, не быв ею?
Я понял, что мне пора уходить. Нащупал рюмку и бутылку. На ощупь влил из одного в другое. Себе. Как бы, на посошок.
— Пей, — сказала Лариска
Я сглотнул.
— Я пойду теперь? Да?
— Иди, конечно...
Я, было, уже и ушёл...
— Сан Саныч тебе вслед смотрит...
Ну вот зачем она это сказала?
— Что ты хочешь от меня?
— Ты сколько лет женат был, напомни.
— Десять. Я же уже говорил...