Безумие

Неуловимым движением (женщина, она же кошка. Нет — пантера!) Ларка выскочила из — под меня. И своими мягкими, кошачьими лапами переверну меня на спину. Чуть тронула губами мои и медленно, касаясь грудью мою, повела свои поцелуи вниз по всему телу. Когда её губки коснулись моего бревна, я чуть не взвыл. Сколько тянулось это счастье — минуту... А может, вечность?

Теперь уже я был пластилином в её руках.

А она умела создавать фигуры из этого податливого материала. Оседлав меня, как строптивого жеребца. И пропустив не менее строптивого между своих ног, обхватив его верхними «губками». Так и двигалась на мне, придавив своими руками мои.

Теперь уже я елозил под нею «гадюкой», стараясь войти в неё.

— Не сейчас, не сейчас, не сейчас... — слышал я её голос над собой.

А потом она обвалилась вся на меня, и своими пальчиками создала правильное направление.

Всё, что было дальше, вспоминается с трудом... Помню лишь окончание того безумия. Свои выстрелы (ну ведь, если в первом акте на стене висит ружье, то в третьем оно обязано выстрелить?)

Каждый мой выстрел сопровождался криком.

Тут в дверь постучала Клавдия Ивановна... Мама Сан Саныча.

— Лариса, с тобой всё хорошо?

Ларка шумно дышала, прижимаясь ко мне. Я тоже еще был далек от грамотного восприятия окружающего.

Женщины более сильнее мужчин. Во всех отношениях. А тем более тех, что связаны с эмоциями. Адекватнее.

Ларка, всё ещё прижимаясь ко мне, положила палец на мои губы.

— Всё хорошо, Клавдия Ивановна, — вполне сносным, сонным голосом сказала она. — Мне сон плохой приснился...

— Ладно, — шумно вздохнула Клавдия Ивановна и зашаркала в свою комнату.

... Мы лежали прижавшись и не выходя друг из друга еще минуты две.

— Всё, — сказала Лариска. — Будем спать.

И со всей, свойственной женщинам иррациональной логикой, выходя из меня, включила ночник.

— Я в душ...

Я до сих пор благодарен Ларке еще и за это. За эту её иррациональность в логике. Потому что в режущем после темноты свете увидел, как между её пальцами, прикрывающей ладонью себя между ног, сочились белые тягучие капли.

Сотая часть того, что я оставил в ней себя...

Вместо послесловия.

Мы потом не перезванивались, и не встречались.

На годовщину Сан Саныча на кладбище я приехал один. Положил две гвоздички. Достал четвертинку водки и два купленных заранее пластиковых стаканчика. Плеснул. Один поставил рядом с положенными гвоздичками. Только было пригубил...

— Мне налей тоже, — раздалось за спиной.

Время было под вечер. На кладбище почти не было людей. Живых.

Обернулся. У ограды стояла Лариска. В шикарном чёрном кожаном пальто. Черном платке...

У меня было только два стаканчика. Я протянул ей свой. Кивнул головой. Она выпила. Я сглотнул из горлышка бутылки. Помолчали.

— Как сам? — спросила она.

— Да ничего всё... Кручусь. А ты как?

— Тоже всё нормально..

У выхода из кладбища мы расстались.

— Я на метро, — сказал я.

— А мне на трамвае удобней... Ты же помнишь?

— Помню, конечно... Всё помню

— Ладно, — оборвала она меня. — Пока тогда..

— Не пропадай. Звони.

— Ты тоже..

... Больше мы не встречались.