Безумие

Дни потом летели за днями. Боль уходила.

Позвонила Лариска. Я совсем не ждал её звонка.

— Саш, завтра 40 дней... Будешь?

— Конечно, Ларис. Какие вопросы...

... Мы снова вспоминаем Сан Саныча. Нас за столом уже меньше. Пришли только те, кто друзья. Я узнаю страшную вещь — у Сан Саныча был старший брат. Он умер, когда ему было чуть за тридцать. Тоже рак крови.

На мать Сан Саныча смотреть страшно. Она давится слезами, прижимая платок к глазам... И кусок в горло снова не лезет. Только водка льётся...

Но всё равно уже легче. Нет того ужаса, который случился 40 дней назад. Есть только тяжесть — уже невозможно никогда будет кинуть Сан Санычу «привет, Сан Саныч!», сотню уже больше не стрельнёшь до получки... И вот так, как тогда к тебе в гости приехал, с тобой и Лариской на лестницу покурить не выйдешь...

... Всё было более чинно, чем тогда на поминках. Говорили мало. Только хорошее. Выпивали через раз, не чокаясь. Скоро люди потянулись на выход. Целуя в щёки мать и вдову. Я всё сидел на диване, чувствуя себя не совсем уютно. Для меня этот дом, дом друга, превратился в чужой. Наконец, пересилив себя, тоже потянулся к выходу...

— Ларис, я... я, — я не знал, что сказать.

— Конечно... Спасибо, что пришёл. — Лариса обхватила на секунду руками мои плечи и сразу убрала их... — Я только вот попросить хотела... Если у тебя ничего нет сегодня, помоги разобраться. Клавдия Ивановна, сам видишь, какая...

Я пожал плечами, вынул ногу ...

только что загруженную в кроссовку...

— Конечно, Ларис...

В принципе, спешить мне было некуда. На завтра по редакции дежурным был не я. Так что, кой хрен разница, во сколько буду дома.

— Спасибо, — шепнула Лариска...

К этому времени в квартире уже никого не осталось. Ну, в смысле, гостей, если их можно так назвать, пришедших на Сороковины. Матушка Сан Саныча, парализованный отец, Лариска. Катька, приёмная дочь (та самая, которая была семимесячной беременностью Лариски, и которая всегда, ВСЕГДА!!! , называла Сан Саныча папой).

Я ещё был.

Полчаса мы чистили стол. Таскали грязные тарелки в раковину и недоеденные закуски в холодильник.

— Посуду мою я, — сказала Лариска.

— Уйди, женщина, — сказал я, засучивая рукава. — Где тут у вас губки и «Ферри»?

Вы не поверите, с каким же наслаждением я драил эти тарелки и чистыми потом передавал их Лариске. Отходил я, наверное, так. А Лариска протирала и протирала их полотенцем. Потом расставляла по полкам в шкафах на кухне... Тщательно так протирала всё.

— Мама, всё, — сказала Катька

Вот тут возникла пауза.

То есть, если всё — значит, всё... Я так и стоял на кухне, сворачивая медленно закатанные по локоть рукава на рубашке...

— Всё, конечно... Да и поздно уже..

— Катька, ты же сегодня в клуб собиралась, — сказала Лариска.

— В клуб?

— Ты! Собиралась! В клуб!

Катька прошлась своими, Сашкиными глазами по нам двоим. Как будто через оптический прицел посмотрела.

— Ах, да. Конечно. Я и забыла... Только, мам...

Лариска быстро вышла в коридор и достала из сумки три сотни (не удивляйтесь, в 2001-м это были деньги)

— Хватит?

— Спасибо, мамочка... — Катька выше была своей матери, пригнула её к себе. Чмокнула.

— Стой, — в досыл крикнул я, — вот еще сотня...

... Щёлкнул входной замок. Мама и папа покойного Сан Саныча спят. На часах 12. То бишь, полночь.

— Выпьешь ещё?

— Выпью... И кофе, если есть...

— Иди в комнату. Я всё принесу.

Я вернулся в залу. Задумался, глядя на огромный, еще не собранный стол. Без еды, без скатерти, без рюмок — он казался пустым, холодным. Огромный. Ручной работы... Этот стол теперь казался никому не нужным. Без хозяина...

— Сашка, ты где?

Я вздрогнул.

Сколько раз при мне Лариска так говорила Сан Санычу.

— Здэ... , — поперхнулся я. — Здесь, — пустил потом фальцета...

— А чего ты там. Я же сказала, иди в комнату...

Я слез с дивана, нащупал выключатель, закрыл за собой дверь.

Открыл другую. В комнату, где жили Сан Саныч с Лариской.

Она сжалась в углу дивана, жалобно смотря на меня.

На журнальном столике дымились две чашки кофе. Стояли две рюмки и бутылка «Хеннеси». Стараясь не смотреть на Ларку, я раскупорил бутылку, плеснул по рюмкам...

— За Сашку...

— Только не говори больше ничего, — вскинулась Лариска, — не говори...

Хенесси правильно ударил по печени. Я стал разрушать другие органы своего организма, с наслаждением пить кофе. Кажется, это была «Чёрная карта».

Я ни словом, ни делом не приближал к себе Лариску.

Она приблизилась сама.

Вдруг обхватила меня руками и из нее хлынули слёзы.

Я сидел, как Дюк де Ришелье над Потёмкинской лестницей в Одессе стоит. Не шелохнувшись. Чуть поглаживая её локоны.

Всхлипы становились всё реже, реже...

Лариска отпрянула от меня, нащупав салфетку, вытерла глаза.

— Извини...

— За что? — искренне удивился я.

— Вы все такие...

— Какие мы все такие?

— Можно я тебе сделаю сейчас больно?

— Зачем?

— Потому что мне очень больно сейчас.

Я пожал плечами.

— Хорошо. Делай.

Вот ведь женская логика. А? Буквально «натуарилитэ».

— Маришка сделал аборт от Бедина. Тогда в 80-х...

Лариска мне действительно сделала больно. Очень. Я тогда в райкоме привязался к Маришке. На пути встал Бедин. Папа двух детей. Меня тогда колбасило не по-детски. С трудом выправился. Хотя боль осталась. Даже до сих пор. Спустя, если не соврать, четверть века... И вот сейчас узнаю: аборт. Да еще и от Бедина... Да и хрен бы со всеми с ними.

— Тебе плохо стало?

Я пожал плечами.

— Я женат был. У меня дочь...

— А нескромно можно? — Ларка всё-таки непредсказуемый человек.

— Валяй...

— Ты женат сколько был?

— Десять лет вместе жили...

— Тогда ты всё умеешь делать? Всё?

— Ларис, я...

— Стоп... Стоп! Молчи и слушай. Мне 46 лет... Мне Сорок шесть лет. Мне, женщине. Я любила Сан Саныча. Я его очень любила. Поэтому последние четыре года я не была женщиной. Я была санитаркой. Я была уборщицей его подгузников. Я была матерью Терезой... Но я не была женщиной... А ведь мне тоже нужно. Мне очень нужно... Ты знаешь же, что мне было нужно? Да? Все эти четыре года? Вот ты, инженер человеческих душ. Ты, журналист, скажи — легко ли быть женщиной, не быв ею?

Я понял, что мне пора уходить. Нащупал рюмку и бутылку. На ощупь влил из одного в другое. Себе. Как бы, на посошок.

— Пей, — сказала Лариска

Я сглотнул.

— Я пойду теперь? Да?

— Иди, конечно...

Я, было, уже и ушёл...

— Сан Саныч тебе вслед смотрит...

Ну вот зачем она это сказала?

— Что ты хочешь от меня?

— Ты сколько лет женат был, напомни.

— Десять. Я же уже говорил...