Без названия

Без названия

RNSENSE

Охра/Рубдой, PG, почти джен, ангст, романс, повседневность. 

Как и всегда все начинается там, где Ваня никогда не чувствует себя нормальным. В Зазеркалье. Собственно говоря, никто кроме, разумеется, Охры тут себя и не почувствует нормальным. Или адекватным. Или в безопасности. О нет. Только не там, где реальность больше походит на ночной кошмар напополам с трипом от херовой дури. Это всегда разрывающие друг друга на части смешения черного, красного и белого. Вклинивающийся между ними неон - чаще голубой, розовый или зеленый. Это всегда фантасмагорические пугающие пейзажи, вроде того, с красным небом, перетекающим в чернеющее море с каймой из белоснежного, до рези в глазах, пляжа. Ваня может даже не спрашивать, и так знает, что песок под ногами - измельченные человеческие кости. Всех тех людей что были с Охрой до него. Всех тех, кто будут после него. Может быть и его собственные тоже.  

Иногда Охре надоедает жить в жутких декорациях максимально непохожих на реальный мир. Иногда он вытаскивает из глубин своей памяти более-менее приятные глазу осколки каких-то реальностей и миров. Отражений, сквозь которые Охра поглядывает на изнанку своего Зазеркалья. 

Сейчас здесь по-прежнему холодно, жутко и ненормально. Но хотя бы отчасти привычно Ване. Черно-белые метелочки помех как на сломанном старом телевизоре и ощущение бескрайней пустоты под ногами. Как будто в нее можно упасть. Как если бы там, где нет понятий низ и верх можно было бы точно определить свое местоположение. Единственный ориентир, не дающий сходу сойти с ума - окно посреди ничего, всего и белого шума, за спиной Вани. Выход в реальность, зеркало в его собственной ванной. Охра всегда оставляет эту видимость возможности бегства. Хотя оба они прекрасно знают - Ваня не пойдет никуда, пока Охра вдоволь не насладится его визитом в Зазеркалье.  

-Мне кажется, моим стенам требуется ремонт, - задумчиво произносит Охра. 

Стенам. Ладно. Ваня будет послушно думать, что здесь есть стены, хотя они сейчас сидят в чертовом нигде с его двойником (только визуально двойником, на самом деле Охра не выглядит никак. Он просто есть). 

Ване хочется покурить и пойти спать, вместо того чтобы вести полуночные разговоры со своим монстром. Вместо этого он спрашивает: 

-Обои тебе тут что ли поклеить? 

Охра в ответ рычит, едва слышно, гулко. Он ужасно не любит человеческий “юмор”. Хотя пользуется сарказмом чаще чем Рудбой - зажигалкой. 

-Здесь не будет лучше от бумаги и клея, да и дверь в интерьер не впишется. 

-Дверь? Я всегда думал, что это окно. 

Рудбой слышит фирменную зубастую ухмылку в следующем ответе. 

-Считай это, как там правильно... моей четвертой стеной. 

Дверь между Зазеркальем и реальностью - четвертая стена. Как, сука, символично и метафорично. И предсказуемо. 

Только вот Охра прав. Даже если это внутренний (или все же внешний?) мир обклеить новыми виниловыми обоями, перемазаться с ног до головы в прозрачном клею, пару раз поругаться из-за того в какую сторону должен идти узор и вдобавок навернуться со стремянки... Лучше не станет. Зазеркалью вместо краски, клея и бумаги требуются человеческие эмоции. Много. Все время. Как лавина с самой высокой и заснеженной горы.  

Как-то Ваня уже предлагал Охре напроситься в постоянные компаньоны к Локимину. Получил в ответ очередной проблеск острых зубов в темноте и заверения, что не намерен монстр охранять в высокой башне последний клочок мирной земли от демонов, оборотней, зомби и прочей чертовщины. Ну, здесь Ваня был согласен, Рому проще было бы один раз сожрать целиком, а не отщипывать по кусочкам, от которых нехуй делать заработать несварение или помутнение сознания.  

Предлагать свалить к Мирону или подобрать себе человека на андерграундной стороне баррикад Ваня даже не стал. В конце концов, он не так уж и любил чувство, что Охра хочет его покусать, больно и до кровоточащих ран, которых все равно не будет видно в реальности. 

И Рудбой прекрасно знает, когда у его личного монстра начался это упаднический период. В тот самый момент, когда Мирон со сцены сказал: “Охра рип”. А может даже и раньше, зимой, когда Ваня впервые появился на концерте в образе самого себя. Не Охры.  

Конечно, конечно же, Охра не желал покоиться с миром. Охра никуда и не делся, не исчез, не оставил Ваню в одиночестве. Десятилетие вместе, для Вани - огромный срок, для Охра - мгновение в его бесконечной жизни. У обычных семейных пар в это время уже дети начальную школу заканчивают. У Охры с Ваней - кризис в отношениях. 

Охра мог бы получить любого. Буквально любого человека на этой планете или на какой-то другой. Он мог бы подружиться с Леди Гагой или Тилем Линдеманном и купаться в человеческих вкусных и насыщенных эмоциях хоть целыми днями. Собирать урожай краснобоких эмоциональных яблок с каждого концерта как из самого шикарного и ухоженного сада.  

Но Охра оставался. Охра молчаливо сообщал, что он выбрал Ваню и хуй как от него избавишься теперь.  

А потом впадал в свою пугающую меланхолию и требовал ремонта. Да блядь. 

Между ними всегда было это глобальное недопонимание. Которое никуда не уходило с годами, и не снисходило до компромисса после откровенных разговоров. Охра просто не в состоянии был понять. Человека и его привычки, его потребности и мировоззрение. Так что дело было не в Рудбое конкретно. Просто Охра воспринимал все (его собственное глобальное все) как знак того, что нет причины находится в одном месте. Нужно быть в миллиарде мест, событий, эмоциональных всплесков одновременно. Неограниченно. Получать все, что доступно и наблюдать за всем недоступным. Охра просто так существовал и искренне охуевал от ваниного желания оставаться на одном месте дольше чем на пару часов. Пару дней. Пару лет.  

Ваня никогда не смог бы ему объяснить чувство момента ощущения себя дома. Да и само понятие дом тоже. Что такое четыре стены, окна и дверь для существа, которому подвластны перемещения в любую из реальностей? 

Даже когда Ваню манило легким и беззаботным предвкушением жизни в дороге, для него не существовало ничего ценнее возвращения обратно. И уж если честно сказать - путешествия были временем Охры. Сам Ваня из дорог между городами в туре мало что помнил. Потому что километры под колесами минивэна отмерял и отслеживал Охра. Потому что облака в небе под самолетным крылом считал Охра. 

Охре - не объяснить и не рассказать, что это такое - своя территория, свое место. Никак он не задумается каково это - влюбиться один-единственный город, в самое его сердце, сплетение улиц, дома, знакомые до последнего кирпичика, дрянную погоду, небо над головой. 

Жить в круговерти знакомых лиц, в листающемся календаре похожих-непохожих дней. Испытывать счастливые ровные эмоции от постоянства. 

Все что Охра знает о любви или близкому к ней чувству, только нежелание за очередные проявления человечности сожрать Ваню и забыть о нем. 

И хотя со сцены Мирон уже сказал свое: “Охра рип”, и, хотя, лежит черно-белая маска среди хлама на антресолях, так что добраться до нее заставит разве что переезд, Ваня знает о любви то же самое, что и Охра. 

Что “сожрать и забыть” для них не вариант. 

Поэтому (а может еще и потому что чувство внутренней заебанности мешает любить свою жизнь) Ваня несколько дней спустя осторожно стучит по зеркалу в ванной и шепчет: 

-Впустишь? 

В Зазеркалье редко что-то меняется так, как того хочет он. Охра разве что считывает и извращает, выворачивает наизнанку очередной приятный для Вани образ. Или доводит до абсурда и фантастической нереальности обыденные пейзажи. Или просто упрямо погружает их в белый шум. Как бы говоря, Ваня, тут королевствую я, мне твои пасторали нахуй не сдались.  

Потому что Охра по-другому не умеет. Признать, что в их внутреннем мире может стать лучше благодаря Ване для него сложно.  

Но в этот раз он просил о ремонте сам. В этот раз он хотел помощи Рудбоя, дергал в очередной раз за ниточку под названием “я люблю отражение в зеркале”. 

Рудбою не сложно, кстати. Почувствовать холод зеркала под пальцами, растворяющийся, исчезающий вместе с гладкой поверхностью, вместе с границей между мирами. Погрузиться. Держать в голове нужный образ. Зажмуриться от жаркого ветра в лицо. Вдохнуть такой реалистичный сухой воздух с песчинками. 

Отрыть глаза. И замереть, понимая... 

Как в старых американских вестернах. Среди рыжих, золотых, багровых и охряных каньонов серая дорога четкой линией лежит в бесконечность. Жарко и низкое насыщенно-синее небо давит сверху неподъемной плитой. Ощущение бескрайности, одиночества на многие километры в обе стороны. По плоским верхушкам гор скользят контрастные белые облака. Кажется, что даже если идти по этой дороге вечность все равно никуда не придешь. Горы не станут ближе нисколько, небо будет темнеть и светлеть снова, отмеряя бесконечные дни, в которых ничего не будет меняться.  

Но в просвете между двумя исполинскими оранжевыми великанами Ваня отчетливо видит, как дорога уходит прямиком в океан. Чувствует, как ветер в лицо вместе с песком бросает холодные соленые брызги. Слышит, как шуршит о серый песок волна. 

Охра бесшумно возникает рядом как-то не совсем уверенно берет Ваню за руку. В качестве разнообразия, что ли, помня, что лучше имитировать теплые человеческие прикосновения. Хотя чужие пальцы в своей руке Рудбой все равно ощущает как сотканные из дыма - сожми сильнее и развеются бесследно. 

-Мы можем идти туда медленно, а можем оказаться там через два шага. 

Рудбой пожимает плечами и делает первый шаг рука об руку со своим монстром. 

Не имеет значения. Ваня согласен идти по этой дороге вечно. 


Report Page