Бенефис поющего мамонта: обзор на «Манарагу» Владимира Сорокина

Итак, этот день настал: букнгрилл делает обзор на книгу про букнгрилл. 

О чем? (Не)далекое будущее (кажется, Сорокину самому неинтересно, насколько недалекое: внутри есть забавное темпоральное противоречие), мир после очередной глобальной войны погрузился в Новое Средневековье и технологическую сингулярность: генные модификации, всезнающие чипы-блохи, которые вживляются в голову, цифровые парки развлечений в духе «Вестворлда». И тут же — псоглавцы, баварские рыцари, трансильванские бандиты-аристократы, исламский халифат. Короче, Game of Thrones meets Black Mirror. 

Посреди этого великолепия бук’н’гриллер Геза Яснодворский занимается прибыльным, но опасным бизнесом: проводит кулинарные шоу для богатых — готовит изысканные блюда на классике литературы: Достоевском, Толстом, Набокове и так далее. В мире победившей цифры бумажные книги никому не нужны, и в огонь идут и массовая литература, и антиквариат. Бук’н’грилл формально под запретом, членов общества бук-н-гриллеров Кухня сажают на длительные сроки, но это только усиливает их аппетит (pun intended)

Разумеется, никакого практического смысла в истреблении книг в пользу вкусной и здоровой пищи нет, но главное — зрелище сгорающей антики. 

Геза в духе «Мертвых душ» путешествует по разным колоритным заказчикам, некоторые из которых не прочь отведать блюда, которые готовилась на их собственных горящих рукописях, и вдруг выясняется страшное: где-то в глубине Уральского хребта некие злоумышленники запустили машину по копированию оригиналов книг. Набоковскую «Аду» оригинального издания 1969 года со всеми карандашными пометками и пятнами чая, оставшимися от предыдущих владельцев, распространяют в количестве десятков, сотен тысяч экземпляров. Профессии бук-н-гриллеров угрожает опасность, и Геза отправляется на опасное задание, которое закончится для него в духе классической антиутопии.

Конструкция. Как я писал в обзоре на «Теллурию» , предыдущий роман Сорокина — по сути, арт-проект, компендиум текстов-кусочков из сорокинского Нового Средневековья, в котором нет центрального героя (хотя некоторые персонажи встречаются в разных отрывках), точнее, он есть, но он не действует — героем Сорокина становится сам текст в мире, потерявшем всякие ориентиры, в мире торжествубщего цифрового постмодерна, который сосуществует с модерном и архаикой. «Теллурия» разрушает понятие нарратива, сам текст становится тотальным нарративом о самом себе, и, как справедливо замечали, «Теллурия» имеет конец только потому, что редактор вовремя схватил Сорокина за руку.

Потому что «Теллурия» бесконечна. Текст живет сам и автор ему больше не нужен.

Кажется, автор «Теллурии» после этого открытия впал в легкий ступор, который закончился рождением сюжета, в котором «Дивный новый мир» смешался с «Мертвыми душами». А вставные новеллы, которые были «телом» «Теллурии», стали мизанабимами внутри романа, забавными характерными стилизациями под Толстого, Ницше, Набокова и даже Прилепина. Нельзя сказать, что они больше не «работают» (стилизации Сорокин делает мастерски), но иногда не покидает ощущение, что автора сковывают сюжетные тиски и ему хочется больше поплавать в море текста, а не возвращаться к не очень интересной ему самому антиутопической схеме.

Забавно, что идея антагониста романа напоминает поворот в карьере Сорокина: предатель планирует превратить хаотичный бк-н-грилл в законный бизнес, где в каждом ресторане на специальных печах будут готовить на строго определенных книгах: в ресторане «Улисс» на тысячах «Улиссов», в ресторане «Ада» на тысяче «Ад» и так далее. Мимоходом возникает ощущение, что здесь есть метарзамышление Сорокина: последовательно показывая тоталитарность текста как языкового явления и деконструируя знакомые читателю текстовые стратегии, он сам превратился в бренд имени себя, печку под названием «Сорокин», в которой на известном тебе огне готовят известные тебе блюда.

Эксперимент закончился, превратился в симулякр самого себя, Сорокин закостенел и превратился в бренд, пишут рецензенты. И, кажется, Владимир Георгиевич это сам вполне осознает.

Идеи. Чем должна быть бумажная книга в цифровую эпоху? Книга должна быть артефактом с историей, считает Сорокин: все эти потертости, пометки карандашом, чайные пятна — это тоже то, что формирует книгу. Тут невольно вспомнишь размышления Умберто Эко о роли маргиналий в средневековых книгах, которые тоже формируют свой нарратив, а в романе «Корабль Тесея» Дж. Дж. Абрамса эти самые маргиналии формируют свой собственный нарратив.

Текст должен быть спектаклем, чтобы привлечь публику, считает Сорокин: в этом и его проблема, и его сила. Привыкшие к зрелищам зрители требуют от текста зрелищности и, в то же время, смысловой глубины: не зря текст рукописи по сюжету «Манараги» должен быть прочитан перед тем, как его отправят на огонь.

Но может ли текст сегодня чем-то удивить? Насколько вероятно сегодня появление таланта невероятной силы? Или нам только и остается, что порождать старье, которое устарело уже в тот момент, как наша мысленная молекулярная машина его породила?

вопросы, на которые Сорокин как хороший писатель ответов не дает.

Как это сделано?

Мизанабим. Сорокин давно освоил прием «текст в тексте, сюжет в сюжете»: здесь вставные места содержатся либо в рукописях, либо растворены в диалогах героев, либо описывают содержание сериала. Мизанабимы оживляют мир Сорокина, делают его правдоподобным и до смешного похожим на наш.

Главный герой. За приключениями Гезы мы наблюдаем с его точки зрения, от первого лица. Однако манера изложения довольно странная: перед нами вроде бы как-бы-дневник (каждая глава обозначает очередной день в жизни Гезы), но те, кто читал дневники, знает: в дневниках обычно отсутствует экспозиция как элемент повествования. Зачем человеку подробно описывать условия мира, в котором он живет, если он и так о них знает? Впрочем, в данном случае трудно увидеть в этой позиции рассказчика что-либо иное кроме еще одного оммажа классическим антиутопиям: в таком же как-бы-дневниковом стиле сделаны «Мы». Автор снова ненавязчиво напоминает нам, что мы живем в антиутопии.

Диалоги. Главная фишка Сорокина — его способность погрузить себя в языковую средлу героев так, что диалоги кажутся абсолютно аутентичными. Иногда Сорокин вообще бросает прозу и делает кусок драматургии, чтобы ему не мешали играться с репликами персонажей.

Пожелтевший с 1931 года титульный лист “Одесских рассказов” вспыхнул, эскалибур перевернул его и…

АЛИСА: Вау!

АВИГДОР: Дедушка, смотри!

ДЖОЗЕФ: Иосиф, подвинься, чтобы сабе лучше было видно!

РАФАЭЛЬ: Круто! Как у вас так получается? Это просто… фейерверк!

ДЖОЗЕФ: Никогда не думал, что книги могут так непрерывно пылать!

АВИГДОР: Саба, саба, ты видишь это?!

ИОСИФ: Саба видит все, как орел из большого неба!

ЭСТИ: Скажите, Геза, пепел сожженных книг не стучит вам в сердце по ночам?

Я: Нет.

РАФАЭЛЬ: Мама, ты всегда была невозможно сентиментальна. Я в тебя!

АЛИСА: Послушайте, это… так красиво! Раф, почему мы… раньше никогда?!»

«КАПИТАН: Моя первая жена дважды побывала на book’n’grill.

РАФАЭЛЬ: Круто пылает! О, оказывается, этот Бабель после публикации двух первых рассказов попал под суд по трем статьям: порнография, кощунство и покушение на ниспровержение государственного строя.

АЛИСА: Он был крутым парнем! Молодец, саба!

ЭСТИ: Саба, ты доволен? Тебе хорошо?

ИОСИФ: Сабе так хорошо, что все мы сейчас подпрыгнем и будем потом иметь прекрасную жизнь и большую удачу.

НОС. «Манарага» Сорокина взяла главный приз премии НОС-2017 («Новая словесность, «Новая социальность») главным образом благодаря ударной позиции председателя жюри, театрального режиссера Константина Богомолова. Богомолов в 2014 году уже пытался агитировать судей отдать приз «Теллурии», и на этот раз решил взять реванш, хотя в плане «новой словесности» «Манараге» и впрямь сказать нечего: книга становится таким же артефактом самой себя, как и одна из новелл «Теллурии». Остается только пожалеть, что блистательные «Петровы в гриппе» Алексея Сальникова удостоились лишь награды критического сообщества.