Белла

Порывы холодного ветра метают осколки снега в глаза прохожим. Те щурятся, вжимают голову в плечи, чтобы шарф закрывал побольше лица. Торопятся в вестибюль «Павелецкой», глотнуть тепла батареи и с облегчением передернуть плечами. Напротив входа в метро, у дороги, толпятся серые люди. Такие же серые, как и все в этот период года. Но, если приблизиться, в глаза бросаются голые руки с багровой кожей. В руках базарная сумка из «Ашана», поломанная тележка или набитый чем-то рюкзак. Еще чуть ближе – темные лица, иссеченные глубокими морщинами, тусклый свет глаз из-под угрюмо низких бровей. Они переминаются с ноги на ногу, ожидая своего номера, чтобы взять стакан дымящегося супа и хлеб из рук волонтеров.

- А ну, пошел отсюда.

Из стеклянных дверей вестибюля в сторону толпы бредёт пожилой мужчина с густой бородой. Его провожает профессионально суровый взгляд сотрудницы полиции метро. Он встает в конец произвольной очереди и грубым движением трет посиневшее веки глаз.

Это бездомные и малоимущие люди. Здесь они потому, что сейчас вечер субботы. И много лет подряд волонтеры «Даниловцы» в это время приезжают сюда с едой, одноразовыми средствами гигиены и одеждой. Взяв стакан супа и чая, бездомные отходят к парапету. Там удобнее ставить сумку. Теперь у них есть минут 20, чтобы насытиться, согреться и пообщаться. Иногда кто-то из них протягивает волонтеру яблоко или шоколадку, припрятанную в дырявом кармане пальто, улыбаясь потрескавшимися уголками губ, в знак благодарности.

Сухенькая старушка в зеленом берете, поношенной, но аккуратной куртке держится особняком. Она редко ведет разговоры с другими бездомными и молча отходит, когда ей доведется быть в эпицентре конфликта. Может поэтому на нее смотрят косо, а может потому, что в отличие от большинства, дом у нее есть. Она представляется Беллой. И хоть запомнить несложно, взгляд ее слезящихся голубых глаз преображается, если назвать ее по имени. Наш разговор начался с какой-то бессмысленной фразы: «приятного аппетита», «спасибо», «пожалуйста». Она выглядит потерянно и немного странно. Но даже здесь, на морозе, с пластиковым стаканом супа в руках не теряет интеллигентной женственности, которая, кажется, ей присуща.

- Я, когда раз в день поем, как сейчас вот, когда два бывает, кормят еще где-то. Вот и все. Дома я ем хлеб и масло постное. Подсолнечное. Макаю и вот так, мне в принципе хватает.

Мне было интересно, что могло привести ее сюда. И Белла Ивановна не отказывалась удовлетворять мое любопытство. Она рассказывала историю своей жизни отрывочно, но до деталей точно, будто перебирая картотеку старых кинолент:

- Я всю жизнь работала. И когда вышла на пенсию, продолжала работать. Деньги клала на счет. Потому что совсем одна. Понимала, что надо обеспечить старость. Сделать ремонт. И хотелось просто пожить. А когда пришла в банк, чтобы забрать их, оказалось, что на моем счету всего три с половиной тысячи рублей. Представляете? Я семь лет копила.

Мы разговаривали, стоя на ветру, Белла Ивановна поправляла тонкий холодный шарф и заботливо просила переместиться за угол, чтобы не простудилась я. Многое в ее словах казалось мне выдумкой или ложным воспоминанием пожилого человека. Что-то проходило вовсе мимо восприятия, и только когда отмерзшие пальцы рук и ног возвращались ко мне, я вспоминала эти беседы. Тогда я не могла представить насколько удивительной и беспощадной была к ней жизнь. Кажется, Белла и сама не вполне это осознавала. Однажды я спросила ее о Боге, потому что вера позволяет привести аргументы в пользу судьбы в ответ на рассказ о страданиях.

- Знаете, я выросла в Советское время. У нас не было принято верить. Но помню, блокадный Ленинград… Нас тогда эвакуировали с сестрой и мамой. Там было столько детей в поезде. Истощённые голодом, полуживые. Единственный шанс спастись был этот эшелон. И вдруг он остановился. Гатчину сильно бомбили. И вот когда мы слышали, как свистят немецкие самолеты над нами, взрываются бомбы прям рядом… Женщины вставали на колени и начинали молиться.

Поезд Ленинград-Ижевск и проведенные в нем 2 недели, как тяжелый груз, искажали пространство памяти Беллы Ивановны, возвращая снова и снова туда. Позже она расскажет, как из окрестных деревень бежали к вагону люди, передать кто что мог вплоть до чайников с кипятком. И о том, как проезжая капустные поля, не в силах справиться с собой, инстинктивно, кто-то спрыгивал и ел листья.  Иногда она замолкала, погружаясь в глубину своих воспоминаний, подносила ко рту пластиковую ложку с уже остывшим супом, звучно проглатывала. Затем отламывала кусок черного хлеба из полиэтиленового пакета и долго молча жевала.

- Маму положили в больницу с дистрофией. А нас с сестрой раздали в семьи в Москве. Я попала к женщине, у которой был сын - дезертир. Он так злился. Она его уговаривала все пойти признаться, понести наказание. Однажды я ползала там, мне всего-то было года четыре. И он мне сапогом на ручку наступил. Больно было. А он стоит и не отпускает. Думал, я буду плакать, наверное. А я молчала, чувствовала, что они меня приняли, что нельзя, иначе снова будет голод, война. На новый год на их столе была икра. Помню, она мне дает икру, а дети, вы знаете, соленое не любят обычно, они больше к сладкому привыкают. И я выплюнула. А сын ее кричал: «Зажралась она. Гнать ее надо. Зажралась». 

Я жду Беллу на Новокузнецкой уже полчаса. Хожу из конца платформы в конец, напрягаю близорукие глаза, бегом, чтобы не упустить, поднимаюсь по эскалатору посмотреть не ждет ли под проливным мартовским снегом, вдруг чего перепутала. Не ждет. Сорок минут, пятьдесят, час. Окончательно поверив в несостоятельность затеи, собираюсь уже уходить. Но Белла оказывается из неоткуда передо мной, виновато качает головой, торопливо перечисляет оправдания. Мы идем в «кафе». Я хочу знать больше. О ней и ситуации с ее накоплениями. Белла ведет. На мои предложения зайти куда-то поближе, по пути, отрицательно качает головой.

- Я прихожу иногда туда, когда очень хочется кофе. Беру маленький. Мне всегда казалось, что вкуснее кофе ничего нет. Иной раз привлекает вино или водка, я не пью ничего такого.  Меня мама так воспитала. Один раз она пришла, я была классе в 10, увидела, что у нас на столе бутылка. Сказала: «вставай, идем домой». Мне было так больно, так обидно, что меня, как овечку уведут, а ребята тут танцуют…

«Кафе» - популярный общепит. И ведет она меня сюда, переживая, что я захочу ее угостить.

- Нет-нет-нет, вы что, у меня есть денюжки, - Белла роется в потрепанной дамской сумочке, которую носит в полиэтиленовом пакете с растянутыми, почти порванными ручками.

И все же угостить ее кофе с трудом, но удается. Белла смотрит на него со смущением и долго не решается пить. На столе лежат черно-белые фотографии и стопка затертых листов: договоры, квитанции, решения суда, прейскуранты юристов. Всякий раз она путается в этой кипе бумаг, растерянно перебирает, тыкает пальцем в обведенные синей ручкой слова и вопросы на полях. В 2005 году Белла Ивановна положила на депозит в «Юниаструм Банке» сто сорок тысяч рублей. Сумму, которую, работая научным сотрудником в Институте стали и сплавов, скопила за семь лет. Через год еще сорок  одну тысячу отложенной пенсии «до востребования». А в 2010 году, уйдя на заслуженный отдых, обнаружила, что ее ожидают три тысячи восемьсот сорок рублей, а остальное уже четыре года как переведено на счета фондов «Кутузов» и «Фонда Российских акций». В подтверждение Белла показывает платежку за 2006-й год, внизу мелким шрифтом - адресаты переводов и суммы: по сто тысяч каждому.

- Я хотела просто доложить то, что накопила за год. Они дали мне подписать. Я подписала. А потом вижу, какие-то суммы другие. Говорю: «что вы мне дали?». Они бумажку забирают, а мне дают эту вот без подписи. Это, мол, доверительное управление. Потом уже на суде, я была без адвоката и сказала: «как же вы без договора могли мои деньги перевести?» А они говорят, что по внутреннему уставу договор не требуется.

Белла Ивановна начала занимать деньги у знакомых на юристов. Те составляли безрезультатные письма в Администрацию Президента и Центральный банк. За каждую услугу приходилось платить дополнительно. Выезд юриста в банк вместе с Беллой Ивановной обошелся ей в 9 000 рублей, а составление претензии дополнительных 7200. Так пожилая женщина осталась одна, без заработанных честным трудом сбережений, в долгах перед знакомыми и чудовищных условиях жизни. Теперь она вынуждена питаться на раздачах благотворительных организаций, а воду для утреннего чая набирать в бутылку в туалете столовой.

- Вы знаете, я не хотела говорить про быт. Но света у меня нет. Только на кухне. Я выкрутила лампочки, чтобы не платить за него лишнего. А краны протекают, поэтому пришлось перекрыть стояк, чтобы не залить соседей. Меня иногда пускает соседка, чтобы принять душ, а на остальное, вот, в эту бутылку набираю. Я ведь, знаете, когда была в Америке, смотрела, как там живут и завидовала. Но даже представить не могла, в какой ситуации мне придется оказаться.

- Так Вы и в Америке были?

Отец Беллы погиб на войне. Мама – преподаватель младших классов – воспитывала дочерей в строгости, любви к труду и безукоризненной нравственности.

- Иногда сейчас, когда я еду, девушка или женщина садится рядом и сумочку от меня переставляет. Меня это не оскорбляет, но я с улыбкой хочу сказать: «что здесь вы совершенно можете быть спокойны». Помню бабушка моя мне говорила: «не убий, не укрАди, не прелюбосотвори». Молитвы читала. Я повторяла, но мне они ничего не значили. Я была советским продуктом. 

 Старшая сестра Люба – гордость семьи, в будущем директор завода, общественный деятель – еще школьницей в эвакуации работала за обеды, помогала корчевать вырубленный лес. Младшая Валентина (Белла) была непохожа на нее: писала стихи и хотела поступить в художественное училище, но мечта не сбылась.

- Я не чувствовала, что могу быть художником. Потому что сестра всегда говорила: так себе картиночки.

Мать Беллы взяла шефство над 16-ю детьми, которые остались без родителей во время войны. Она возила их по учреждениям и пристраивала в детские дома. Так она познакомилась с американкой, которая приехала в Ленинград «с подарками». Они обменялись адресами и началась переписка.

- После нашей реэвакуации, сюда приехала Рут фамилию не помню. Она не могла понять, как 16 человек детей у русской женщины может быть. Думала, это ее все. Потом, мама начала получать письма на английском языке. Я конечно переводила. А дальше, это уже было послабление в начале 91-го года, она пригласила маму к себе, но той уже не было и полетела я. Это был город Тусон штат Аризона. Я купила подарки. Кофточки украинские вышитые, бусы янтарные. Мне Америка тогда показалась самым лучшим, что я видела. Я поразилась, как она водила. Все правила соблюдала. Никого нет на дороге, а на красный она остановится, будет стоять. Ни души. Зеленый – поедет. Сначала привезла она к знакомым своим. Люди из высшего общества. Ко мне подсел один, начал: «как там в стране у вас?» - то-сё. Я боялась провокаторов, что вернусь, а  мне: «зачем в Америке оказалась?». Боялась болтануть лишнего. Поехали смотреть бедных. Костел. Она небрежно в ящичек помощи положила 3 доллара и вышла. Это была резервация местная темного населения. Я сижу, разговариваю с ними. Как вы живете, как относитесь к американцам, как они к вам относятся? Они удивились, что я светлая, а такие вопросы задаю.

Деталей биографии американки Белла Ивановна не помнит, уточняет лишь, что межзубные теперь уже произнести ей сложно. Так что Рут скорее не Рут, а Рус (Ruth).  Возможно, это была Рус Хелм. Одна из первых летчиц WASP (женской службы пилотов военно-воздушных сил США) живущая в городе Тусон. В 44-м году она переправляла в Россию истребители-бомбардировщики Р-63. Не дожив года до века, она умерла в 2015-м в почете и славе, как пример женской отваги и борьбы с гендерным неравенством.

О своей личной жизни Белла Ивановна говорила неохотно. Ее сестра умерла в 43 год, оставив сиротами двух подростков, мать пережила ее совсем не на много. Своих детей у Беллы Ивановны нет, с племянниками давно потерялась связь. Поле школы она уехала работать лаборанткой на Морскую акустическую станцию института имени Н. Н. Андреева в Сухуми. И привела ее туда любовь.

- Я встретила его на фестивале в 57-м году. (Фестиваль молодежи и студентов. ред.) До этого я не особо увлекалась ребятами. Видела, что за мной ухаживают – сватала подружкам. Говорят, что нужно чувствовать человека, встречаться. Я вот увидела и поняла, что это моя судьба. Я остановилась перед ним. Он был делегат. Поэтому я писала потом:

«О Боже мой, какая даль

В душе моей теснится,

Границы разлучили нас,

Но он мне продолжает снится».

- Вы виделись пока он был в Москве?

- Да, конечно. Язык мой слабый. Он пытался на английском со мной говорить. У него еще слабее английский. Но мы понимали друг друга. Он отошел тогда к ларьку, потом обернулся, протянул мне руку, а я свою руку убрала. Я была воспитана так.  Потом началась переписка, и главное переписка опять шла через какую-то знаменитость. Государство пристроило в доме инвалидов человека из вверенного правительства. Во какого! Ему под 90 лет было тогда. В Гороховце. Тогда моя сестра уже работала там, и я к ней приезжала. Бежала однажды в библиотеку, а он спускался. Спросил меня: «девочка, а вы какие книги читаете?». Разговорились. У меня письмо на французском языке, и я прочитать не могла. А он знал много языков и перевел. Я думала, такая разница в возрасте. Я – посредственная девочка. Какой интерес ему? Он мне тогда сказал: "учиться. Учиться надо дальше". А у меня то рисование, то я поэтесса, то черти-что.

Имя и страну делегата Белла Ивановна говорить не хотела – стеснялась. А о знаменитом своем переводчике помнила мало. Возможно им был Василий Шульгин. В 50-х он жил в доме инвалидов в Гороховце. Но членом временного правительства не был – отказался вступать в его состав в 17-м. Зато второго марта вместе с А.И. Гучковым убеждал Николая Второго отречься от престола во Пскове.

- Я так ждала этих писем каждые 2 недели. А потом мы решились бежать. Я и моя подруга. Самым абсурдным образом. На запад нам нужно было, но там невозможно прорваться. А она слышала, что на востоке есть такая возможность. Через среднеазиатские страны как-то. Моя версия была – я поступила в Горьковский институт. Мама готовит мне простыни, все такое. Я все собираю, на вокзале - продаю, чтобы были деньги. И подруга моя – Нина Перовская -  приходит в последний момент, запыхалась, говорит: «я не поеду». Вы представляете, что же делать мне. И я все равно решаюсь одна. Доезжаю до Новосибирска. Выхожу – мороз. Осень уже. А дальше у меня никакого маршрута. Я даже не догадалась у нее поинтересоваться. Решила обратно ехать. Сажусь в поезд.  И там знакомлюсь с одним из института Акустики в Сухуми. Он позвал работать. Я пошла в институт акустики в Москве. Мне дали направление. И все опять ради побега. Проработала там 6 лет.

- И что же Вы никого не встретили за эти годы?

- Начал за мной ухаживать там один молодой человек, но у него была семья. А я бабушкин завет знала: «Не убий, не укрАди, не прелюбоствори». Я познакомилась там с Аллой, она была очень несчастливой девушкой. Зато опекала меня. Она-то и помогла второй раз организовать попытку уехать из Союза. Мне везло на таких людей, которые готовы были к побегу, не ради чего-то, а просто, чтобы эту жизнь прервать. Нам нужно было доехать до Азербайджана и попасть в пограничный город. Алла сумела охмурить какого-то чиновника, он купил нам билеты на свои деньги. Едем. Я сижу. А она и подкрасится и все такое. Я думаю: зачем же так на виду краситься. Тут как раз проходили военные, которые контролировали по вагону. Нас стал защищать полковник какой-то, который за это время с Аллой успел пообщаться. Она видимо понравилась ему. Но военные все равно нас сняли. Завели в какой-то низкий этаж. Стали звонить в Москву. Алла эта вертит хвостом, мол, отпустите нас. Они выяснили, что мы не шпионки. В общем, отпустили. Все надежды рухнули тогда.

После возвращения в Москву, где жил дядя Беллы Ивановны, она поступила в педагогический институт, а затем начала преподавать в Гороховецкой школе, куда перебралась к сестре. На протяжении 15 лет Белла вела переписку с делегатом, которая оборвалась только в 1974-м году. 

- Он приезжал за эти годы?

- Нет. Приезжал его дед, с которым я должна была встретиться. Был конгресс защиты мира. А дед его был шейхом. Но мы так и не встретились. Он мне написал письмо, что дед его остановится в гостинице «Москва». Я ждала там. Узнавала в каком номере делегаты из такой-то страны у иностранцев. Потом сказали, что он будет во дворце съездов. Туда поехала. Я поняла, что я должна все сделать, чтобы его расположить, чтобы он понял, что я не гулящая какая-нибудь девушка. Что вот встретила его внука и больше никак не могу… И я ждала. Выйдет кто-то, я спрашиваю: «когда закончится конгресс?» И видимо привлекла внимание охраны. Появляется старший. Я говорю: «вот жду такого-то, мне это важно». Он попросил выйдите с территории. Я вышла, а они другим ходом, через сад. И все.

Белла Иванова вытирает салфеткой слезящийся глаз и делает глоток остывшего кофе. Других мужчин ее рассказ касался лишь мельком, как видимо и сама жизнь.

- Я больше никого не хотела. Еду в автобусе на работу и представляю, что нянчу его ребенка. В начале сестра меня устроила в редакцию лит. работником. Тут за мной тоже один приглядывал. Помогал писать. А я на каблучках еду в какой-то колхоз. В свинарник, по грязи. Мне рассказывают: «вот это хряк породистый, осеменил этих-этих». Приезжаю – пишу статью, так все дословно. А мне редактор говорит: «какой еще хряк?» Ну, короче говоря, не получился из меня лит. работник. Потом в Москве я работала преподавателем в Институте стали и сплавов. Там за мной тоже приударял один мужчина, даже подарил мне сотовый. Но он был женат. Сотовый я правда забрала все-таки. Преподаватель тогда получал около 5 000, а на компьютере если умеешь работать - больше. Я пошла на обучение. Вначале скапливала, но сказали, что это ненадёжно, лучше в банк. А «Юниаструм» как раз образовался на территории этого института тогда. Может быть я обращаю внимание не на те детали в жизни. Я увидела: вот вход в институт мой, а рядом совсем этот банк. Я могла в обеденный перерыв подойти туда. Опасения были, что это не Сбербанк, но на первом месте удобство. А потом, там было 2-3 человека, не надо выстаивать очередь.

Мы сидим на железной скамье банка «Восточный» на «Достоевской». Тихо. Операционистки переговариваются вполголоса и стучат ноготками по клавиатуре. Одна из таких девиц наверняка и предложила в 2006-м году пожилой непонимающей старушке присоединиться к доверительному фонду. «Выгодно», мол, «проценты», «условия», положила на стол платежку подписать, получила баллы, пару сонет рублей к премии и обрушила целую жизнь человека, превратив ее в существование. На электронном табло номера талонов, но нашего там нет, хоть взяли мы его больше часа назад. Пытаясь подавить раздражение, беру еще один. Результат тот же. Это не первое отделение банка за сегодня. Сюда нас отправили пару часов назад, убедив, что именно этот разбирает дела «Юниаструма», который не так давно прекратил свое существование и стал частью «Восточного».  В свою очередь обратиться в «Восточный» сказал помощник депутата администрации района Бибирево. К которому меня очень просила сходить с ней Белла.

- Он, вы знаете, молодой, сильный. Я думала, он сможет мне помочь. А он меня сфотографировал, я просила не фотографировать. А он сфотографировал. Я волнуюсь, потому что сейчас такие времена, я боюсь за свою жизнь, за квартиру.

Я ждала Беллу у входа в серое каменное здание с флагом. Четверо пожилых мужчин все это время (больше часа) обсуждали результаты выборов президента. До меня долетали обрывки их фраз и суждений о кандидатах, большинство из которых они почему-то называли «жульем». Бибирево – район, где я родилась. И кажется со времен 90-х тут ничего не изменилось. Все те же мрачные панельные дома с коврами и тряпками, перекинутыми через балкон, чтобы просушить после стирки. Все те же старики у администрации в надежде на лучшую жизнь. Даже кандидаты в президенты все те же. Белла появилась как всегда в момент, когда я делала уже первый шаг, чтобы уйти. По-видимому, часов у нее нет. Она не знала точно на сколько задержалась, но все же извинялась. Депутата не оказалось. Лишь его помощник. Но Белла Иванона именно с ним-то и хотела поговорить.

- Зачем вы меня сфотографировали? Я же пришла по своей проблеме. И просила, что не надо. А вы…

Монолог Беллы продолжался несколько минут. Казалось, всю боль, всю беспомощность, всю скорбь она вкладывала здесь и сейчас в каждое слово. Она решительно не понимала, как вести себя в борьбе с уничтожающей ее машиной бюрократии. Только перебирала и перекладывала засаленные бумажки со сложными словами и цифрами. Она не знала, кто может ей помочь, но так хотела, чтобы хоть кто-то ее услышал и подал руку. В своей обиде и страхе, она понимала лишь фотографию, сделанную против ее воли.

Оказалось, что за 8 лет борьбы совместно с откормленными юристами Белла Ивановна не сделала главного – не взяла документы из банка о фондах, куда ушли ее деньги и даже решение суда осталось лежать в канцелярии. Все это не удивительно, ведь никаких фондов пожилая и очень наивная Белла Ивановна не признает. Не было их. Не знает она ничего. Деньги были, счет в банке был. А фондов не было, и, если суд решает, что они были, значит и суда настоящего не было, правосудия.  

Через полтора часа нас приглашают сесть за стол к худенькой черноглазой девочке – сотруднице банка. Она долго что-то печатает, ходит туда-сюда. Слушает причитания Беллы и мои раздраженные временем ожидания и ситуацией вопросы. Еще бестолковые полчаса и: "По делам «Юниаструма» обращаться нужно в письменной форме". Я составляю от имени Беллы заявление на предоставление информации о переводах и движениях средств.

- Я Вам так доверяю, спасибо Вам, - Белла кладет мне руку на колено и ласково улыбается.

"Зря", думаю я.

- Белла Ивановна, вам тогда нужно это заявление подписать.

Белла подписывает, почти не глядя.