БДИ

Нет, это не прут­ков­ский при­зыв, хоть он и был бы уме­стен по кон­тек­сту, – про­сто я буду их так обо­зна­чать, для цен­зур­но­сти и крат­ко­сти. Вся­кие «леди» и «ляди» – непоз­во­ли­тель­ный ком­про­мисс.

Слиш­ком по­хо­же на «люди», а я да­ле­ко не со­гла­сен с тем, что все люди – б…ди. Это осо­бен­ный, ред­кий, в ка­ком-то смыс­ле дра­го­цен­ный отряд. Нет более пошло­го рода ли­те­ра­ту­ры, неже­ли пись­ма отца к сыну о стран­но­стях любви, – не зря в этом жанре так много тру­дит­ся наш самый ду­хов­ный те­ле­ве­ду­щий, ну тот, что еще ба­лу­ет­ся те­ат­ром, де­тек­ти­ва­ми и бо­го­ис­ка­тель­ством, – но есть вещи, о ко­то­рых отцы долж­ны пре­ду­пре­ждать сы­но­вей, про­сто чтобы они не так му­чи­тель­но об­жи­га­лись. У меня не было отца, а рус­ская ли­те­ра­ту­ра че­ре­с­чур це­ло­муд­рен­на, и неко­му было про­сто ска­зать мне: сынок, на свете есть бди, с этим ни­че­го не по­де­ла­ешь, это про­сто такие жен­щи­ны, пси­хо­тип, не пло­хой и не хо­ро­ший, он не бы­ва­ет дру­гим и не может им быть. Их нель­зя из­ме­нить, как нель­зя за­ста­вить тебя лю­бить ва­ре­ную мор­ковь, а меня – за­ни­мать­ся спор­том, а твою сест­ру – за­сти­лать по­стель. Есть вещи неодо­ли­мые, из­на­чаль­но при­су­щие. Про­сто реши для себя: либо ты иг­ра­ешь в эти игры, либо нет. Либо под­пи­сы­ва­ешь­ся на это и по­лу­ча­ешь все по прейс­ку­ран­ту, либо вы­би­ра­ешь тихую до­маш­нюю жизнь и недо­по­лу­ча­ешь мно­го­го, зато и не стал­ки­ва­ешь­ся од­на­ж­ды с си­ту­а­ци­ей, когда твое су­ще­ство­ва­ние раз­би­то вдре­без­ги.

О, маль­чик мой, какие это неап­пе­тит­ные, нежи­во­пис­ные дре­без­ги! Сколь­ко раз я был их сви­де­те­лем. Один ху­дож­ник, фо­то­граф, кон­цеп­ту­а­лист и кто он там еще на­пи­сал о такой своей лич­ной ка­та­стро­фе целый роман, где вывел всех зна­ко­мых, вклю­чая вер­ши­ны тре­уголь­ни­ка, под их соб­ствен­ны­ми име­на­ми. На­вер­ное, для него это был спа­си­тель­ный акт ауто­те­ра­пии, для них, на­вер­ное, трав­ма и оскорб­ле­ние, но для чи­та­те­ля, о боже, какое это было непри­гляд­ное зре­ли­ще! Как чужая рвота. Хотя и своя не по­да­рок. «Стоит осен­няя по­го­да, с утра мо­ро­зец неболь­шой… В трол­лей­бу­се, на­про­тив входа, ко­го-то вы­рва­ло лап­шой». Нель­зя даже ска­зать, что на­блю­дать за этим по­учи­тель­но, по­сколь­ку зре­ли­ще чужой рвоты, хоть раз да встре­чав­ше­е­ся каж­до­му, ни­ко­го из нас еще не оста­но­ви­ло от ал­ко­голь­ных зло­упо­треб­ле­ний, кон­ча­ю­щих­ся имен­но так.

Бди не тот слу­чай, от ко­то­ро­го можно спа­стись. Их много, в твоей жизни они будут обя­за­тель­но, и я вовсе не хочу, чтобы ты воз­дер­жи­вал­ся от этого опыта. Он кре­а­ти­вен. Тебе будет что вспом­нить и будет о чем пи­сать. Это будет бо­лезнь, и вы­здо­ров­ле­ние будет труд­нее и му­чи­тель­нее, чем сама бо­лезнь, – при­мер­но как ле­че­ние трип­пе­ра в ста­рые вре­ме­на: я, слава богу, не ис­пы­тал, но мне рас­ска­зы­ва­ли. Есть бо­лез­ни, пол­ное из­ле­че­ние от ко­то­рых чре­ва­то се­рьез­ны­ми де­фор­ма­ци­я­ми лич­но­сти. От тебя от­ло­мит­ся слиш­ком здо­ро­вый кусок, и тебе долго еще будет невы­но­си­мо вспо­ми­нать обо всем, что было так или иначе свя­за­но с бдью. Те или иные пей­за­жи, ци­та­ты, сов­мест­но про­смот­рен­ные филь­мы – и хо­ро­шо еще, если не будет сов­мест­но на­жи­тых детей: детей надо на­жи­вать в дру­гих со­ю­зах.

Бди – для сти­хов и вос­по­ми­на­ний. Они так устро­е­ны, что каж­дый миг, про­ве­ден­ный с ними, пе­ре­жи­ва­ет­ся наи­бо­лее полно. Все и де­сять лет спу­стя будет пом­нить­ся, как вчера. Тебе будет ка­зать­ся, что это может длить­ся вечно. Длить­ся это будет долго, что да, то да, – и когда ты после пер­во­го рас­ста­ва­ния почти уже из­ле­чишь­ся, она обя­за­тель­но вер­нет­ся, чтобы про­ве­рить свою власть. Это как ма­ньяк в аме­ри­кан­ском трил­ле­ре – он ни­ко­гда не уби­ва­ет­ся с пер­во­го раза, иначе жизнь ка­за­лась бы медом; а ино­гда он ока­зы­ва­ет­ся на­столь­ко живуч, что его хва­та­ет на филь­мы «Фиг­ня-2» и «Фигня воз­вра­ща­ет­ся».

Когда ты уже успо­ко­ишь­ся, за­жи­вешь снос­ной жиз­нью и, может стать­ся, ко­го-то себе най­дешь в ка­че­стве ватки на ранку («Сколь­ко жен­щин ушло на бинты», – ци­нич­но при­зна­вал­ся ве­ли­кий Ди­ду­ров), она явит­ся, бед­ная, блед­ная, раз­би­тая, по­кор­но при­зна­вая свое по­ра­же­ние; она ска­жет, что не может без тебя жить и убе­ди­лась в этом окон­ча­тель­но, и умо­ля­ет ее про­стить, и раз­ру­шит ша­ла­шик, ко­то­рый ты еле-еле успел по­стро­ить на месте лу­бя­ной из­буш­ки; и толь­ко раз­ру­шив его, втоп­тав тебя в грязь окон­ча­тель­но, уйдет сама, при­чем на этот раз на­дол­го. Пе­ри­о­ди­че­ски, на­пив­шись, ты еще бу­дешь зво­нить и умо­лять о встре­че, хоть минут на пять, – это, ко­неч­но, если бу­дешь таким же ду­ра­ком, как На­бо­ков, Ли­мо­нов, я и про­чие жерт­вы. И она будет вы­хо­дить на пять минут, том­ная и блед­ная, всем своим видом по­ка­зы­вая, на­сколь­ко ей в тя­гость ли­це­зре­ние тво­е­го пол­но­го краха, на­сколь­ко это неги­ги­е­нич­но, в конце кон­цов, – вот так хо­дить с вы­пу­щен­ны­ми киш­ка­ми, с рас­стег­ну­ты­ми шта­на­ми… И ты бу­дешь ухо­дить во­сво­я­си, в оче­ред­ной раз по­ни­мая, что сде­лать ни­че­го нель­зя.

Пе­ри­о­ди­че­ски она и сама будет по­зва­ни­вать – по­здра­вить тебя с днем рож­де­ния, на­при­мер. Мо­ти­ви­ров­ка будет при­лич­ная, вроде: «Я про­сто хо­те­ла удо­сто­ве­рить­ся, что у тебя все хо­ро­шо». То есть она столь вы­со­ко оце­ни­ва­ет свой раз­ру­ши­тель­ный эф­фект, что по­ло­жи­тель­но не может сми­рить­ся с твоей спо­соб­но­стью к ре­ге­не­ра­ции. Если ты дашь ей по­нять, что тебе плохо, ты, как го­во­рят аме­ри­кан­цы, сде­ла­ешь ее день. Но по ней ни­ко­гда нель­зя будет этого по­нять. Она за­ме­ча­тель­но умеет быть неж­ной, трав­ми­ро­ван­ной, пе­чаль­ной.

Во­об­ще вик­тим­ность – от­ли­чи­тель­ная черта этого жен­ско­го типа; бди могут быть сколь угод­но креп­ки, здо­ро­вы, даже спор­тив­ны, но все­гда по-вам­пир­ски блед­ны, мед­ли­тель­ны, шатки, из­ви­ли­сты…

Одну из самых убе­ди­тель­ных бдей в ми­ро­вой ли­те­ра­ту­ре со­здал Моэм – явно с на­ту­ры: я го­во­рю, ко­неч­но, о Мил­дред в «Бре­ме­ни стра­стей че­ло­ве­че­ских». Когда я был в армии, в по­след­ние пол­го­да мне до­воль­но часто слу­ча­лось де­жу­рить по КПП, вре­ме­ни там на­ва­лом, осо­бен­но по ночам, и чтобы не за­сы­пать, я непре­рыв­но курил дикие то­гдаш­ние си­га­ре­ты «Стре­ла» (не знаю, где они те­перь, оваль­ные, без филь­тра) и все время читал. Я во­об­ще, как ты зна­ешь, много читаю, но тогда – от недо­сы­па, от ли­хо­рад­ки, сне­дав­шей меня и стра­ну, от моего ли­хо­ра­доч­но­го ожи­да­ния дем­бе­ля и все­об­ще­го ожи­да­ния ка­та­стро­фы (дело было в 1989 году) все за­па­да­ло в па­мять осо­бен­но креп­ко. Вот тогда я за неде­лю про­чел «Of Human Bondage» и на­пи­сал моей то­гдаш­ней бди, де­лав­шей вид, что она ждет меня в Москве, а на деле уже устра­и­вав­шей свою судь­бу с мод­ным мо­ло­дым кри­ти­ком, – про­чти, мол, со­чи­не­ние очень недур­ное. Она про­чла – ли­те­ра­тур­ных моих со­ве­тов все­гда слу­ша­лась и даже в ночь од­но­го из окон­ча­тель­ных раз­ры­вов, вы­ста­вив меня на лест­ни­цу, су­ну­ла га­зе­ту со своим со­вер­шен­но без­дар­ным очер­ком: по­смот­ри на до­су­ге, мне ин­те­рес­но, что ты ска­жешь. Ей было ин­те­рес­но, ты пред­став­ля­ешь?

И вот она про­чла и робко, неуве­рен­но, шат­ким своим по­чер­ком мне на­пи­са­ла: не на­хо­дишь ли ты, что я по­хо­жа на Мил­дред Ми­черс? Не на­хо­жу ли я, хо-хо! На это блед­но-зе­ле­ное рас­те­ние! Да не про­сто по­хо­жа, друг мой, а один в один; это из-за таких, как она и ты, Моэм сна­ча­ла сде­лал­ся же­но­не­на­вист­ни­ком, а потом убеж­ден­ным го­мо­сек­су­а­ли­стом.

Трем го­мо­сек­су­а­ли­стам я про­щаю со­до­мию, трем во всей ми­ро­вой ли­те­ра­ту­ре: Уайль­ду, Моэму и Тру­ме­ну Ка­по­те. Все осталь­ные для меня не су­ще­ству­ют по при­чине край­не­го свин­ства, пер­вер­сив­ной, ис­ко­ре­жен­ной мо­ра­ли, наг­лой раз­врат­но­сти и про­чих ат­ри­бу­тов своей сек­су­аль­ной ори­ен­та­ции; но эти трое были слиш­ком нежны, чтобы жить с жен­щи­на­ми. Жен­щи­на – су­ще­ство гру­бое, осо­бен­но если, по­доб­но этим троим, жи­вешь в бд­ские эпохи и вра­ща­ешь­ся в бд­ских кру­гах.

Вик­тим­ность – это раз, но ты не об­ма­ны­вай­ся. Им нужно вы­гля­деть хруп­ки­ми, блед­ны­ми и даже слег­ка ча­хо­точ­ны­ми – они знают, что это за­во­дит. Ве­ро­ят­но, боль­шин­ству муж­чин при­сущ скры­тый са­дизм, и им, вслед за нашим всем Пуш­ки­ным, нра­вит­ся, когда «она жива еще се­год­ня – зав­тра нет». По­су­ди сам, ведь тол­стых все-та­ки любят реже, чем худых, а гиб­ких – чаще, чем креп­ко сби­тых. В том, что воз­об­ла­дал мо­дель­ный типаж с его ве­ша­лоч­ной фи­гу­рой, ви­но­ва­то имен­но это са­ди­че­ское муж­ское на­ча­ло, а вовсе не то, что пе­де­растам-мо­де­лье­рам при­ят­нее ви­деть баб маль­чи­ко­по­доб­ны­ми.

Вто­рая их от­ли­чи­тель­ная черта – фан­та­сти­че­ски раз­ви­тая ин­ту­и­ция. В массе своей они неум­ны – по­то­му что ум все­гда пред­по­ла­га­ет некую нрав­ствен­ность, мо­раль­ность: ясно же, что быть доб­рым по­про­сту ра­зум­но. Они этого не по­ни­ма­ют, но в ин­ту­и­ции им не от­ка­жешь: им до­ступ­но выс­шее жен­ское уме­ние – по­ни­мать, чего ты хо­чешь, и в каж­дый от­дель­ный мо­мент го­во­рить имен­но это. Не знаю, как на­зы­ва­ет­ся эта спо­соб­ность, но она, ко­неч­но, очень жен­ская. Это свое­об­раз­ная эхо­ла­лия. Ведь они пре­под­но­сят тебе твои соб­ствен­ные мысли – но в своем ис­пол­не­нии и пре­лом­ле­нии; не знаю, ко­гда-ни­будь, ве­ро­ят­но, у них об­на­ру­жат осо­бый орган, что-то вроде щупа, ко­то­рый они по ночам за­пус­ка­ют в тебя, чтобы взять пробу.

Потом, рас­про­бо­вав, они на­чи­на­ют тебя ими­ти­ро­вать, при­тво­рять­ся тобой, быть тобой. Это что-то ино­пла­нет­ное. Так все эти «чужие» умеют по­яв­лять­ся в че­ло­ве­че­ском об­ли­ке. Так крысы у Грина умуд­ря­лись при­ки­ды­вать­ся лю­дь­ми – и ка­ки­ми лю­дь­ми! Лю­би­мой де­вуш­кой, бед­ным без­за­щит­ным маль­чи­ком на утрен­ней улице… И когда этот маль­чик вцеп­ля­ет­ся тебе в руку – ощу­ще­ние у тебя как от укуса. В общем, они умеют пре­вра­щать­ся в тебя, жить тво­и­ми ин­те­ре­са­ми и спо­соб­но­стя­ми – и в ре­зуль­та­те дарят тебе на пол­го­да, на год, на месяц иде­аль­ный союз. Как в том анек­до­те: «Какой мне сон снил­ся! – Ты и она? – Нет! – Ты и он?! – Нет! – А что?! – Я и Я!!!»

Так и по­лу­ча­ет­ся, ты и ты, но это вто­рое ты – кра­си­вое, длин­но­но­гое, с ним можно спать и во­об­ще много чего де­лать… Потом, ко­неч­но, вы­яс­ня­ет­ся, что осво­е­ние было самое по­верх­ност­ное, на уровне сло­ве­чек; что все это так, фан­том, при­зрак… Ну, при­мер­но как ар­тист Без­ру­ков, иг­ра­ю­щий Пуш­ки­на. Но как они на­цеп­ля­ют эти ба­кен­бар­ды! В этом есть что-то со­ля­ри­сти­че­ское, не зря «Со­ля­рис» – самый сек­су­аль­ный фильм Тар­ков­ско­го.

Ну, и тре­тья их черта, самая глав­ная: у них пол­но­стью от­сут­ству­ет пред­став­ле­ние о мо­ра­ли. То есть ее нет как та­ко­вой. Есть толь­ко то, чего в дан­ный мо­мент хочет левая нога. От­чет­ли­во помню мо­мент, когда я это понял. И помню, как меня это по­тряс­ло. Я спус­кал­ся на стан­цию метро «Ки­ев­ская», пред­став­ля­ешь, коль­це­вая, – и тут меня про­би­ло.

Я вспо­ми­нал один наш те­ле­фон­ный раз­го­вор – и по­ни­мал с воз­рас­та­ю­щим ужа­сом, что ни­ка­кие апел­ля­ции к мо­ра­ли, со­ве­сти и по­ря­доч­но­сти тут невоз­мож­ны, что все они не нужны, смеш­ны: пе­ре­до мной су­ще­ство дру­гой по­ро­ды.

Труд­но сми­рять­ся с тем, о чем ска­за­ла мне од­на­ж­ды умная де­вуш­ка Та­тья­на Дру­бич: че­ло­век – не один био­ло­ги­че­ский вид, а несколь­ко. Не надо ме­рить всех одной мерой. И дей­стви­тель­но, про­сто при­вык­ни, что они дру­гие. Чув­ства долга у них нет, со­весть от­сут­ству­ет, и это вовсе не обо всех жен­щи­нах ска­зал Бунин: «Но для жен­щи­ны про­шло­го нет». Это ска­за­но о бдях, по­то­му что с па­мя­тью у них тоже про­бле­мы. Как и с воз­рас­том, и с обу­ча­е­мо­стью, и с осво­е­ни­ем опыта – опыт они от­бра­сы­ва­ют, как хвост. Когда ты от­бро­шен, на тебя можно со­чув­ствен­но гля­деть, но чув­ство­вать с тобой что-то общее – уволь­те.

Их глав­ное на­сла­жде­ние за­клю­ча­ет­ся в том, чтобы страв­ли­вать нас между собой. Ко­неч­но, им нра­вит­ся и сам про­цесс, ради ко­то­ро­го мы на столь мно­гое го­то­вы, – но ни­ко­гда, при самых про­дол­жи­тель­ных уси­ли­ях и самом вир­ту­оз­ном раз­но­об­ра­зии, нам не до­ста­вить им та­ко­го сверхъ­есте­ствен­но­го, по­тря­са­ю­ще­го все бд­ское су­ще­ство ор­газ­ма, ко­то­рый они ис­пы­ты­ва­ют при виде муж­ской драки или про­сто ссоры, вспы­хи­ва­ю­щей по их на­вод­ке. Ве­ро­ят­но, при этом вы­де­ля­ет­ся энер­гия, ко­то­рой они пи­та­ют­ся. Ради того, чтобы ис­пы­тать это сверхъ­есте­ствен­ное на­сла­жде­ние, они го­то­вы тонко да­вать по­нять, что за­ве­ли но­во­го парт­не­ра, вот того са­мо­го, на­ше­го ста­ро­го друга, да, но ведь ты обе­ща­ешь не ло­мать ему руки? Нет, ко­неч­но, что ты! По­кля­нись! Кля­нусь. Кля­нусь, что я сло­маю ему ноги. Они обо­жа­ют за­во­дить ро­ма­ны в одном кругу – од­но­каш­ном, дру­же­ском. Чтобы все знали и все пе­ре­ссо­ри­лись. Рай­ское на­сла­жде­ние.

К со­жа­ле­нию, они дей­стви­тель­но так устро­е­ны, – это осо­бен­но тонко по­ка­за­но у На­бо­ко­ва в «Аде», чье на­зва­ние неслу­чай­но так риф­му­ет­ся с ис­ко­мым сло­вом, – что им ни­ко­гда не хва­та­ет од­но­го, и сам фи­зи­че­ский акт любви ка­жет­ся им чем-то лег­ким, необя­за­тель­ным, ско­рее, про­ло­гом к глав­но­му, чем соб­ствен­но глав­ным. Самое ин­те­рес­ное нач­нет­ся, когда ты при­вя­зы­ва­ешь­ся к ней – а она уже с дру­гим, а ино­гда и с тре­тьим; вот эта си­ту­а­ция при­во­дит их в на­сто­я­щий вос­торг, за­во­дит боль­ше, чем муж­чи­ну вик­тим­ность.

Един­ствен­ный спо­соб по-на­сто­я­ще­му при­вя­зать их к себе на­дол­го – это не при­вя­зы­вать­ся са­мо­му, что еще и у Пуш­ки­на за­ме­че­но; они на­чи­на­ют из­ме­нять толь­ко тому, кто дей­стви­тель­но силь­но этого не хочет. По­фи­ги­сти­че­ски-лег­кое от­но­ше­ние к их из­ме­нам при­во­дит их сна­ча­ла в со­сто­я­ние лег­кой до­са­ды, потом – в ярость, потом спо­соб­но се­рьез­но за­ин­те­ре­со­вать (имен­но в такой по­сле­до­ва­тель­но­сти), а даль­ше бди тра­тят все свои силы ис­клю­чи­тель­но на то, чтобы ты при­вя­зал­ся к ним по-на­сто­я­ще­му. Ради этого они го­то­вы даже на за­му­же­ство. Если тебе удаст­ся усто­ять даже после этого – она твоя на­ве­ки, но о чем ты с ней бу­дешь го­во­рить?

На­сто­я­щие чу­де­са чутья, тра­гиз­ма и даже эру­ди­ции они де­мон­стри­ру­ют толь­ко тогда, когда ты уже пой­ман по-на­сто­я­ще­му. Тут – бе­ре­гись, по­то­му что про­ти­во­сто­ять им в это время невоз­мож­но. При пол­ном от­сут­ствии тор­мо­зов вроде ума и со­ве­сти они устра­и­ва­ют такие спек­так­ли, каким по­за­ви­до­ва­ли бы все Мей­ер­холь­ды, все Ста­ни­слав­ские, все Ана­то­лии Ва­си­лье­вы: при пол­ном со­хра­не­нии хлад­но­кро­вия и трез­во­мыс­лия они умуд­ря­ют­ся сво­дить своих по­клон­ни­ков в самых неожи­дан­ных ме­стах и со­че­та­ни­ях, со­хра­няя при этом аб­со­лют­ную невин­ность. Они на­шеп­ты­ва­ют тебе га­до­сти обо всех своих преды­ду­щих, а всем по­сле­ду­ю­щим – га­до­сти о тебе. Они пе­ре­да­ют их слова о тебе, а твои – о них. Они обо­жа­ют драки, как тот ка­пи­тан, ко­то­рый любил де­вуш­ку из На­га­са­ки – тоже один из них, судя по всему. Шакал Та­ба­ки – еще один риф­му­ю­щий­ся пер­со­наж – был явно из их числа.

Если кто-то из муж­чин недо­ста­точ­но вос­хи­ща­ет­ся ими, то ис­клю­чи­тель­но по­то­му, что они ему «не дали». Если они ему «дали» и он при этом не вос­хи­ща­ет­ся – он за­ком­плек­со­ван. Слово «ком­плек­сы» мель­ка­ет в их речи даже чаще, чем мат. Еще они очень любят чи­тать Фрей­да, по­то­му что он тоже любил объ­яс­нять чужие по­ступ­ки мак­си­маль­но уни­зи­тель­ны­ми мо­ти­ва­ми.

У них уни­каль­ное чутье на все, что поз­во­ля­ет уни­зить вы­со­кое: на фрей­дизм в пси­хо­ло­гии, струк­ту­ра­лизм в ли­те­ра­ту­ре и ли­бе­ра­лизм в по­ли­ти­ке.

После всего этого ты на­вер­ня­ка спро­сишь: что же за­став­ля­ет муж­чин иметь дело с этими чу­до­ви­ща­ми? С этими мон­стра­ми из ска­зок? С этими па­ра­зи­та­ми, оме­ла­ми, плес­не­вы­ми гри­ба­ми? «Я скажу вам, я от­ве­чу»: во-пер­вых, это остро­та ощу­ще­ний. Вел­лер, на­при­мер, счи­та­ет, что все на свете де­ла­ет­ся имен­но ради нее. Во-вто­рых, это все очень кре­а­тив­но: имен­но из этого ве­ще­ства по­лу­ча­ют­ся потом стихи, ро­ма­ны, филь­мы. В-тре­тьих, они дей­стви­тель­но со­зда­ны для любви, и в любви с ними от­лич­но – толь­ко надо все время пом­нить, что сами они при этом ровно ни­че­го не чув­ству­ют, ибо их удо­воль­ствия на­чи­на­ют­ся позже. Фи­зи­че­ские ра­до­сти зна­чат для них очень мало – ста­рай­ся, чтобы и для тебя это было делом де­ся­тым.

Что с ними де­лать, спро­сишь ты? Ре­ши­тель­но ни­че­го. Пойми, они про­сто такие. Одна из них ко­гда-то в по­ры­ве от­кро­вен­но­сти по­ве­да­ла мне, что на пике на­ше­го ро­ма­на весь­ма тесно об­ща­лась с моим бли­жай­шим дру­гом (то-то в его го­ло­се по­яви­лись вы­со­ко­мер­ные и снис­хо­ди­тель­ные нотки), при этом за­иг­ры­ва­ла с его бли­жай­шим дру­гом и про­дол­жа­ла бе­гать к гру­бо­му и ма­ло­ода­рен­но­му ху­дож­ни­ку, ко­то­рый пле­вать на нее хотел, по­это­му толь­ко к нему она была при­вя­за­на по-на­сто­я­ще­му. «Зна­ешь, как он меня об­зы­вал? Я кон­ча­ла от од­но­го его го­ло­са». И что, по-тво­е­му, я сде­лал с ней после всего этого? Ни­че­го ровно. При­нял к све­де­нию и вста­вил в роман.

Это и есть един­ствен­ное, что во­об­ще можно сде­лать с жиз­нью: пре­вра­тить ее в ли­те­ра­ту­ру. По­то­му что любые дру­гие спо­со­бы воз­дей­ствия на бдей тоже ши­ро­ко опи­са­ны в ми­ро­вой ли­те­ра­ту­ре, и все они сво­дят­ся при­мер­но к тому, что сде­лал Ро­го­жин с На­ста­сьей Фи­лип­пов­ной, ти­пич­ной и клас­си­че­ской бдью, сри­со­ван­ной с такой же бди Апол­ли­на­рии Сус­ло­вой. Да-да, толь­ко убить. Но это на­ка­зу­е­мо. По­это­му надо отой­ти в сто­ро­ну – и предо­ста­вить вре­ме­ни сде­лать свою чест­ную, убий­ствен­ную и неот­вра­ти­мую ра­бо­ту.

В конце кон­цов, после трид­ца­ти пяти на них обыч­но без слез не взгля­нешь. А у нас в это время все толь­ко на­чи­на­ет­ся.

автор:
Дмит­рий БЫКОВ.