бар

впервые бар замечает их одноклассниками; в тот день он открывает двери для камерного концерта: крохотная сцена, только для своих, по стенам развешаны лгбт-флаги и плакаты — стартрек, звёздные войны, властелин колец, ходячий замок хаула. тот, кого называют серёжей, кого окликают, треплют в радостном приветствии по плечам, носится между столиков, проверяет, чтобы всё было в порядке, подключает аппаратуру.

бар чувствует нутром — вибрирующим от быстрых шагов полом, мерцанием ламп, аляповатостью стен — что сегодня будет что-то увлекательное.

в половине девятого вечера — окна облизываются темнотой и золотом фонарей — в мягкое нутро бара наконец забредают люди.

следить за ними — занимательное путешествие; кто-то прячется в тёплой тени углов, кто-то — прирастает вдохновлённой душой к изножью сцены. тот, замеченный баром, серёжа, оглядывается будто в поисках, сидя на краю ступеней у самой сцены, и перебирает гитарные струны.

его ожидание врывается внутрь первым снегом и яркой улыбкой, узкими джинсами и встрёпанными пшеничными волосами; бросается вперёд, едва сдерживаемое таким же встрёпанным и спешащим, только темноволосо-кудрявым, и обнимает серёжу — с размаху.

пшеничное зовут мишей; стоящего за его плечом — ипполитом.

бару они нравятся, и он задорно звенит бутылками с безалкогольным, но вкусным, в их честь.

´

целуются они тоже в первый раз под его добродушным вниманием: сначала на сцене, куда после пары песен серёжа затягивает мишу, а потом — в тёмной кладовой за пару коридоров от шумного и счастливого. 

и если бар прячет их, давая минут пять форы, то никто не должен об этом знать.

***

проходят годы; бар знакомится со временем — обычным, разбивающимся на года, и другим — разделённым на стили, периоды увлечений, вкусы. стартрек сменяется скамом, братья грим — пирокинезисом; не меняется только дух рвущей сердце свободы, за которую хочется драться.

шкодливые одноклассники превращаются в молодых и игривых, бросающих жизни вызов и полных любви студентов.

они возвращаются к нему каждое воскресенье — могли бы в субботу, наверное, как многие-многие до, но они выбирают вечер, наполненный похмельными со вчера друзьями и тихой джазовой музыкой из старого автомата; подсаживаются к барной стойке, ласково греют её ладонями и говорят о своём — говорят так много, будто не виделись сотни лет и не увидятся — ещё больше,

хотя приходят и уходят всегда вдвоём, и звук их слаженного шага слышится баром сквозь многие километры.

к всё той же половине девятого на сцену выходит юноша — вместо куртки приталенный пиджак, волосы вьются шоколадным цветом, глаза сияют решимостью. за ним бар тоже приглядывает, когда есть возможность — а она есть всегда. юноша оглядывает зал, кивая двум студентам за стойкой, и приближается к микрофону:

теперь ещё в нас свежи силы

 и сердце бьётся для любви

звучит где-то в середине его пламенного и убеждённого, идущего от самого сердца; бар невольно выхватывает из десятков лиц два знакомых — и успокаивается, наблюдая за их переплетёнными пальцами.

пока между ними бьётся глубокое и настоящее, у этого мира есть шанс.

***

лет через пять бар закрывается — таращится пустыми глазницами на помертвевшую дневную улицу, устало засыпает ближе к ночи. паутинится углами, стареет вывеской. молодые и влюблённые проходят мимо него, грустно оглядываясь, и всё так же сплетают в замок пальцы.

дают ему силы ещё на один день ожидания новой жизни.

ближе к осени, заметающей улицы листьями и запахом отгоревшего лета, находятся новые хозяева; дают бару новое имя, незнакомое пока ещё, но приятное. гладят его нутро новым цветом стен и переложенным паркетом, отмывают запыленные окна.

бару бы радоваться, вот только его молодые и яркие ходят вдруг разными дорогами и стараются не встречаться взглядами; руки прячут в карманах пальто. 

совсем не оборачиваются на призывное сияние вновь открывшегося, верного и принимающего шумную толпу в объятия.

***

следующие два года бар не видит ни юношу в пиджаке, с горящими строками, высеченными в его венах, ни молодых и печальных.

сердце бара разбивается бутылью с вином прямо о новый паркет.

***

его зовут серёжей — возмужавшее, но такое знакомое лицо, мягкая, щемящая душу нежность, нашедшая отражение во внимательном взгляде; манжеты на рукавах рубашки, испачканные чернилами. серёжа сидит на своём прежнем месте — обстановка в баре другая, другая музыка, планировка — а он будто не уходил десять лет назад, не терял по дороге себя, не отпускал самое в жизни дорогое из расцепленного замка из пальцев.

на соседнем стуле сидит миша — пшеничное, повзрослевшее и грустное, не человек, а физическое воплощение потери; пальто его сереет взрослостью и печалью.

иногда они сталкиваются взглядами; иногда — коленями. иногда будто бы невзначай один задевает другого ладонью и поспешно отдёргивает её обратно, краснея щеками.

после третьей бутылки пива разговор перестаёт быть скомканным и неловким; миша улыбается пока ещё неуверенно, но тепло, а серёжа просто — улыбается. этого оказывается достаточно, чтобы бар вновь тепло заворчал работающей кофе-машиной и подарил им по двойной порции сливок.

миша любит двойную, и об этом, оказывается, помнит не только бар.

в середине вечера на сцену выходит кондратий — не юноша в пиджаке, но мужчина, со взглядом всё ещё пламенным и речистым. смотрит в темноту зала, прикрывая глаза, и — так знакомо — приближается к микрофону.

на словах о бьющемся сердце бар вновь обращает внимание на всё ещё молодых, но скорее уже выросших из юношеской любви, тридцатилетних, запутавшихся, убежавших от самих себя,

и едва успевает заметить, как за мишей захлопывается входная дверь.

***

осень уступает свои права зиме; владельцы бара уступают бойким и говорливым, разрешая устраивать раз в месяц небольшие концерты.

серёжа возвращается в лоно бара, словно потерянное дитя, гладит подножье сцены, сидит на ступенях лестницы. называет бар верным другом и изливает ему свою душу — молча; искренне. миша больше не приходит с ним, не проходит мимо после работы, не появляется. с каждым днём вместе с серёжей бар выцветает.

моё сердце без вас не бьётся, а ведь оно также — и сердце всех художников и поэтов, хоть раз побывавших здесь. и вы были в нём столько лет, что успели стать моей частью, частью того, истинного, что не изменишь ни ремонтами, ни именами

 вернитесь ко мне

концерт устраивают перед новым годом — старые песни, знакомые лица. когда серёжа поёт свою коронную я свободен, дверь открывается, впуская следы метели и серое пальто на узких плечах.

пальто вешается на вешалку у стены; миша пробирается к сцене.

пол гудит под его ногами радостью и одобрением, светильники по стенам разгораются золотом.

 серёжа, внимательно следящий за путешествием своего молодого и самого важного, дожидается нужной секунды, и тянет его за руку прямо на сцену.

´

в этот раз за поцелуями в подсобке бар не подсматривает, оставив своих молодых и наконец разобравшихся наедине.