Атлант расправил плечи

Все заработки, цены, жалованья, дивиденды, прибыли, проценты с вкладов, формы и виды прибыли всех типов должны быть заморожены на уровне существующих на день вступления в силу данной директивы.
Пункт восьмой.
Все случаи и правила, не оговоренные особо в данной директиве, должны рассматриваться и разрешаться Объединенным советом, решение которого считается окончательным».

Даже в душах четверых мужчин, слушавших Моуча, еще уцелели остатки человеческого достоинства, заставившие их целую минуту сидеть неподвижно, борясь с тошнотой.
Первым заговорил Джеймс Таггерт, чей голос дрожал от напряжения, словно он подавлял крик:
– А почему бы и нет? Почему
они
могут, а 
мы
нет? Почему они должны быть выше нас? Если нам суждено погибнуть, так давайте убедимся, по крайней мере, что мы погибнем все вместе. Давайте убедимся, что мы не оставили им шанса выжить!

– Чертовски забавное заявление по поводу весьма практичного плана, который устроит всех и каждого, – дрожа, произнес Оррен Бойль, испуганно глядя на Таггерта.
Доктор Феррис крякнул.
Таггерт немного успокоился, сосредоточился и поправился, заявив более уверенным тоном:
– Да, разумеется, это очень реалистичный план. Он необходим, практичен и справедлив. Он решит все проблемы. Он даст каждому шанс почувствовать себя в безопасности. Даст шанс передохнуть.

– Он даст людям чувство защищенности, – вставил Юджин Лоусон, и его губы искривились в улыбке. – Защищенность, вот чего так всем не хватает. Если они ее хотят, то почему не могут получить? Только потому, что горстка богачей станет возражать?
– Это не богачи станут возражать, – лениво произнес доктор Феррис. – Богатые стремятся к защищенности больше всех других видов животных, разве вы этого еще не поняли?
– Кто же тогда? – огрызнулся Лоусон.
Доктор Феррис тонко улыбнулся и не ответил.

Лоусон отвел глаза.

– Черт с ними! Почему мы должны о них волноваться? Мы должны поддерживать мир ради маленьких людей. Интеллектуальность – вот причина всех трудностей человечества. Ум человеческий – корень любого зла. Настал век сердца. Только слабые, кроткие, немощные и покорные должны стать объектами нашего внимания, – нижняя губа Ферриса пренебрежительно искривилась. – Те, кто велик, должны служить малым сим. Если они откажутся выполнять свой нравственный долг, мы должны их заставить. Век разума прошел, мы переросли его. Настал Век Любви.

– Заткнись! – рявкнул Джеймс Таггерт.
Все уставились на него.
– Ради бога, Джим, что случилось? – дрожа, спросил Оррен Бойль.
– Ничего, – пробормотал Таггерт, – так, ничего… Уэсли, скажи ему, пусть замолчит.
– Но я не понимаю… – обеспокоенно начал Моуч.
– Просто пусть замолчит. Мы же не обязаны его слушать, верно?
– Да, но…
– Тогда продолжим.
– Что такое? – потребовал Лоусон. – Я возмущен. Я категорически… – Но он не нашел в лицах окружающих поддержки и замолчал, с ненавистью сжав губы.

– Давайте продолжим, – лихорадочно твердил Таггерт.
– Что с тобой? – спросил Оррен Бойль, пытаясь не думать о том, что происходит с ним самим, и почему ему так страшно.

– Гениальность – всего лишь предрассудок, Джим, – произнес доктор Феррис медленно и с нажимом, словно зная, что называет слова, которые оставались неозвученными в умах всех присутствующих. – Не существует таких вещей, как интеллект. Мозг человека – продукт социальный. Сумма влияний, которую он усвоил от окружающих. Никто ничего не изобретает, человек просто отражает идеи, носящиеся в атмосфере общества. Гений – интеллектуальный стервятник, алчный накопитель идей, по праву принадлежащих обществу, у которого человек их крадет. Мышление – всегда воровство. Если мы отменим частную собственность, то получим самое справедливое распределение богатства. Отменив гениальность, мы справедливейшим образом распределим идеи в обществе.

– Мы здесь дела обсуждаем или дурачим друг друга? – спросил Фред Киннан.
Все повернулись к нему. Крупные черты лица этого мускулистого человека имели удивительную особенность: уголки его губ словно навсегда приподнялись от выражения всезнающей сардонической усмешки. Засунув руки в карманы, он сидел на подлокотнике кресла и тяжело смотрел на Моуча как полицейский, поймавший в универмаге мелкого воришку.

– Я только хочу сказать, что этот Объединенный совет вам бы лучше набрать из моих людей, – заявил он. – Позаботься об этом, брат, иначе я пошлю ваш «Пункт первый» ко всем чертям.
– Разумеется, я намерен ввести представителей рабочих в этот Совет, – сухо ответил Моуч. – Равно как и представителей промышленности, профсоюзов и всех слоев…
– Никаких слоев, – отрубил Киннан. – Только представителей рабочих. И точка.
– Что за черт! – завыл Оррен Бойль. – Это подтасовка!

– Вот именно, – кивнул Фред Киннан.
– Но это дает вам в руки господство над всем бизнесом страны!
– А вы думаете, чего я добиваюсь?
– Это нечестно! – продолжал вопить Бойль. – Я этого не потерплю! Вы не имеете права! Вы…
– Право? – тоном святой невинности проговорил Киннан. – Вы о 
правах
заговорили?
– Но… я хотел сказать… в конце концов, существуют же фундаментальные права собственности, которые…
– Слушай, друг, ты, короче, хочешь себе «Пункт третий»?
– Ну, я…

– Тогда тебе лучше заткнуть варежку насчет прав собственности. Накрепко заткнуть.
– Мистер Киннан, – вмешался доктор Феррис, – вам не следует совершать извечную ошибку, используя широкие обобщения. Наша политика – быть гибкими. Не существует абсолютных принципов, которые…
– Оставь эти речи для Джима Таггерта, док, – отмахнулся Фред Киннан. – Я знаю, о чем говорю. Потому что в колледж не ходил.
– Я возражаю, – встрял Бойль, – против ваших диктаторских методов…

Киннан повернулся к нему спиной и сказал:
– Послушай, Уэсли, моим ребятам не понравится «Пункт первый». Если я буду управлять, то заставлю их проглотить его. Если нет – нет. Решай.
– Ну… – начал было Моуч, но замолчал.
– Ради бога, Уэсли, а с нами-то что? – заныл Таггерт.
– А вы приходите ко мне, – пояснил Киннан, – когда понадобится утрясти дело с советом. Но руководить советом буду я. Мы с Уэсли.
– Думаете, страна потерпит такое? – взвился Таггерт.
– Не обманывайте себя, – хмыкнул Киннан. –

Страна?
Если больше не существует никаких принципов – а я думаю, что доктор прав, и их совсем не осталось, – если в игре не стало правил, и вопрос только в том, кто кого грабит, то я получу голосов больше, чем все вы вместе взятые, рабочих-то больше, не забывайте об этом, ребята!
– Вы заняли странную позицию, – надменно произнес Таггерт, – по отношению к мерам, которые, в конце концов, призваны дать преимущества не только рабочим и наемным работникам, а общему благосостоянию народа.

– Ладно, – миролюбиво согласился Киннан. – Давайте говорить на вашем птичьем языке. Кто он, этот народ? С точки зрения качества это не вы, Джим, и не вы, Орри Бойль. С точки зрения количества, это уж точно я, потому что количество стоит за мной, – его улыбка исчезла, и с неожиданно горьким и усталым выражением он добавил: – Только я не стану говорить, что работаю на благосостояние моего народа, потому что понимаю, что это не так. Я знаю, что всего лишь отдаю бедных ублюдков в рабство, ничего больше. Да и они это понимают. Но они знают, что я иногда брошу им кость со стола, если уж решил заняться своим рэкетом, а вот от вас этого не дождаться. Вот почему, если уж суждено им оказаться под кнутом надсмотрщика, то лучше пусть это буду я, а не вы, праздно болтающие, слезливые, сладкоречивые лизоблюды при народном благосостоянии! Не думаете ли вы, что кроме ваших божьих одуванчиков с институтским дипломом вам удастся одурачить хоть одного деревенского идиота? Я рэкетир, но знаю это, и все мои ребята знают это и знают, что я расплачусь сполна. Не от доброты сердца, конечно, и ни центом больше, чем получу сам, но, по крайней мере, они могут на меня рассчитывать. Конечно, иногда мне тошно, да и сейчас меня тошнит, но не я создал этот мир, это вы его создали, и я играю по правилам, установленным вами, и собираюсь играть так долго, пока игра будет идти, да и получше вас!

Киннан поднялся. Никто ему не ответил. Он смотрел на них, переводя взгляд с одного на другого и остановил его на Уэсли Моуче.
– Так совет за мной, Уэсли? – буднично спросил он.
– Выборы особого персонала – всего лишь техническая деталь, – угодливо ответил Моуч. – Полагаю, мы можем обсудить это позднее, вы и я.
Вдвоем
.
Каждому в комнате стало ясно, что его ответ означает «да».
– Ладно, друг, – согласился Киннан. Он вернулся к окну, уселся на подоконник и закурил сигарету.

По необъяснимой причине все воззрились на доктора Ферриса, словно ожидая руководства к действию.
– Пусть вас не тревожит услышанная риторика, – доктор Феррис пытался сгладить тягостное впечатление. – Мистер Киннан – прекрасный оратор, но ему недостает чувства реальности. Он не способен мыслить диалектически.
Снова воцарилось молчание, затем Джеймс Таггерт внезапно заговорил:

– Мне все равно. Это не имеет значения. Ему придется удержать существующее положение. Все должно оставаться как есть. Никому не разрешается ничего менять. За исключением… – он резко обернулся к Уэсли Моучу.
– Уэсли, согласно «Пункту четвертому», мы должны закрыть все исследовательские отделы, экспериментальные лаборатории, научные фонды и все учреждения подобного рода. Они должны быть запрещены.

– Да, это верно, – ответил Моуч, – я об этом не подумал. Мы должны вставить в текст пару строк, – он потянулся за карандашом и сделал несколько пометок на полях документа.

– Это прекратит ненужную конкуренцию, – продолжил Джеймс Таггерт. – Мы перестанем биться друг с другом за неисследованное и неизвестное. Нам не нужно будет заботиться о новых открытиях, опрокидывающих рынок. Не нужно будет тратить деньги на бесполезные эксперименты лишь для того, чтобы не отстать от других амбициозных конкурентов.

– Да, – произнес Оррен Бойль. – Никому не разрешается тратить деньги на новое, пока у всех достаточно старого. Закройте все эти проклятые лаборатории, и чем скорее, тем лучше.
– Да, – согласился Уэсли Моуч. – Мы их закроем. Все.
– И Государственный научный институт тоже? – уточнил Фред Киннан.
– О нет! – быстро возразил Моуч. – Это совсем другое дело. Он нужен правительству. Кроме того, это некоммерческое учреждение. Он будет полезен в деле надзора за всем научным прогрессом.

– Весьма полезен, – кивнул доктор Феррис.
– А что станет со всеми инженерами, профессорами и прочими, когда вы закроете лаборатории? – поинтересовался Фред Киннан. – Что им придется делать, чтобы выжить, если все другие рабочие места и предпринимательство будут заморожены?
– Ох, – растерялся Уэсли Моуч и почесал в затылке. Потом обернулся к мистеру Уизерби. – Посадим их на пособие, Клем?

– Нет, – ответил мистер Уизерби. – Чего ради? Их не так много, чтобы они могли устроить бучу. Не стоит обращать на них внимания.
– Полагаю, – Моуч обернулся к доктору Феррису, – что вы сумеете нейтрализовать часть из них, Флойд?
– Некоторых, – медленно, словно наслаждаясь каждым произносимым звуком, ответил Феррис. – Только тех, кто станет с нами сотрудничать.
– А с остальными как? – спросил Фред Киннан.
– Им придется подождать, пока совет подыщет им какое-нибудь применение, – решил Уэсли Моуч.

– А что они станут есть, пока им придется ждать?
Моуч пожал плечами.
– Во время чрезвычайных ситуаций возможны жертвы. Этого никак не избежать.

– У нас есть на это право! – внезапно выкрикнул Таггерт, нарушив покой кабинета. – Нам это необходимо. Нам необходимо это, не так ли? – ответа не последовало. – У нас есть право защитить свои средства на существование! – снова никто ему не возразил, и в голосе Джима зазвучала просительная, визгливая настойчивость: – Мы впервые за многие столетия обретем безопасность. Каждый будет знать свое место и свою работу, равно как место и работу всех других; мы не сдадимся на милость какого-нибудь чудака, сбившегося с пути истинного и заявившегося с новой идеей. Никто не вышибет нас из бизнеса, не украдет наши рынки, не станет продавать дешевле, чем конкуренты, не сделает наши товары устаревшими. Никто не придет с предложением технической новинки, не заставит гадать, не останемся ли мы без последней рубашки, если купим ее или останемся без нее, если новинку купит кто-то другой! Нам не нужно будет решать. Никому не дадут права принимать решения. Все будет решено раз и навсегда, – он умоляюще переводил взгляд с одного лица на другое. – И без того сделано достаточно изобретений, для комфорта – более чем достаточно, так зачем позволять делать новые? К чему разрешать им выбивать почву у нас из-под ног? Зачем обрекать себя на бесконечную неуверенность? Только ради нескольких беспокойных амбициозных авантюристов? Должны ли мы принести довольство всего человечества в жертву алчности нескольких нонконформистов? Они нам не нужны. Они нам

совершенно

не нужны!.. Как бы мне хотелось, чтобы мы избавились от преклонения перед героями! Герои? На протяжении всей истории они не приносили ничего, кроме вреда. Они обрекали человечество на безумную гонку, не давая перевести дыхание, без отдыха, без избавления, без защищенности. Бежать, чтобы не отстать от них… всегда, без конца… едва мы их настигнем, как они снова впереди на целые годы… Они не оставили нам шанса… Они никогда не оставляют нам шанса… – его блуждающий взгляд остановился на окне. Но, глядя куда-то далеко, Джим не видел белого обелиска. – Мы одолели их. Мы победили. Это наш век. Наш мир. Мы обретем защищенность впервые за столетия, впервые с начала промышленной революции!

– Думаю, сейчас-то у нас антипромышленная революция, – поправил его Фред Киннан.
– Что за странные вещи вы говорите! – оборвал его Уэсли Моуч. – Мы не можем позволить себе произносить подобное публично.
– Не волнуйся, брат. Публично я такого не скажу.
– Это ошибочное утверждение, – заявил доктор Феррис. – Оно вызвано невежеством. Всеми специалистами давно было признано, что плановая экономика достигает максимальной продуктивности, а централизация ведет к супериндустриализации.

– Централизация замедляет ослабление монополий, – сообщил Бойль.
– Это как же? – протянул Киннан.
Бойль не заметил насмешливого тона и ответил всерьез:

– Она мешает ослаблению монополии. Ведет к демократизации промышленности. Все становится доступным для всех. Например, сейчас, в наше время, когда ощущается такая нехватка железной руды, есть ли смысл тратить деньги, труд и национальные ресурсы на изготовление устаревшей стали, когда существует металл намного лучший, который я мог бы производить? Этот металл нужен всем, но получить его никто не может. Можно ли при сложившемся положении говорить о хорошей экономике или достаточной эффективности демократической справедливости? Почему бы не разрешить производить этот металл мне, и почему бы людям не получать его, когда он необходим? Только из-за частной монополии одного эгоистичного индивидуума? Должны ли мы жертвовать своими правами ради его личных интересов?

– Брось ты, брат, – остановил его Киннан. – Я уже читал эту трескотню в тех же газетах, что и ты.

– Мне не нравится ваша позиция, – внезапно озлился Бойль с тем выражением, которое в баре предвещает скорое начало мордобоя. Он выпрямился в кресле, мысленно чувствуя поддержку отпечатанных на желтоватой бумаге «пунктов», не покидавших его воображения: – Во времена крайней нужды народа можем ли мы тратить усилия общества на производство устаревших продуктов? Можем ли мы оставить большинство в нужде, в то время как меньшинство отнимает у нас лучшие продукты и методы? Остановит ли нас предрассудок патентного права? Разве не очевидно, что частная промышленность не способна справиться с экономическим кризисом? Как долго, например, мы собираемся мириться с вопиющей нехваткой сплава Риардена? Сам Риарден не в силах удовлетворить огромный спрос на него. Когда мы положим конец экономической несправедливости и особым привилегиям? Почему только одному Риардену разрешено производить его металл?.. Мне не нравится ваша позиция, – заключил Бойль. – Поскольку мы уважаем права рабочих, мы хотим, чтобы вы уважали права промышленников.

– Какие права, каких промышленников? – гнул свое Киннан.
– Я склонен думать, – поспешно вмешался доктор Феррис, – что «Пункт второй», возможно, наиболее важен для всех присутствующих. Мы должны положить конец пресловутой практике промышленников, покидающих бизнес и исчезающих неизвестно куда. Мы должны остановить их, чтобы не допустить разорения всей нашей экономики.
– Почему они так поступают? – нервничал Таггерт. – Зачем?

– Никто этого не знает, – ответил доктор Феррис. – У нас нет ни информации, ни объяснений происходящему. Но бегству следует положить конец. Во времена кризиса экономическая служба столь же необходима стране, сколь военная. Всякий уклоняющийся от нее должен быть признан дезертиром. Я рекомендовал ввести для таких людей наказание в виде смертной казни, но Уэсли не согласился.

– Спокойно, парень, – медленно проговорил Фред Киннан каким-то странным тоном. Он неожиданно замер, сложив руки, и посмотрел на Ферриса так, что все в комнате вдруг поняли: доктор Феррис предложил убивать людей. – Только не говори мне о смертной казни в промышленности.
Доктор Феррис пожал плечами.
– Мы не должны принимать крайних мер, – поспешно вставил Моуч. – Мы не хотим напугать людей. Мы хотим, чтобы они встали на нашу сторону. Главная проблема сейчас – примут ли они вообще нашу директиву?

– Примут, – отрезал доктор Феррис.
– Я немного волнуюсь, – проговорил Юджин Лоусон, – о «Пункте третьем» и «Пункте четвертом». Все, что касается патентов, изложено прекрасно. Но меня тревожит положение об авторских правах. Это вызовет антагонизм интеллектуалов. Это опасно. Это вопрос духовности. Не означает ли смысл «Пункта четвертого», что отныне не будут написаны и опубликованы новые книги?

– Да, – ответил Моуч, – означает. Мы не можем делать исключение для издательского бизнеса. Это такая же промышленность, как и всякая другая. Когда мы говорим «нет» новым продуктам, это должно означать «нет» новым продуктам, в чем бы они ни выражались.
– Но это вопрос духовности, – в голосе Лоусона звучало не разумное уважение, а благоговейный страх.

– Мы не вмешиваемся ни в чью духовность. Но, когда вы печатаете книгу на бумаге, она становится материальным объектом, товаром, а если мы сделаем исключение для одного товара, то не сможем удержать в узде остальные.
– Да, это правда. Но…

– Не будьте тупицей, Джин, – сказал доктор Феррис. – Вы же не хотите, чтобы к нам явился какой-нибудь бунтарь с трактатом, который пошлет к чертям всю нашу программу? Стоит только вымолвить слово «цензура», и они заорут, что ты – кровавый убийца. Они пока еще не готовы. Но если вы оставите в стороне духовность и переведете все на материальные рельсы – не материю идей, а материю в виде бумаги, краски и печатных прессов – вы достигнете цели гораздо легче. Сделайте так, чтобы ничего опасного не было напечатано, и никто не станет бороться с материальной стороной дела.

– Да, но… но я не думаю, что писателям это понравится.
– Вы уверены? – Уэсли Моуч почти улыбался. – Не забывайте, что согласно «Пункту пятому» издатели должны печатать столько же книг, сколько выпустили в базовом году. Поскольку новых книг не будет, им придется переиздавать старые, а публике – покупать их. Существует очень много толковых книг, которым не выпало равного со всеми шанса.

– Ох… – Лоусон припомнил, что две недели назад видел, как Моуч обедал с Бальфом Юбэнком. Потом нахмурился и покачал головой: – И все-таки мне тревожно. Интеллектуалы – наши друзья. Мы не хотим их потерять. Иначе они могут доставить нам немало неприятностей.

– Не доставят, – ответил Фред Киннан. – Интеллектуалы вашего толка захлопнут рты при первом признаке опасности. Они много лет плевали в человека, который их кормил, и лизали руку того, кто отвешивал им пощечины. Разве не сдали они все страны Европы, одну за другой, коммунистам и головорезам? Разве не они вопили, пока не заткнули все орущие охранные сигнализации и не сломали все висячие замки? И с тех пор они уже не пискнули. А кто орал, что только они – друзья трудящимся? Почему же сейчас они не орут о лагерях рабов, мафиозных структурах, четырнадцатичасовом рабочем дне и повальной смертности от цинги в народных республиках Европы? Нет, мы слышим, как они внушают забитым беднякам, что голод – это процветание, рабство – это свобода, что пыточные камеры – ковчеги братской любви и что если бедняки этого не понимают, то страдают они по собственной вине; а искалеченные тела в тюремных камерах нужно проклинать за все беды, поскольку жертвами пали вовсе не лидеры, желавшие им добра. Интеллектуалы? Вам лучше волноваться о любой другой породе людей, но не о современных интеллектуалах: эти все проглотят. Я никогда не чувствовал себя в безопасности рядом с последним такелажником в профсоюзе портовых грузчиков: тот еще способен внезапно вспомнить, что он – человек, и тогда мне его не удержать. Но интеллектуалы? Эту истину они давным-давно забыли. Я думаю, здесь здорово постаралось образование, такова уж его цель. С интеллектуалами делайте, что пожелаете. Они все примут.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь