Асечка 

* 

Ранее утро прохладного ненастного дня. Солнце с трудом пробивается сквозь нависшие тяжёлые облака, в воздухе висит нудный мелкий дождь, и специфический запах вокзал смешался с пряным ароматом мокрой травы. Кто знает, чем пахнет железная дорога и почему у всех вокзалов одинаковый дух? Возможно - это смесь горького креозота, которым пропитывают шпалы, нагретого металла рельсов, смолы, и все вместе они создают неповторимый аромат в памяти – аромат путешествий, расставаний, прощаний, встреч; аромат романтики, чего-то волнующе неизведанного и нового. 

Поезд подходил к станции, и сердце Таисии затрепетало в предвкушении расслабленного отдыха в дороге, когда есть возможность полностью отключиться от серой повседневной суеты. Мерное покачивание убаюкивает, а за окном бегут-бегут назад нескончаемые провода, полустанки, переезды … И ты где-то вне времени и вне пространства. 

Простой, но необыкновенно вкусный, чай в фирменных подстаканниках, и книга, либо журналы. Занятными бывают и попутчики. 

В тесное купе они вошли вдвоём: Таисия да пожилая женщина, которая едва вошла, бросила сумки на полку и тотчас прильнула к окну. Кому-то на перроне она посылала нежные воздушные поцелуи и плакала. Поезд тронулся. Немного задумчиво посидели, переоделись, и женщина, успокаиваясь, поделилась: «Вот, с детьми повидалась», - и вновь заревела. 

- А слёзы зачем? - Таисия улыбнулась, - радоваться надо - повидались. 

- Я и радуюсь, но так тяжело расставание ... когда теперь свидимся? 

Таисия села рядом, ласково погладила по плечу: 

- Бог даст, ещё много-много встреч вас ожидает впереди. Меня Таисией зовут, а вас как? 

- Варвара Ильинична. 

Познакомились, и завязался разговор, незатейливый, неторопливый. 

Варвара Ильинична охотно рассказывала о семье и успокаивалась. Она больше не плакала. Им удивительно повезло – в купе они ехали вдвоём, и никто и, ничто не мешали насладиться приятным, спокойным общением. Днём, перекусив, прилегли отдохнуть. Варвара Ильинична лежала с закрытыми глаза и дремала. Таисия хотела отдохнуть с книгой. Стараясь не шуметь, доставая из сумки книгу, зашелестела пакетами и тихо ойкнула. 

- Я не сплю, не переживайте, - соседка улыбнулась, и неожиданно засмеялась: «Вспомнила, как я своим детям, укладываясь отдохнуть, читала стишок: 

- Мама спит, она устала… 

Ну и я играть не стала! 

Они затихали, как по команде, и минут двадцать сидели молча. Правда громко делали друг другу замечания, призывая к тишине. Сейчас внукам читаю. Замечательное стихотворение. Знаете его?» 

- Конечно, но ... не люблю его, - Таисия отвела глаза. Как-то грустно вздохнула. 

- Почему? Такой замечательный стишок, – Варвара Ильинична удивилась, - мне иногда кажется, что я его никогда не забуду. На всю жизнь запомнила, как его читала соседская девчушка, что жила с нами в коммуналке. 

Задумалась, вспоминая ... 

- Боже, сколько времени прошло ... Как молоды мы были тогда! А девочка ... необыкновенно забавной была. Как солнышко ясное - смешливая, жизнерадостная. Да я вам сейчас расскажу - интересная история, - она удобно устроилась на полке, и лицо её озарилось тёплой, но немного печальной улыбкой. 

«Звали её Асечка или Ясочка. Года четыре ей тогда было. Мелкая, настоящая Дюймовочка. Кудряшки золотые, карие глазки - живые, пытливые. Не по годам разумна и отчаянно смелая. Всегда очень небрежно одета, плохо причёсана, а волос на голове - шапка! Мило косолапила полноватыми и кривоватыми ножками ... Гармошкой чулочки: один выше, другой ниже. 

Несмотря на столь неаккуратный вид - в чём ребёнок был явно не виноват - девочка была необыкновенно мила и забавна; ласкова и улыбчива. 

Удивительный был ребёнок! Душа распахнута и открыта всему миру. Все для неё родные, и всех она любила. 

Ранним утром, когда её мама ещё спала, она, заспанная и лохматая, незаметно появлялась на кухне, и останавливалась у дверного косяка. Молча стояла и всем улыбалась, а спустя некоторое время радостно восклицала, складывая, как старушка, ладошки у груди: «Как хорошо, что мы все вместе собрались!» 

Мы, смеясь, тут же старались Асечку угостить, например: 

- Возьми пирожок, но, если угощение клали на свой стол, она не брала. Гостинец надо было положить или на их стол, или дать девочке в руки. Тогда она благодарила, надкусывала и, покачивая в разные стороны головой, выражая восхищение, приговаривала: «Какой вкусный! Я никогда прежде не ела таких хороших пирожков!» 

Как-то сыну отрезала кусок белого хлеба, посыпала сахаром и увидела, как Асечка внимательно наблюдает за мной. 

- Ты тоже хочешь хлебушек с сахаром? 

- Да, - закивала кудряшками, и стеснительно опустила глазки. 

Дала её бутерброд. 

- Тётя Варя, у вас самый вкусный хлеб на всём белом свете! – откусывая кусочек, выдала Асечка. 

Она, ещё не выговаривая несколько букв, всегда находила удивительные слова благодарности, и никогда не забывала это сделать. 

А уж как развлекала нас! 

- Кем ты будешь, когда вырастешь? – спрашивали. 

- Артисткой. Я и петь умею, и танцевать и … начинался концерт. Ася кружилась в танце, исполняла песни, читала стихи, мы ей аплодировали и одаривали гостинцами: складывали на табурет конфеты, пряники и прочие сладости. Закончив своё выступление, она долго кланялась и обещала завтра исполнить ещё лучше и больше. Собирала заработанные гостинцы в подол платья и с серьёзным видом несла добычу маме. 

А вот мама у неё была очень странной. Возможно ещё не созрела для материнства, а может оно ей было противопоказано – кто знает, но особой любви к ребёнку она не испытывала. Была злобная, агрессивная, вспыльчивая, ленивая и ужасна болтливая. Муж, напротив, был спокоен и трудолюбив. Стирки, уборки, готовки - он умел делать всё. Очень любил дочку и, по возможности, с ней занимался. Если был дома, то только он её кормил, укладывал спать, купал и даже подстригал. Но муж много работал и, наверное, в связи с этим - не знаю, а может из-за агрессивной натуры жены, в семье у них регулярно случались скандалы, и тогда женские вопли разносились по всей квартире. Доставалось и Асечке. За любое непослушание мать била её, жестоко наказывала, в зависимости от своего настроения, и постоянно орала на девочку дурным голосом. 

Истеричная была особа: «Ясочка моя», - приговаривала, обнимая её, целуя, и … через несколько минут: 

- Да как же ты мне надоела! - и слышались шлепки, топот ног, шум падающих стульев и детский плач. 

Через некоторое время Асечка, опухшая от слёз, выходила в общий коридор и искала глазами поддержку: она всем улыбалась, моргая ещё мокрыми ресничками, и, казалось, опять была готова смеяться, петь или танцевать … Она не давала при посторонних волю слезам. 

Удивительный был ребёнок. Как-то её папа надолго уехал, и мама впала в депрессию. Забросила все дела и, не обращая внимания на ребёнка, целыми днями лежала. Изредка выходила на кухню, что-то лёгкое приготовить и перекусить, за собой не убирала и на столе образовалась гора немытой посуды. Как-то ранним-ранним утром, выйдя на кухню, мы увидели, как Асечка, подвязавшись маминым фартуком, стояла на табуретке перед раковиной и мыла грязные тарелки, чашки … 

Перемыв, всё аккуратно сложила на столе и, отломив кусок от засохшего хлеба, понесла его матери в комнату. 

Девочке было четыре года, а мама спала. Она, возможно, как психически неуравновешенная особа, нуждалась во более длительном сне. Вставала поздно, укладывалась и днём, а чтобы девочка ей не мешала, постоянно в назидание читала именно это стихотворение. 

После Асечка даже по коридору ходила на цыпочках и, если кто из детей шумел, прикладывала пальчик к губам и тихо рассказывала этот стишок. 

Помню, как-то заглянула в ним комнату и увидела сладко спящую маму, и Асечку, что сидела под стулом, накрыв его одеяльцем, и тихо-тихо, играя, что-то шептала. Я прислушалась - она читала своим куклам и зверятам: «... Не сумят мои иглуски...». 

С тех пор этот стишок для меня ассоциируется только с этой девочкой … Ясочкой – светлой чистой и необыкновенно доброй. Я с таким теплом её вспоминаю ... До слёз умиляет, как она смешно картавила, уговаривая свои игрушки сидеть тихо". 

Варвара Ильинична замолчала. За окном стемнело. Мерно стучали колёса и позванивала им в такт ложечка в стакане с остывшим чаем … 

- А что было дальше? – словно на выдохе спросила Таисия. 

- Не знаю, куда-то переехали. Никогда ничего о них не слышала, но вот вспоминаю часто и думаю, а как же сложилась судьба этой девочки? Смогла ли мать полюбить её? Или сломала, исковеркала ей жизнь? Мы все жалели Асечку, но в семью не лезли. Может напрасно? 

В вагоне включили свет – поезд подъезжал к большой станции и город встречал поезд яркими огнями фонарей. Варвара Ильинична засуетилась, готовясь выходить, и не заметила, как погрустнела попутчица. 

*** 

- Не смогла, не приняла ... Сломала и исковеркала, - Таисия грустно смотрела в окно. На её счастье она одна осталась в купе и, растревоженная разговором, не могла справиться со слезами. Горечь детских обид, растревоженных нечаянными воспоминаниями, возмутилась в душе такой болью, что стало трудно дышать … 

Эгоцентричная мама так и не смогла полюбить дочку. Или, правильнее сказать, она её любила той любовью, которой умела. Только основная часть её любви была обращена к себе самой, а родным доставались такие крохи, что эти чувства ещё надобно было разглядеть. Но разве могла маленькая девочка знать и понимать, что нелюбовь мамы к ней никак не связана с тем, насколько хороша Асечка сама по себе. 

- Не любит, значит, я плохая, - думала девочка и во всём старалась угодить. Она стремилась стать лучше, но не понимала, как. Мечтая сделать что-то необыкновенно хорошее, чтобы её оценили, полюбили, - творила, по мнению мамы, полные безобразия и её вновь наказывали: били, выгоняли из дома. Расправлялись с беспомощным ребёнком сильно и жестоко. И чем больше били, тем, чаще ребёнок всё делал невпопад. 

Потом, бывало, мама плакала и даже просила прощение, но тут же говорила, что, если бы Асечка была хорошей девочкой, то никто никогда бы её ни разу не ударил. И, если подумать, то лучше бы она не просила прощение и не говорила слов про плохую девочку. Ведь Асечка не проживала беззаботно свои детские годы, а была вынуждена постоянно доказывать, что она «хорошая девочка», во всём угождая распущенной матери. 

Зная, что мама не любит домашний труд, девочка мыла, чистила, стирала, убирала. Зная, что у «мамы нервы» - жалела и всё прощала. 

Так она и выросла – запуганная, неуверенная и твёрдо убеждённая в том, что её абсолютно не за что любить. Не любила себя и не чувствовала любви окружающих. Стремилась всех понять, простить, всем помочь, и по-прежнему добивалась любви, даря заботу и внимание... 

Где-то далеко живёт её мама, и Таисия – в детстве Асечка, испытывая огромное, ловко взращённое мамой, чувство вины, старается не встречаться с ней. Эти угрызения совести поглощают, разъедают и не дают жить. Многочисленные психологи, давая умные советы, не совсем понимают, что связь - мать-дочь имеет очень глубокие корни и разорвать их крайне сложно. А они советовали именно это, но, возможно, они и правы, ведь стоит Таисии услышать голос матери, встретиться с ней, или увидеть просто изображение, она вновь превращается в маленькую девочку Асечку, которая, до потери сознания, боится и одновременно, всё-таки, любит свою мать. И эти два смешанных чувства, разрывая душу на части, наносят психике такие мощные удары, что не остаётся физических сил жить. Коварный страх, который выработался за долгие годы тяжёлого общения, зажал её настолько, что она даже убрала из дома все семейные фотографии. 

И только память стереть не получается и часто, в такие вот моменты, когда пробуждаются глубоко спрятанная боль воспоминаний, жизнь перестаёт радовать и, кажется, теряет смысл. 

А когда горькая мучительная память спокойно покоится на дне души, у Таисии всё в жизни складывается: и работа, и отношения, и к ней снова возвращается из детства большая, дарованная по рождению, большая любовь ко всем людям. И тогда она опять радуется каждому дню и щедро улыбается людям, как улыбалась сегодня утром незнакомой плачущей женщине… 

Ритмично стучали колёса, мелкий дождь продолжал шелестеть по стеклу, за стеной купе негромко храпели пассажиры. Таисия, прежде очень любившая поезда, лежала в полутьме и с тоской думала о том, что сегодняшние случайные болезненно-жгучие воспоминания детства наложили и на них тяжёлую печать грустной памяти ... 

Мама спит, она устала… 

Ну и я играть не стала! 

Я волчка не завожу, 

А уселась и сижу. 

Не шумят мои игрушки, 

Тихо в комнате пустой. 

А по маминой подушке 

Луч крадется золотой. 

И сказала я лучу: 

– Я тоже двигаться хочу! 

Я бы многого хотела: 

Вслух читать и мяч катать, 

Я бы песенку пропела, 

Я б могла похохотать, 

Да мало ль я чего хочу! 

Но мама спит, и я молчу. 

Луч метнулся по стене, 

А потом скользнул ко мне. 

– Ничего, – шепнул он будто, – 

Посидим и в тишине!.. 

(Елена Благинина «Посидим в тишине») 

Автор : Людмила Колбасова

Рита