Анюта

Художник снял тулуп, и с нетерпением потирал замерзшие руки. Накинул грязный от краски фартук, и приготовился.

— Ну, не медли, Анюта.

Анюта второй раз за сегодня сняла кофту, обнажив грудь, и Василий Дмитриевич крякнул:

— Что за напасть! Вчера у одной ноги синие, другая сегодня углем изрисована! Иди, смой вот.

Он показал кисточкой в угол, где за китайской ширмой с птицами и цветами, стоял таз с мыльной водой.

— Не велено, еще подзубрить надо, потом опять смотреть будут. — Вспомнила она слова Клочкова.

— Ну, шут с тобой. Вставай сюда и не шевелись.

Анюта, краснея, сняла юбку и теплые рейтузы, и стала на центр комнаты. Василий Дмитриевич подошел, холодными пальцами приподнял ее левую руку, изогнув немыслимым манером, а правую отставил немного в сторону.

— Ох, и петитная ты девица, Анюта! Обожаю таких.

Анюта нахмурилась и опустила глаза, подумав, что художник немедля начнет похабничать, наплевав на искусство. Но, обошлось. Она четверть часа смотрела, как он водит кисточкой, потом еще четверть разглядывала срамные картинки в рамках, боясь сдвинуться, и вскоре вся занемела. Василий Дмитриевич отложил кисть и объявил:

— Перерыв. Ложись Анюта, разомну.

Он показал на широкую и высокую кровать с горкой подушек.

Анюта попыталась влезть, но росточка не хватало, и художник подтолкнул ее, схватив за тощий зад. Анюта испуганно взвизгнула.

— Что ты, милая, не бойся. Художник, он же, как медик, его стесняться не надо. В силу профессии нам положено и не такое.

Василий Дмитриевич облизав пересохшие губы, положил руки на плечи Анюты, и стал разминать, спускаясь все ниже и ниже. Она заерзала, опасаясь, что художник сейчас ее снасильничает. Как в воду глядела.

Василий Дмитриевич спустил штаны, и, из под длинной байковой рубахи показался его могучий гриб с фиолетовой шляпкой.

— Вот, девонька, смотри, какой ладный! Пошутим малость, и опять за работу.

Анюта повернула голову и тихонько запричитала:

— Страх-то какой, Господи-Иисусе! Избави, мя Господи….

Художник взгромоздился на Анюту, придавив тучным телом, и упер свой уд между ее ног. Анюта жалобно всхлипнула. Не прошло и минуты, как он нашел дорожку и вошел во влажную теплоту. Анюта еще усерднее зашептала молитву об избавлении, и заохала.

— Василь Дмитрич, родненький! Больно!

— Терпи, красавица!

Художник довольно закряхтел, и разрешился семенем, истово толкая свой могучий отросток Анюте в лоно, пока она как кошка драла ногтями ватное одеяло.

Потом еще час заставлял стоять Психеей. Закончив, сунул три копейки, и выпроводил со словами:

— завтра приходи, не поспел еще.

Когда она, вернувшись от художника, снимала шубу, Клочков поднялся и сказал ей серьезно:

— Вот что, моя милая... Садись и выслушай. Нам нужно расстаться! Одним словом, жить с тобою я больше не желаю.

Анюта вернулась от художника такая утомленная, изнеможенная. Лицо у нее от долгого «стояния на натуре» осунулось, похудело, и подбородок стал острей. В ответ на слова медика она ничего не сказала, и только губы у нее задрожали.

— Согласись, что рано или поздно нам всё равно пришлось бы расстаться, — сказал медик. — Ты хорошая, добрая, и ты не глупая, ты поймешь...

Анюта опять надела шубу, молча завернула свое вышиванье в бумагу, собрала нитки, иголки; сверток с четырьмя кусочками сахару нашла на окне и положила на столе возле книг.

— Это ваше... сахар... — тихо сказала она и отвернулась, чтобы скрыть слезы.

— Ну, что же ты плачешь? — спросил Клочков.

Он прошелся по комнате в смущении и сказал:

— Странная ты, право... Сама ведь знаешь, что нам необходимо расстаться. Не век же нам быть вместе.

Она уже забрала все свои узелки и уже повернулась к нему, чтобы проститься, и ему стало жаль ее.

«Разве пусть еще одну неделю поживет здесь? — подумал он. — В самом деле, пусть еще поживет, а через неделю я велю ей уйти».

И, досадуя на свою бесхарактерность, он крикнул ей сурово:

— Ну, что же стоишь? Уходить, так уходить, а не хочешь, так снимай шубу и оставайся! Оставайся!

Анюта сняла шубу, и кинулась на медика со слезами.

— Григорий, миленький! Спаси вас Бог, не прогнали сироту!

Сняла с себя все, легла на кровать, и раскрыла срамное.

Клочков подивившись такому повороту, приблизился, и как медик осмотрел прелести Анюты. Провел пальцем по labium pudendi majus, потер между пальцами вязкую белую слизь, и хмуро посмотрел на свою жиличку.

— Какое, право, бесстыдство! Не ожидал от тебя, Анюта.

Анюта все поняла. Из нее вытекало семя художника.

Она молча оделась, подхватила свои пожитки, и тихонечко закрыла за собой дверь.

Студент потянул к себе учебник и опять заходил из угла в угол.

— Правое легкое состоит из трех долей... — зубрил он. — Верхняя доля на передней стенке груди достигает до 4—5 ребер...

А в коридоре кто-то кричал во всё горло:

— Грригорий, самовар!

Nude magazine https://t.me/nudemagz