Андрею

Михаил Кузмин
Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было, 

все мы четыре любили, но все имели разные "потому что": 

одна любила, потому что так отец с матерью ей велели, 

другая любила, потому что богат был ее любовник, 

третья любила, потому что он был знаменитый художник, 

а я любила, потому что полюбила. 

Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было, 

все мы четыре желали, но у всех были разные желанья: 

одна желала воспитывать детей и варить кашу, 

другая желала надевать каждый день новые платья, 

третья желала, чтобы все о ней говорили, 

а я желала любить и быть любимой. 

Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было, 

все мы четыре разлюбили, но все имели разные причины: 

одна разлюбила, потому что муж ее умер, 

другая разлюбила, потому что друг ее разорился, 

третья разлюбила, потому что художник ее бросил, 

а я разлюбила, потому что разлюбила. 

Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было, 

Не знаю, как это случилось: 

моя мать ушла на базар; 

я вымела дом 

и села за ткацкий станок. 

Не у порога (клянусь!), не у порога я села, 

а под высоким окном. 

Я ткала и пела; 

что еще? ничего. 

Не знаю, как это случилось: 

моя мать ушла на базар. 

Не знаю, как это случилось: 

окно было высоко. 

Наверно, подкатил он камень, 

или влез на дерево, 

или встал на скамью. 

Он сказал: 

"Я думал, это малиновка, 

а это - Пенелопа. 

Отчего ты дома? Здравствуй!" 

"Это ты, как птица, лазаешь по застрехам, 

а не пишешь своих любезных свитков 

в суде". 

"Мы вчера катались по Нилу - 

у меня болит голова". 

"Мало она болит, 

что не отучила тебя от ночных гулянок". 

Не знаю, как это случилось: 

окно было высоко. 

Не знаю, как это случилось: 

я думала, ему не достать. 

"А что у меня во рту, видишь?" 

"Чему быть у тебя во рту? 

Крепкие зубы да болтливый язык, 

глупости в голове". 

"Роза у меня во рту - посмотри" 

"Какая там роза!" 

"Хочешь, я тебе ее дам, 

только достань сама". 

Я поднялась на цыпочки, 

я поднялась на скамейку, 

я поднялась на крепкий станок, 

я достала алую розу, 

а он, негодный, сказал: 

"Ртом, ртом, 

изо рта только ртом, 

не руками, чур, не руками!" 

Может быть, губы мои 

и коснулись его, я не знаю. 

Не знаю, как это случилось: 

я думала, ему не достать. 

Не знаю, как это случилось: 

я ткала и пела; 

не у порога (клянусь!), не у порога сидела, 

окно было высоко: 

кому достать? 

Мать, вернувшись, сказала: 

"Что это, Зоя, 

вместо нарцисса ты выткала розу? 

Что у тебя в голове?" 

Похожа-ли моя любовь 

на первую или на последнюю, 

я не знаю, 

я знаю только, 

что иначе не может быть. 

Разве Венерина звезда 

может не восходить, 

хотя не видная, 

за тучей, 

каждый вечер? 

Разве хвост Юнониной птицы, 

хотя бы сложенный, 

не носит на себе 

все изумруды и сафиры востока? 

Моя любовь — проста и доверчива, 

она неизбежна и потому спокойна. 

Она не даст 

тайных свиданий, лестниц и фонарей, 

серенад и беглых разговоров на бале, 

она чужда намеков и масок, 

почти безмолвна; 

она соединяет в себе 

нежность брата, 

верность друга 

и страстность любовника,— 

каким же языком ей говорить? 

Поэтому она молчит. 

Она не романтична, 

лишена милых прикрас, 

прелестных побрякушек, 

она бедна в своем богатстве, 

потому что она полна. 

Я знаю, 

что это — не любовь юноши, 

но ребенка — мужа 

(может быть, старца). 

Это так просто, 

так мало, 

(может быть скучно?) 

но это — весь я. 

Разве можно хвалить человека 

за то, что он дышит, 

движется, смотрит? 

От другой любви мне осталась 

черная ревность, 

но она бессильна, 

когда я знаю, 

что ничто, 

ни она, 

ни даже Вы сами, 

не может нас разделить. 

Это так просто, 

как пить, когда жаждешь, 

не правда ли? 

Как странно, 

что твои ноги ходят 

по каким–то улицам, 

обуты в смешные ботинки, 

а их бы нужно без конца целовать. 

Что твои руки 

пишут, 

застегивают перчатки, 

держат вилку и нелепый нож, 

как будто они для этого созданы!.. 

Что твои глаза, 

возлюбленные глаза 

читают «Сатирикон», 

а в них бы глядеться, 

как в весеннюю лужицу! 

Но твое сердце 

поступает, как нужно: 

оно бьется и любит. 

Там нет ни ботинок, 

ни перчаток, 

ни «Сатирикона»... 

Не правда–ли? 

Оно бьется и любит... 

больше ничего. 

Как жалко, что его нельзя поцеловать в 

лоб, 

как благонравного ребенка! 

Марина Цветаева

…Я бы хотела жить с Вами
В маленьком городе,
Где вечные сумерки
И вечные колокола.
И в маленькой деревенской гостинице —
Тонкий звон
Старинных часов — как капельки времени.
И иногда, по вечерам, из какой-нибудь мансарды —
Флейта,
И сам флейтист в окне.
И большие тюльпаны на окнах.
И может быть, Вы бы даже меня не любили…
                __________

Посреди комнаты — огромная изразцовая печка,
На каждом изразце — картинка:
Роза — сердце — корабль. —
А в единственном окне —
Снег, снег, снег.

Вы бы лежали — каким я Вас люблю: ленивый,
Равнодушный, беспечный.
Изредка резкий треск
Спички.

Папироса горит и гаснет,
И долго-долго дрожит на ее краю
Серым коротким столбиком — пепел.
Вам даже лень его стряхивать —
И вся папироса летит в огонь.