Алихан Токаев в Лабиринте

Осетинские поэты видели истоки жизни в горах. Об этом прямо говорит в своем известном четверостишии-манифесте Таймураз Хаджеты, об этом пишет Коста, «горцем» подписывает свои письма друзьям Алихан Токаев. Говорить о символике гор, тем более в рамках индоевропейских мифологических систем, в рамках этого короткого текста излишне: «недосягаемой даже в мыслях» является несравненная гора Меру в «Махабхарате», вокруг Великой Хары, повествует нам «Авеста», Творец Вселенной Ахурамазда проложил пути для светил. На ней совершают жертвоприношения великие цари и герои. Мировая гора в индоевропейских мифологиях – axis mundi, символ мировой гармонии и порядка. В осетинской культуре, сохранившей некоторые наиболее архаичные индоевропейские символы и образы, «идея горы» всегда составляла одну из базисных мифологем, в особенности после того, как горные цепи Кавказа стали естественной средой жизни осетин. Сегодня социальные сети буквально пестрят фотографиями из гор: мы любим их суровую красоту, в летние месяцы становящуюся мягкой и разноцветной. Для осетина горы, свобода и красота – тождественные понятия, и нет для него ничего более близкого по смыслу. Воспетые осетинскими поэтами горы являются полноценными героями многих литературных произведений. Но у одного осетинского поэта эстетика гор совершенно отлична от общеосетинской и в смысловом отношении, и в цветовой гамме, и в контексте взаимодействия между человеком и создаваемым горами пространством. 

Находясь в горах, вы когда-нибудь думали о том, что находитесь не среди свободного пространства, а в Лабиринте – тесном, изобилующим теснинами и закрытыми ущельями, из которых нет выхода? И в этом Лабиринте на протяжении поколений рождаются и умирают люди, не способные из него выбраться, потому что Лабиринт построен не рукой человека, и выбраться из него можно только выйдя за рамки своего человеческого естества, сверхусилием и ценой большой жертвы, потому что Лабиринт - это еще и состояние ума и сердца? Горы Алихана Токаева безрадостны, потому что он едва ли не первым из осетинских поэтов увидел себя в центре Лабиринта - серого, темного, закрытого теснинами и темными ущельями, из которых не выбраться и не спастись. Всю жизнь он шел на свет, который молча показывал ему Бог, не говоря более ни слова, и лишь в лучшие свои дни Алихан мог понять априорную ценность попыток выйти из замкнутого круга жизни во тьме и того единственного способа, который был ему доступен. Это предопределило одну из наиболее своеобразных черт его творчества: Алихан поэт вертикальных пространств, и эта вертикальность у него является отчаянной попыткой человека выйти из Лабиринта необычным способом: вылететь из него звездой только для того, чтобы потом добровольно упасть обратно, пробивая, подобно раскаленному Батрадзу, этажи семиярусной нартовской башни: личного спасения Алихану недостаточно, он должен спасти всех. В одном из наиболее перегруженном смыслами и образами стихотворении «Гуыргæ Сæфгæ Хур» воображение Алихана делает его частью вечно рождающегося и вечно умирающего Солнца, солнечным героем, частью света, охватывающим целый мир. Он, наконец, выбирается из Лабиринта гор, куда его поместил в своей вечной, горькой и непостижимой для Алихана мудрости Бог, возносится к свету, но вот небосвод начинает краснеть вечерней зарей, и Алихан метеоритом пробивает землю:

Цæй, хæрзбон!

Хауын, хауын,

Фынтæ тауын.

Хауын зæхмæ...

Нæ – дæлдзæхмæ

Колористика творчества Алихана - темная, черная, он поэт светотени. Поэтому чувство замкнутых пространств, физических и духовных, остро переживается Алиханом и органически присуще ему, и родные горы вкупе с постоянно снующим по ним в поисках счастья и пропитания народа, представляются ему именно лабиринтом, из которого нет выхода. Он словно видит надпись над воротами дантовского ада в небе родного Даргавса, но путь Алихана Токаева заключается в том, что он никогда не терял надежды, даже в самых глубинах своего отчаяния. Есть удивительное стихотворение, в котором он в отчаянии дразнит свой несчастный рок:

Æз хауын, хауын. Дæлдзæхдæр хауын

Фыдтагъд.

Фыддæр фыдæнæн æз зæххыл тауын

Мæ цард...

Назло року я растрачу свою жизнь побыстрее, чтобы избежать страданий, посею ее по ветру в падении, и чем быстрее, тем лучше. Но что-то после меня все же останется. Ощущение Лабиринта, из которого нет выхода, создается в начальных строфах стихотоворения:

Хæтын æз хæхтыл, цæуын æз хъæдты,

Цæуын.

Цæуын цыргъ къæйтыл, фыдлыг — мæ къæхтæ.

Кæуын.

Бырын фыдкъулты, бырын сындзытыл,

Бырын.

Кæнын хуынчъытæ, уынын сынчъытæ —

Фыдрын.

Æз лидзын, лидзын. Нæ, нæ, нæ зонын, —

Кæдæм.

Фæдæн дæлдзæхы фыддæр æнцонæн,

Фæдæн.

Алихан бродит по горам, ходит по лесам, кровь сочится из изрезанных об острые камни ног – но ничего не получается, Лабиринт гор не выпускает его и на все его попытки выбраться отвечает беззвучно смеющимся молчанием. В конце концов мы видим человека, который уже просто бежит от себя, от этих проклятых теснин и великолепных горных пейзажей, замкнутых в единую цепь – бежит, сам не зная куда. И смерть его наступает не от болезни, а от невозможности обрести красоту открытого, свободного пространства, от невозможности выглянуть за пределы “платоновой пещеры”, и посему тело свое он, обращаясь к матери, завещает не земле: падая вниз, он пробивает ее и опускается в нижние, неизвестные обычному человеку пределы.

Алихан Токаев никогда не писал о лабиринтах прямо, но именно образ Лабиринта и борьбы героя с его загадками и несвободой представляется наименее разработанным и наиболее перспективным в его творчестве. Его активная революционная деятельность преследовала цель разрушения лабиринта несчастной горской жизни, в которой он не видел места для полноценного удовлетворения эстетического чувства человека. Черные горы, темные ущелья, грязь и серость, снующие в них люди, плач и стенания самого поэта, уставшего от постоянной борьбы с нависающим над ним пространством неустроенности и тесноты создают в творчестве Алихана Токаева мощный и запоминающийся образ Лабиринта и борьбы человека с ним. У него не было любовной лирики, потому что Всевышний не послал ему Ариадны, которая могла бы его спасти.

Алихан – поэт света и тьмы, и Лабиринт поэтому становится у него средоточием ночи и мрака. Он страшен отсутствием света, который могут видеть лишь избранные, как Алихан, а другие обитатели Лабиринта без конца перемещаются в его ходах и улицах, не поднимая голов и не зная, куда идут:

Гуыбыртæ 'мæ æууæнтæхъил,

Сæ фыдхуыз цæсгæмттæ — æмпылд,

Цæуынц, цæуынц æд урс æвгъил,

Цæуынц, кæнынц æмтылд.

Фæдзурынц æврæгътæ: «Хæтæм.

Мах арвы бамбæхсæм нæ фисты...»

Цæуынц нæ зонгæйæ, кæдæм

Мæ хох сæ кæрцыты къæристы.

Это предопределяет вертикальный и надмирный характер поэзии Алихана. Без Ариадны из Лабиринта невозможно выбраться последовательностью горизонтальных шагов, и Алихан, познавший глубины отчаяния, разобравшийся в оттенках темноты и ночных криках сов в горах, данным ему Богом талантом и своим активным усилием возносится над стенами Лабиринта: он просто взлетает над ними, и картина мироздания открывается ему целиком. Вся его поэзия вертикальна, она возносит читателя над лабиринтом человеческой беспролазности вслед за сияющим Алиханом. Вот он возводит из камней, которыми его побивает не принимающий его народ, церковь, свет которой увидят в самых дальних закоулках горного осетинского Лабиринта:

Сау дуртæй самайдзæн аргъуан мæ сау зæрдæ,

Аргъуан — æрттивгæ, æрттивгæ, фæлурс.

Талынджы нал уыдзæн, нал, нал уæззау хъæртæ,

Талынджы фендзыстут, м' адæм, мæ рухс.

Он строит лестницу в небо, чтобы выбраться из Лабиринта гор, становится солнечной пылью и уходит ввысь, призывая людей следовать за ним - ведь там, внизу, нет ничего стоящего, и от открывающейся внизу картины из глаз текут слезы. В контексте борьбы Алихана с замкнутыми пространством Лабиринта стихотворение «Асин» нужно цитировать полнотсьтю:

Уæлæмæ асиныл цæуæм,

Уæлæмæ.

Кæуæм,

Куы 'ркæсæм асинæй дæлæмæ.

Мæ хæлар, кæс!

Ды ризыс... Хауыс!

Дæхи уæлæмæ хæсс —

Бынæй цы дауыс?!

Нæ асин у бæрзонд,

Фæцыд уæлæрвтæм.

Хæссæд дæ, цæй, дæ зонд

Дæлдзæхæй æрвтæм.

Ныр мах ыстъалыйыл лæууæм —

Цæуæм мах хурмæ.

Цæуæм, цæуæм, цæуæм...

Уæ цурмæ.

Вертикально пространство великолепного сонета Токаева «Цыкурайы фæрдыг” – бусины желаний, которую Алихан раздобыл благодаря личным усилиям и намерен использовать для того, чтобы иследовать всю вертикаль жизненного пространства, от глубины до вершины, и хотя бы частично проникнуть в замысел Всевышнего, который так его занимает:

Фæндонæй æз фæтæхдзынæн уæларвмæ,

Æркалдзынæн нæ зæхмæ Рухсæй тын.

Мæ аууон бæстыл райдайдзæн хæтын.

Дæлдзæхæн та ныккæсдзынæн йæ арфмæ,

Дунетыл таудзынæн рæсугъддæр фын.

 Æз талынгæн æрхаудзынæн йæ тарфмæ

Горец-символист Алихан Токаев при этом не заинтересован в личном счастье: он непременно хочет вывести к свету всех. Но как поспеть за его перемещениями, за звездой, взлетающей ввысь и раскаленной сталью пробивающей землю Лабиринта, куда он всякий раз возвращается ради любви к своей Родине, к своей земле, к тому, чего нельзя назвать по имени и что составляет главное в жизни человека? Возвращения Алихана из солнечного света в тьму теснин и закрытых темных ущелий Лабиринта – это та самая любовь, которая «долготерпит, милосердствует, не превозносится, не гордится, не ищет своего,всего надеется, все переносит». Вертикальные взлеты в его стихотворениях подобны фигурам высшего пилотажа летчиков-асов, с непривычки от них испытываешь неприятные физиологические ощущения – темп полетов мыслей и чувств Алихана невозможно долго поддерживать. Это мировидение человека, надевшего кольцо из мифов и видящего лица тех, о существовании которых люди обычно узнают из легенд. Образ Лабиринта важен в творчестве и жизни Алихана Токаева еще и потому, что Лабиринты издавна олицетворяли возможность к изменениям и метаморфозам. Их извилистые ходы и неожиданные задачи требовали от путника своеобразной инициации, выхода за пределы своих возможностей и поиска внутри себя скрытых, неизместных ресурсов. Лабиринт быстро вгоняте в уныние и сводит с ума, если не выработать какого-то противоядия, не найти тех самых ходов, которые могут привести к свободе и сделать самого человека свободным. Алихан Токаев стал свободным человеком благодаря Лабиринту осетинских гор, потому что в слезах, терзаниях и бесконечных страданиях он смог обрести ту самую способность к проникновению в тайны света и тьмы. Безнадежность осетинского Лабиринта, столь знакомая нам всем и сегодня во многих отношениях, породила невиданную в осетинской культуре эстетику, потому что отчаивавшийся горец-символист все равно верил и работал, работал и верил, и в конечном итоге создал из замкнутых и черных горных теснин световые волны ослепительной яркости, переливающиеся сквозь года. Его поэзия – вертикальная башня, и неузнанным он остался потому, что вершин ее так никто и не увидел, а к темпам полетов горца-символиста из Даргавса, к резким сменам направлений его полетов и мгновенных переходов от глубин мрака к сиянию солнц нужно привыкать постепенно.