Алхимик

— Да, я догадался, — ответил юноша. Алхимик попросил его приложить раковину к уху. Сантьяго в детстве часто делал так и сейчас вновь услышал шум моря.
— Море по-прежнему в этой раковине, ибо оно следует Своей Стезёй. И оно не покинет её, пока в пустыне вновь не заплещутся волны.
Они сели на коней и двинулись в сторону египетских пирамид.
* * *

Солнце начало склоняться к западу, когда сердце Сантьяго подало ему сигнал тревоги. Они находились в ту минуту за огромными песчаными барханами. Сантьяго взглянул на Алхимика, но тот вроде бы ничего не замечал. Через пять минут юноша увидел впереди чётко обрисовавшиеся силуэты двух всадников. Прежде чем он успел сказать хоть слово, вместо двоих появилось десять, вместо десяти — сто, и наконец все барханы покрылись неисчислимым воинством.

Всадники были в голубых одеждах. Чёрные тиары венчали их тюрбаны, а лица до самых глаз были закрыты голубой тканью.
Даже издали было заметно, что глаза эти, показывая силу души, возвещали путникам смерть.
* * *
Сантьяго и Алхимика привели в лагерь, втолкнули в шатёр, подобного которому юноша ещё ни разу не видел, и поставили перед вождём. Вокруг стояли его военачальники.
— Это лазутчики, — доложил один из тех, кто сопровождал пленников.
— Нет. Мы всего лишь путники.

— Три дня назад вас видели в лагере наших врагов. Вы говорили с кем-то из воинов.
— Я знаю пути пустыни и умею читать по звёздам, — отвечал на это Алхимик. — А о том, сколь многочисленны ваши враги и куда они движутся, мне ничего не ведомо. Я проводил до вашего лагеря своего друга.
— А кто это такой? — спросил вождь.
— Алхимик, — ответил Алхимик. — Он знает все силы природы и желает показать тебе свои необыкновенные дарования.
Сантьяго слушал молча и в страхе.

— Что делает чужеземец в наших краях? — спросил другой военачальник.
— Он привёз вашему племени деньги, — ответил Алхимик и, прежде чем юноша успел сказать хоть слово, протянул его кошелёк вождю.
Тот принял золото молча — на него можно было купить много оружия.
— А кто такой «алхимик»? — спросил кто-то из военачальников.
— Это человек, который знает природу и мир. Стоит ему захотеть — и он уничтожит ваш лагерь одной лишь силой ветра.

Арабы рассмеялись. Они привыкли к силе войны и не верили, что ветер может быть смертельным. Однако сердца их сжались испугом. Все они были люди пустыни и боялись колдунов.
— Я хочу посмотреть, как это ему удастся, — сказал самый главный.
— Дайте нам три дня. И мой спутник, чтобы показать вам свою силу, обернётся ветром. Если это ему не удастся, мы смиренно отдадим вам наши жизни.
— Нельзя отдать то, что и так уже принадлежит мне, — надменно ответил военачальник.
Но согласился подождать три дня.

* * *
Сантьяго оцепенел и онемел от ужаса. Алхимику пришлось за руку вывести его из шатра.
— Не показывай им, что боишься. Это отважные люди, и они презирают трусов.
Однако дар речи вернулся к Сантьяго не сразу. Они шли по лагерю свободно — арабы только забрали у них коней. И снова мир показал, сколь он многоязык: пустыня, которая раньше была бескрайней и свободной, превратилась теперь в тюрьму, откуда не сбежишь.
— Ты отдал им все мои деньги! — сказал он. — Всё, что я заработал за жизнь!

— Зачем они тебе, если придётся умереть? Твои деньги уже подарили тебе три лишних дня. Обычно деньги и на мгновение не могут отсрочить смерть.
Но Сантьяго был слишком испуган, чтобы слушать мудрые речи. Он не знал, как обернуться ветром, — он не был алхимиком.
А Алхимик попросил воина принести чаю и вылил несколько капель на запястья юноши, произнеся какие-то непонятные слова. И тот сразу почувствовал, как ушла из его тела тревога.

— Не предавайся отчаянию, — необычно ласковым голосом сказал Алхимик. — Просто ты пока ещё не успел поговорить со своим сердцем.
— Но ведь я не умею превращаться в ветер!
— Тот, кто идёт Своей Стезёй, знает и умеет всё. Только одно делает исполнение мечты невозможным — это страх неудачи.
— Да я не боюсь неудачи. Просто я не знаю, как мне обернуться ветром.
— Придётся научиться. От этого зависит твоя жизнь.
— А если не сумею?

— Тогда ты умрёшь. Но умереть, следуя Своей Стезёй, гораздо лучше, чем принять смерть, как тысячи людей, которые даже не подозревают о существовании Стези. Впрочем, не беспокойся. Обычно смерть обостряет жизненные силы и чутьё.
* * *
Миновал первый день. В пустыне произошла крупная битва, в лагерь привезли раненых. «Со смертью ничего не меняется», — думал Сантьяго. На место выбывших из строя становились другие, и жизнь продолжалась.

— Ты мог бы умереть попозже, друг мой, — сказал один из воинов, обращаясь к своему убитому товарищу. — Не теперь, а после войны. Но так или иначе, от смерти не уйдёшь.
Под вечер юноша отправился искать Алхимика.
— Я не умею превращаться в ветер, — сказал он ему.
— Вспомни, что я говорил тебе: мир — это всего лишь видимая часть Бога. Алхимия же переводит духовное совершенство в материю.
— А что ты делаешь? — спросил Сантьяго.
— Кормлю своего сокола.

— Зачем? Если я не сумею обернуться ветром, нас убьют.
— Не нас, а тебя, — отвечал Алхимик. — Я-то умею превращаться в ветер.
* * *
На второй день юноша поднялся на вершину скалы, стоявшей возле лагеря. Часовые пропустили его беспрепятственно: они уже слышали, что объявился колдун, умеющий превращаться в ветер, и старались держаться от него подальше. А кроме того, пустыня лучше всякой темницы.

И весь день до вечера Сантьяго вглядывался в пустыню. Вслушивался в своё сердце. А пустыня внимала его страху.
Они говорили на одном языке.
* * *
Когда настал третий день, вождь собрал своих военачальников.
— Мы увидим, как этот юноша обернётся ветром, — сказал он.
— Увидим, — ответил Алхимик.
Сантьяго повёл их к тому самому месту, где провёл вчера целый день. Потом попросил сесть.
— Придётся подождать, — сказал он.
— Нам не к спеху, — отвечал вождь. — Мы люди пустыни.
* * *

Сантьяго смотрел на горизонт. Впереди были горы, песчаные барханы, скалы; стелились по пескам растения, умудрившиеся выжить там, где это было немыслимо. Перед ним лежала пустыня, он шёл по ней в течение стольких месяцев и всё равно узнал лишь ничтожную её часть. И встретил на пути англичанина, караваны, войну между племенами, оазис, где росло пятьдесят тысяч пальм и было вырыто триста колодцев.

— Ну, — спрашивала его пустыня, — чего тебе опять надо? Разве мы вдосталь не нагляделись друг на друга вчера?
— Где-то там, среди твоих песков, живёт та, кого я люблю, — отвечал Сантьяго. — И когда я гляжу на тебя, я вижу и её. Я хочу вернуться к ней, а для этого мне необходима твоя помощь. Я должен обернуться ветром.
— А что такое «любовь»? — спросила пустыня.

— Любовь — это когда над твоими песками летит сокол. Для него ты как зелёный луг. Он никогда не вернётся без добычи. Он знает твои скалы, твои барханы, твои горы. А ты щедра к нему.

— Клюв сокола терзает меня, — отвечала пустыня. — Годами я взращиваю то, что послужит ему добычей, пою своей скудной водой, показываю, где можно утолить голод. А потом с небес спускается сокол — и как раз в те минуты, когда я собираюсь порадоваться тому, что в моих песках не пресекается жизнь. И уносит созданное мною.

— Но ты для него и создавала это. Для того, чтобы кормить сокола. А сокол кормит человека. А человек когда-нибудь накормит твои пески, и там снова возникнет жизнь и появится добыча для сокола. Так устроен мир.
— Это и есть любовь?
— Это и есть любовь. Это то, что превращает добычу в сокола, сокола — в человека, а человека — в пустыню. Это то, что превращает свинец в золото, а золото вновь прячет под землёй.
— Я не понимаю смысла твоих слов, — отвечала пустыня.

— Пойми тогда одно: где-то среди твоих песков меня ждёт женщина. И потому я должен обернуться ветром.
Пустыня некоторое время молчала.
— Я дам тебе пески, чтобы ветер мог взвихрить их. Но этого мало. В одиночку я ничего не могу. Попроси помощи у ветра.
* * *
Поднялся слабый ветерок. Военачальники издали следили за тем, как юноша говорит с кем-то на неведомом им языке.
Алхимик улыбался.
* * *

Ветер приблизился к Сантьяго, коснулся его лица. Он слышал его разговор с пустыней, потому что ветры вообще знают всё. Они носятся по всему миру, и нет у них ни места, где родились они, ни места, где умрут.
— Помоги мне, — сказал ему юноша. — Однажды я расслышал в тебе голос моей любимой.
— Кто научил тебя говорить на языках пустыни и ветра?
— Сердце, — ответил Сантьяго.

Много имён было у ветра. Здесь его называли «сирокко», и арабы думали, что прилетает он из тех краёв, где много воды и живут чернокожие люди. На родине Сантьяго его называли «левантинцем», потому что думали, будто он приносит песок пустынь и воинственные крики мавров. Быть может, в дальних странах, где нет пастбищ для овец, люди считают, что рождается этот ветер в Андалусии. Но ветер нигде не рождается и нигде не умирает, а потому он могущественней пустыни. Сделать так, чтобы там что-то росло, люди способны; могут они даже разводить там овец, но подчинить себе ветер им не под силу.

— Ты не можешь стать ветром, — сказал ветер. — У нас с тобой разная суть.
— Неправда, — отвечал Сантьяго. — Покуда я вместе с тобой бродил по свету, мне открылись тайны алхимии. Во мне теперь заключены и ветры, и пустыни, и океаны, и звёзды, и всё, что сотворила Вселенная. Нас с тобой сделала одна и та же рука, и душа у нас одна. Я хочу быть таким, как ты, хочу уметь проникать в любую щель, пролетать над морями, сдувать горы песка, закрывающие мои сокровища, доносить голос моей возлюбленной.

— Я как-то подслушал твой разговор с Алхимиком, — сказал ветер. — Он говорил, что у каждого Своя Стезя. Человеку не дано превратиться в ветер.
— Научи, как стать тобой хоть на несколько мгновений. Вот тогда и обсудим безграничные возможности человека и ветра.

Ветер был любопытен — такого он ещё не знал. Ему хотелось бы потолковать об этом поподробнее, но он и в самом деле понятия не имел, как превратить человека в ветер. А ведь он мог многое! Умел создавать пустыни, пускать на дно корабли, валить вековые деревья и целые леса, пролетать над городами, где гремела музыка и раздавались непонятные звуки. Он-то считал, что всё на свете превзошёл, и вот находится малый, который заявляет, что он, ветер, способен ещё и не на такое.

— Это называется «любовь», — сказал Сантьяго, видя, что ветер уже готов исполнить его просьбу. — Когда любишь, то способен стать кем угодно. Когда любишь, совершенно не нужно понимать, что происходит, ибо всё происходит внутри нас, так что человек вполне способен обернуться ветром. Конечно, если ветер ему окажет содействие.

Ветер был горд, а потому слова Сантьяго раздосадовали его. Он стал дуть сильней, вздымая пески пустыни. Но в конце концов пришлось признать, что хоть он и прошёл весь свет, однако превращать человека в ветер не умеет. Да и любви не знает.
— Мне не раз приходилось видеть, как люди говорят о любви и при этом глядят на небо, — сказал ветер, взбешённый тем, что пришлось признать своё бессилие. — Может, и тебе стоит обратиться к небесам, а?

— Это мысль, — согласился Сантьяго. — Только ты мне помоги: подними-ка пыль, чтобы я мог взглянуть на солнце и не ослепнуть.
Ветер задул ещё сильней, всё небо заволокло песчаной пылью, и солнце превратилось в золотистый диск.
* * *
Те, кто наблюдал за этим из лагеря, почти ничего не различали. Люди пустыни уже знали повадки этого ветра и называли его «самум». Он был для них страшнее, чем шторм на море, — впрочем, они отродясь в море не бывали. Заржали лошади, заскрипел песок на оружии.

Один из военачальников повернулся к вождю:
— Не довольно ли?
Они уже не видели Сантьяго. Лица были закрыты белыми платками до самых глаз, и в глазах этих застыл испуг.
— Пора прекратить это, — сказал другой военачальник.
— Пусть Аллах явит всё своё могущество, — ответил вождь. — Я хочу увидеть, как человек обернётся ветром.
Однако имена тех, кто выказал страх, он запомнил. И решил, когда ветер уляжется, снять обоих с должности, ибо людям пустыни страх неведом.
* * *

— Ветер сказал мне, что ты знаешь любовь, — обратился Сантьяго к солнцу. — А если так, то должно знать и Душу Мира — она ведь сотворена из любви.

— Отсюда мне видна Душа Мира, — отвечало солнце. — Она обращается к моей душе, и мы вместе заставляем травы расти, а овец переходить с места на место в поисках тени. Отсюда — а это очень далеко от вашего мира — я научилось любить. Я знаю, что если хоть немного приближусь к Земле, всё живое на ней погибнет, и Душа Мира перестанет существовать. И мы издали глядим друг на друга и издали любим друг друга. Я даю Земле жизнь и тепло, а она мне — смысл моего существования.

— Ты знаешь любовь, — повторил Сантьяго.

— И знаю Душу Мира, потому что в этом нескончаемом странствии во Вселенной мы с ней много разговариваем. Она рассказала мне, в чём главная её трудность: до сих пор лишь камни и растения понимают, что всё на свете едино. И потому не требуется, чтобы железо было подобно меди, а медь ничем не отличалась от золота. У каждого своё точное предназначение в этом едином мире, и всё слилось бы в единую симфонию Мира, если бы Рука, которая написала всё это, остановилась в пятый день Творения. Однако был и шестой.

— Ты мудро, — ответил юноша, — ибо всё видишь издали. Но ты не знаешь, что такое любовь. Не было бы шестого дня Творенья — не появился бы человек. И медь так и оставалась бы медью, а свинец — свинцом. Да, у каждого Своя Стезя, но когда-нибудь она будет пройдена. А потому надо превратиться во что-то иное, начать новую Стезю. И так до тех пор, пока Душа Мира в самом деле не станет чем-то единым.

Солнце призадумалось и стало сиять ярче. Ветер, получавший удовольствие от этого разговора, тоже задул сильней, спасая Сантьяго от ослепительных лучей.

— Для того и существует алхимия, — продолжал Сантьяго. — Для того чтобы каждый искал и находил своё сокровище и хотел после этого быть лучше, чем прежде. Свинец будет исполнять своё назначение до тех пор, пока он нужен миру, а потом он должен будет превратиться в золото. Так говорят алхимики. И они доказывают, что, когда мы стараемся стать лучше, чем были, всё вокруг нас тоже становится лучше.
— А с чего ты взял, будто я не знаю, что такое любовь? — спросило солнце.

— Да ведь когда любишь, нельзя ни стоять на месте, как пустыня, ни мчаться по всему свету, как ветер, ни смотреть на всё издали, как ты. Любовь — это сила, которая преображает и улучшает Душу Мира. Когда я проник в неё впервые, она мне показалась совершенной. Но потом я увидел, что она — отражение всех нас, что и в ней кипят свои страсти, идут свои войны. Это мы питаем её, и земля, на которой мы живём, станет лучше или хуже в зависимости от того, лучше или хуже станем мы. Вот тут и вмешивается сила любви, ибо, когда любишь, стремишься стать лучше.

— Ну, а от меня чего ты хочешь?
— Помоги мне обернуться ветром.
— Природа знает, что мудрее меня ничего нет на свете, — ответило солнце, — но и я не знаю, как тебе обернуться ветром.
— К кому же тогда мне обратиться?
Солнце на миг задумалось: ветер, прислушивавшийся к разговору, тотчас разнесёт по всему свету, что мудрость светила не безгранична. А кроме того, неразумно было бы бежать от этого юноши, говорившего на Всеобщем Языке.
— Спроси об этом Руку, Написавшую Всё, — сказало оно.
* * *

Ветер ликующе вскрикнул и задул с небывалой силой. Несколько шатров было сорвано, привязанные лошади оборвали поводья, люди на скале вцепились друг в друга, чтобы не слететь.
* * *
Сантьяго повернулся к Руке, Написавшей Всё, и сейчас же ощутил, как Вселенная погрузилась в безмолвие. Он не осмелился нарушить его.

Потом сила Любви хлынула из его сердца, и он начал молиться. Он ни о чём не просил в своей молитве и вообще не произносил ни слова, не благодарил за то, что овцы нашли пастбище, не просил ни посылать в лавку побольше покупателей хрусталя, ни чтобы женщина, которую он повстречал в пустыне, дождалась его. В наступившей тишине он понял, что пустыня, ветер и солнце тоже отыскивают знаки, выведенные этой Рукой, тоже стараются пройти Своей Стезёй и постичь написанное на одной из граней изумруда. Он понял, что знаки эти рассеяны по всей Земле и в космосе, и внешне в них нет никакого значения и причины. Ни пустыни, ни ветры, ни солнца, ни люди не знают, почему они были созданы. Только у Руки, Создавшей Всё, были для этого причины, и только она способна творить чудеса: превращать океаны в пустыни, а человека — в ветер. Ибо она одна понимала, что некий замысел влечёт Вселенную туда, где шесть дней Творения превращаются в Великое Творение.

И юноша погрузился в Душу Мира, и увидел, что она — лишь часть Души Бога, а Душа Бога — его собственная душа. И он может творить чудеса.
* * *
Самум дул в тот день как никогда. И из поколения в поколение будет передаваться легенда о юноше, который превратился в ветер и едва не уничтожил весь лагерь, бросив вызов самому могущественному военачальнику пустыни.

Когда же ветер стих, все поглядели туда, где стоял юноша, но его там уже не было. Он находился на другом конце лагеря, рядом с часовым, полузасыпанным песком.
Колдовская сила напугала всех. Лишь двое улыбались: Алхимик, гордившийся своим учеником, и вождь племени — он понимал, что ученик этот осознал могущество Всевышнего.
На следующий день он отпустил Сантьяго и Алхимика на все четыре стороны и дал им в провожатые одного из своих воинов.
* * *

Они ехали весь день, а когда стало смеркаться, Алхимик отправил воина обратно и слез с коня.
— Дальше поедешь один, — сказал он Сантьяго. — До пирамид три часа пути.
— Спасибо тебе, — отвечал юноша. — Ты научил меня Всеобщему Языку.
— Я просто напомнил тебе то, что ты знал и без меня.
Алхимик постучал в ворота монастыря. К нему вышел монах в чёрном, они о чём-то коротко переговорили по-коптски, и Алхимик пригласил Сантьяго войти.
— Я сказал, что ты мне поможешь.

На монастырской кухне Алхимик развёл огонь в очаге, монах принёс ему кусок свинца, и Алхимик, опустив его в железный сосуд, поставил на плиту. Когда свинец расплавился, он достал из кармана стеклянное жёлтое яйцо, отколупнул от него крохотный, не больше булавочной головки, осколок, обмазал его воском и бросил в расплавленный свинец.
Жидкость стала красной как кровь. Алхимик снял котёл с огня и дал ей остыть, беседуя тем временем с монахом о войне в пустыне.
— Боюсь, что это надолго, — сказал он.

Монах досадовал: из-за войны караваны уже давно стояли в Гизехе. «Но на всё воля Божья», — добавил он смиренно.
— Верно, — сказал Алхимик.
Когда котёл наконец остыл, Сантьяго и монах в восторге переглянулись: свинец, принявший круглую форму сосуда, в котором лежал, превратился в золото.
— Неужели и я когда-нибудь научусь этому? — спросил юноша.
— Это была моя Стезя, — моя, а не твоя. Я просто хотел тебе показать, что это возможно.

Они снова вернулись к воротам обители, и там Алхимик разделил золотой диск на четыре части.
— Это тебе, — сказал он, протягивая одну монаху. — За то, что всегда радушно встречал паломников.
— За своё радушие я получаю слишком много, — возразил монах.
— Никогда так больше не говори. Жизнь может невзначай услышать и дать в следующий раз меньше, — ответил Алхимик и повернулся к Сантьяго. — А это тебе, взамен тех денег, что достались вождю.

Юноша тоже хотел сказать, что это золото стоит гораздо больше, но смолчал.
— Это мне, — продолжал Алхимик. — Я должен вернуться домой, а в пустыне идёт война.
Четвёртый кусок он снова протянул монаху:
— Это — тоже для Сантьяго. Может, понадобится.
— Но ведь я иду за сокровищами! — воскликнул тот. — И я уже совсем близко!
— И я уверен, что ты их найдёшь, — сказал Алхимик.
— Но тогда зачем мне золото?

— Потому что ты уже дважды лишался всего, что имел. В первый раз тебя обманул мошенник, во второй обобрал вождь. Я старый суеверный араб и верю в правоту нашей пословицы, а она гласит: «Что случилось однажды, может никогда больше не случиться. Но то, что случилось два раза, непременно случится и в третий».
Они сели на коней.
— Хочу рассказать тебе историю о снах, — молвил Алхимик. — Подъезжай поближе.
Юноша повиновался.

— Так вот, жил да был в Древнем Риме, во времена императора Тиберия, один добрый человек, и было у него два сына. Один стал воином и отправился служить на самую дальнюю окраину империи. Второй писал стихи, приводившие в восхищение весь Рим.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь