Алексашка Меньшиков,

как попал в ту ночь к Петру в опочивальню, так и остался.

Ловок был, бес, проворен, угадывал мысли: только кудри отлетали, - повернется, кинется и - сделано.

Непонятно, когда спал, - проведет ладонью по роже и, как вымытый, - весел, ясноглазый, смешливый.

Ростом почти с Петра, но шире в плечах, тонок в поясе. Куда Петр, туда и он. Бить ли на барабане, стрелять из мушкета, рубить саблей хворостину, - ему нипочем.

Начнет потешать - умора; как медведь полез в дупло за медом, да напоролся на пчел, или как поп пугает купчиху, чтоб позвала служить обедню, или как поругались два заики... Петр от смеха плакал, глядя - ну, прямо - влюбленно на Алексашку.

Поначалу все думали, что быть ему царским шутом. Но он метил выше: все - шуточки, прибауточки, но иной раз соберутся генералы, инженеры, думают, как сделать то-то или то-то, уставятся в планы, Петр от нетерпения грызет заусенцы, - Алексашка уже тянется из-за чьего-нибудь плеча и - скороговоркой, чтобы не прогнали: 

   - Так это же надо вот как делать - проще простого. 

   - О-о-о-о-о-о! - скажут генералы. 

   У Петра вспыхнут глаза. 

   - Верно! 

Петр Первый (А. Толстой)