А.

Я жива уже два часа сорок пять минут.

Сорок шесть.

Сорок семь.

Услышь меня и увидь.

И впервые ночные кошмары мои уснут,

предоставив дневным возможность их заменить.

Что мне будет, если я тебя не найду.

У заброшенных зданий выколоты глаза

и они бесконечно пялятся в темноту,

бесполезно мечтая вернуться в свое Назад.

Только если их житель придет в них и оживит.

Вставит стекла. Умоет рамы. И включит свет - 

будет великолепный век и прекрасный вид

на реальную жизнь,

которой сейчас им нет.

Невербалика говорит мне держать курс.

Все, что выхватил взгляд.

Раз, два,

три,

четыре,

пять,

снова пять, скоро шесть, я снова вхожу во вкус

выхожу во двор

и вслепую иду искать.

Из клинической смерти выход один: наверх.

Марианская впадина станции - и на свет.

Я живу уже сутки. Значит, переживу всех.

Догоняю. Касаюсь плеча.

Привет.

Вчера ко мне заглядывала смерть,

вчера датировано прошлым годом.

Я смею только ничего не сметь,

и это мне не делает погоду.

Секундной стрелкой поднимаясь вверх

с трудом, как в гору, в гору, в гору, в гору 

я собственный не слышу тихий смех

почти как в детстве, только скоро, скоро, скоро

над всей водой, рассыпанной из глаз,

над всей золой, пролитой из кувшина.

Я путаюсь, мне нужно в первый класс

вскарабкаться на горнюю вершину

без рук без ног, да и без головы - 

хранилища ветров и странных сказок.

Вдохнуть спиной некошенность травы

и выдохнуть безвременность развязок.

Сегодня - жизнь. И завтра будет жизнь.

И послезавтра про цветы и свечи.

Я больше не считаю этажи,

ты позвонишь и я приду и встречу.

Досчитав до семи, не вздумай начать сначала. 

Мир уже сотворен, пусть и пока что слеп. 

Первой доской, заложенной в стан причала, 

и последним камнем, вложенным в древний склеп. 

Я вручаю тебе конец путеводной нити, 

что тебя приведет к новейшему из начал, 

ибо этот клубок - сам по себе Хранитель 

всех и всего, о чем ты всегда молчал. 

Миражи изживут себя и к утру исчезнут. 

Потому что они не нужны ни тебе, ни мне. 

Ты увидишь там, как сорвется с обрыва в бездну 

всадник без головы на мертвом своем коне. 

Приобретение вечно равно потере. 

Возвращайся живым из черных и злых болот. 

Я подожду, пока ты закроешь двери, 

смоделируешь ключ и сделаешь поворот. 

Ты поймешь, что твой ад, на деле, давно просрочен, 

перестанешь у мира спрашивать - почему, 

и вернешься к свече, что я зажигаю ночью, 

чтобы она светила тебе сквозь тьму.

Не этой ночью посмотри на меня иначе.

Даже ветер простужен от холода в головах.

Если здесь и поступки уже ничего не значат,

что сказать о словах?

Время разлить гранатовый сок в бокалы

каждому, кто едва ли со мной знаком. 

Я иду на риск, словно корабль на скалы,

ставшие маяком.

Потеряв, мы неизменно приобретаем,

не всегда точно то, что просим у бытия.

Неужели и этот остров необитаем,

как я.

Продолжения пальцев строчками на экране

стать не внедренными в жизнь не имеют прав.

Я уже могу прикоснуться к открытой ране,

боли не испытав.

И тебя научу, не если - когда захочешь

по-другому собрать разорванный нарратив.

Посмотри на меня иначе не этой ночью.

Семь, шесть, пять, четыре, три, два, один.

Этот отсчет совершенно необратим.

Это Время издало нас, не издав ни звука, 

окрестило моментом обоюдоострых судеб. 

Мы отделались легким, но затяжным испугом, 

что нас никогда здесь не было и не будет. 

Без конца есть начало и есть конец без начала. 

День моего Возрождения назови мне. 

Чтоб с тобой говорить, я всегда о тебе молчала, 

я жила о тебе. Как выяснилось, взаимно. 

Это Время нас изготовило друг для друга. 

Кто мы такие, чтобы ему перечить? 

Из всех треугольников я выберу форму круга 

и застыну среди междуречия просторечий 

на углу в продуктовом, с полной еды корзиной, 

Красной Шапочкой, что увидит в тебе не Волка, 

а того, с кем все будет истинно и красиво 

даже то, от чего совсем никакого толку - 

панорамы, соборы, музеи, картины, строки, 

сертификаты, здания, пыль и числа, 

комментарии, книги, жизненные уроки - 

боль от кровопотери зрения, слуха, смысла. 

Это Время решило: хватит с них тьмы и ада, 

а Пространство столкнуло взглядами. Дальше - сами. 

И, сдается мне, получается быть как надо: 

Голосами ли.

Небесами ли.

Чудесами. 

После жизни прямохождения по канату я смотрю на тебя немыслимыми глазами, осознавая, что я наконец крылата. Каждый, ждавший моих падений, навеки замер.

...Я спряталась письмом в твоем кармане, 

хотя могла бы спрятаться в огне. 

Рассыпавшая град Глухонемая 

испугана свечой в моём окне, 

где в семь утра без двух минут гляжу я 

во двор, где не стоял никто семь лет. 

Ты жизнь принес в своих руках большую, 

и жизнью будет мой тебе ответ. 

Оставь свои тревоги там, где должно: 

в последнем танце ведьм и древних вдов. 

Во мне незрячий отродясь художник 

сказал, что синий - лучший из цветов, 

слегка его в мои глаза добавил 

санкт-петербургским праздничным дождём. 

Мы стали исключением из правил 

игры, где победитель побеждён. 

Сомнительное будущее наше 

вмиг стало несомненным, как июль: 

пускай в нем снег и под ногами каша, 

пускай термометр ставит всё на нуль, 

пусть оборвётся всё, что было тоньше 

намёка, путеводного, как нить - 

но это лето, лето, лето - тоже, 

в котором смерть смогли мы изменить. 

Я жду тебя. Других ждала, не буду 

кривить душой и в пол глаза ронять: 

их - как чудовищ. А тебя - как Чудо, 

что обронило выбор на меня.

Разве было моим от меня убежавшее? Разве можно мое у меня отобрать? 

У меня восемь букв и ладони дрожащие, с фотографией нас голубая тетрадь. 

Помнишь, вклеивала пятилистник сиреневый и билетик на южный трамвай голубой. Мы страдали иллюзиями и мигренями. 

Ничего, ничего не случится с тобой. 

Слову "Ты" не бывать ни гнилому, ни ржавому, и его никому, ничему не отнять. Форму не изменить, но его содержание перестало быть тем, что убило меня. 

И теперь оно пишется так же, как слышится: колокольной игрой, дождевым языком, 

и взлетевшей к небесному куполу книжицей, словом, делом, всем тем, с чем ты не был знаком. 

Разве было чужим - трёхсекундно-взаимное, превратившееся в бесконечный полёт? 

Не с собой никуда ни за что не зови меня, стану - чёрный гербарий, серебряный лёд, 

а хочу быть, как есть: разноглазыми кошками, пятилетней собой, королевская рать. 

Не однажды, не дважды, не трижды придёшь ко мне и на полке найдешь голубую тетрадь. 

Ты её распахнёшь ровно на фотографии, как простое окно, и увидишь траву, 

или деньги, а может, какие-то графики, потому что я прошлым уже не живу, 

хорошо, что его не пришлось даже в гроб нести - все само себя заколотило в него, 

и, меня не спросив об излишних подробностях, разрисуешь тетрадку сплошной синевой. 

Сероглазое утро, цветы бирюзовые, предводителя в битве утратила мгла. 

Лепестки у ромашек впервые не сорваны, как и голос, что я о тебе сберегла, 

пахнет мир детским мылом, крюшоном, бессонницей, фонарями, и всё - удивительно так. 

Будет август, в котором мне все же исполнится двадцать три. Или пять. Или семь. 

Навсегда.

Я хотела бы спать так долго и сладко, чтоб, 

пробудившись, достичь спасительной амнезии. 

Чтобы солнце не поднимало кулисы штор, 

за которыми мы в себе этот мир носили. 

Неизвестно, что лучше: в памяти утонуть 

или в будущем, что сомнительно этим светом. 

Я пишу о тебе, мой оборванный кем-то путь, 

не ожидая вопроса или ответа. 

Без поэзии умирают, как от любви. 

Продолжая себя в потерянность и усталость. 

По течению или против, но ты плыви. 

Корабли разошлись, но море-то им осталось... 

Я жду перезагрузки. Никто не нажмет Пуск. 

Так задумано по сюжету, чтоб я страдала. 

Если кто-то подскажет, куда мне держать курс, 

я последую за, во что бы то мне ни стало. 

Вы, слова. 

Что подвластны мне с той поры, 

когда у других речь еще вся молчала - 

дайте шанс мне создать диковинные миры 

с тем, с кем я все начну сначала.

Но сначала пройдешь сквозь ад, говорю тебе,

или то, что кто-нибудь называет им,

ни огню, ни воде, ни медной какой трубе

не сравниться с ним, никогда не сравниться с ним,

но сначала сам превратишься в сплошной вопрос,

на который ответов - сто и все неверны,

и почувствуешь, как ты сам на себе нарос

синью вздувшихся вен, чешуйками из вины,

но сначала потери будут по всем фронтам,

а потом и потеря фронта, и зре-ни-я,

входа в лучшее нет по визам и паспортам,

не со мной, не со мной, не со мной, это все не я - 

так ты будешь твердить, пока не отсохнет рот,

так ты будешь рыдать, пока не прольешь глаза

на сбежавший к зонту под купол честной народ,

потому что ты должен кончиться до конца.

Чтобы не просто пауза, или какой пробел:

автор умер, издатель плюнул, других нашел.

Чтобы сяк, а не так. Чтобы снег перестал быть бел.

Чтоб чужое тепло - термический адский шок.

Но сначала ты вымрешь. Без Черных и Красных Книг,

без поминок и плакальщиц, сорокоустов, свеч.

Чтобы ты не сумел никак и представить миг,

что прольется в тебя как Господня прямая речь,

как ни тщись, а пересказать ее не суметь:

темы сами переведутся, сойдут на нет.

А повторно не так уж часто приносят смерть.

Но сначала умри, а после 

да будет

свет.

Всяко тайное станет явным.

Отольются из слёз ключи.

Я ищу тебя, Безымянный,

чтобы имя тебе вручить.

Все дороги к тебе пологи.

Семимилен пунктирный шаг.

Я ищу тебя, Светлоокий,

у меня для тебя душа.

Каждый житель во мне изранен.

Аз есмь город в чаду войны.

Я ищу тебя, мой Избранник,

не размениваясь на сны.

Не на вечность и не на вечер:

на простое Сейчас и Здесь.

Я ищу тебя, Человече,

ибо ты в самом деле есть.

Это стоит всех равноденствий 

и кручёных морских узлов. 

Я ищу тебя, Текст всех Текстов. 

Песнь Песней. И Слово Слов.

Без пяти минут кража века.

На маяк уплыву от скал.

Я ищу тебя, Альтер-Эго,

как никто ещё не искал.

Этот иссиня-черный пояс - 

по искусству житья в аду.

Я ищу тебя, Незнакомец. 

Обещаю, что я найду.

Я снова сижу за книгами, как большая, 

как эмбрион свернувшись на старом стуле. 

И мозг мой объят цитатами, как лишаем, 

из авторов, которых ветра не сдули, 

в отличие от меня с нулевыми виршами, 

которые в издательства под удар нести. 

Я б не хотела писать о тебе возвышенно, 

все эти посвящения, благодарности, 

милые фантики для магазинных сладостей. 

Приходи ко мне, приходи ко мне и согрей меня. 

Но жизнь абитуриента почти безрадостна 

в ждущем режиме приказа о зачислении.