Затерянный город Z

Однако Фосетт так никогда и не сумел выбраться из того, что историк Дейн Кеннеди называет «расовой путаницей в сознании». Обнаружив высокоразвитое племя, Фосетт часто пытался выявить некие расовые черты (что-то «белее», что-то «краснее»), которые примирили бы его представления о цивилизованном индейском обществе с его же викторианскими взглядами и убеждениями. «Существуют индейцы трех родов, – написал он однажды. – Первые – смирные и несчастные люди… вторые – опасные, омерзительные каннибалы, которых редко можно увидеть; третьи – здоровые и красивые, должно быть, происходящие от цивилизованных предков, с которыми редко приходится встречаться».

Идея о том, что в Новом Свете имеется племя «светлокожих» людей, или «белых индейцев», держалась в западном мире со времен Колумба, заявлявшего, что он видел нескольких туземцев «столь же белых, сколь белы мы». Позже конкистадоры рассказывали, что обнаружили у ацтеков комнату, полную «мужчин, женщин и детей, у которых белыми от рождения были лица, тела, волосы и ресницы». Легенду о «белых индейцах», пожалуй, наиболее упорно поддерживали в Амазонии, где первые испанские путешественники, спустившиеся вниз по реке, якобы встречали женщин-воительниц, «весьма белых и высоких». Многие из этих легенд, несомненно, основываются на реальном существовании племен с заметно более светлой кожей, чем у прочих туземцев. Одна из групп необычно высоких и бледных индейцев Восточной Боливии называется юрукаре, что в буквальном переводе означает «белые люди». Амазонских яномани и ваи-ваи из Гвианы также звали «белыми индейцами» благодаря их светлой коже.

В эпоху Фосетта «вопрос о белых индейцах», как его тогда именовали, подкреплял диффузионистскую теорию, согласно которой финикийцы или какие-то другие представители западного мира (жители Атлантиды, евреи…) когда-то, тысячи лет назад, мигрировали в джунгли. Фосетт поначалу скептически относился к существованию «белых индейцев», считая доказательства «слабыми», однако со временем они, по-видимому, помогли ему выбраться из царившей в его сознании «расовой путаницы»: если индейцы происходят от западной цивилизации, то они, несомненно, могли создать развитое общество. Фосетт так никогда и не сумел совершить последний логический скачок и признать, подобно современным антропологам, что сложные цивилизации могут возникать независимо друг от друга. И сегодня, в то время как одни антропологи и историки считают Фосетта весьма просвещенным для его эпохи, другие, подобно Джону Хеммингу, изображают его «путешественником-ницшеанцем», изрекавшим «евгеническую чепуху». На самом же деле он был и тем и другим. Хотя Фосетт яростно восставал против викторианской морали (став буддистом, живущим как индейский воин), он так никогда и не избавился от нее до конца. В джунглях его не коснулась практически никакая зараза, но он так и не избежал гибельного недуга расовых предрассудков.

При этом в его писаниях неизменно чувствуется крепнущее убеждение в том, что Амазония и ее обитатели – совсем не такие, как предполагают. Все упускают что-то из виду. Во время своих «аутопсисов» он видел чересчур много племен, не отвечавших общепринятым представлениям европейской этнографии.

В 1914 году Фосетт вместе с Костином и Мэнли совершал путешествие по отдаленному уголку Бразильской Амазонии, вдалеке от крупных рек. Внезапно джунгли расступились, и перед ними открылась громадная поляна. В потоках света Фосетт увидел красивые куполообразные дома, сделанные из тростника; некоторые достигали семидесяти футов в высоту и ста футов в диаметре. Рядом были разбиты плантации кукурузы, юкки, бананов, сладкого картофеля. Поблизости, казалось, никого не было, и Фосетт сделал знак Костину, чтобы тот заглянул в один из домов. Подойдя ко входу, Костин увидел одинокую старуху: склонившись над огнем, она готовила еду. Аромат юкки и картофеля поплыл к нему, и он, одолеваемый голодом, невольно устремился внутрь, несмотря на возможную опасность. Фосетт и Мэнли тоже почувствовали этот запах и последовали за ним. Они подползли на животе, и удивленная женщина дала им чашки с едой. «Пожалуй, ни один из нас никогда в жизни не пробовал ничего вкуснее», – позже вспоминал Фосетт. Путешественники принялись за еду, а между тем их стали окружать раскрашенные воины. «Они проскользнули внутрь через входы, ранее нами не замеченные, и через ближайший к нам вход мы могли видеть еще более многочисленные тени людей снаружи», – писал Фосетт. Их ноздри и рты были проколоты деревянными палочками; они держали в руках духовые трубки и луки с натянутой тетивой.

Фосетт прошептал Костину и Мэнли: «Не двигайтесь!»
По словам Костина, Фосетт медленно развязал свой шейный платок и положил его на землю, в качестве дара, перед тем человеком, который, видимо, был вождем. Тот поднял его и стал рассматривать, храня грозное молчание. Фосетт сказал Костину: «Ты должен ему что-нибудь дать».
«Я совершил промах, – позже вспоминал Костин. – Я не только достал спичку, но и чиркнул ею».

Произошел переполох, и Фосетт быстро извлек из кармана еще один сувенир – сверкающее ожерелье. В свою очередь, один из членов племени передал гостям бутыли из тыквы, полные земляных орехов. «Это означало, что в нас признали друзей, – писал Фосетт. – Вождь уселся на изогнутую скамеечку и стал есть орехи вместе с нами». Они подружились с неизвестной науке группой индейцев
{34}

, которых Фосетт отнес к племени максуби. Познакомившись с этими туземцами, Фосетт обнаружил нечто, чего он никогда раньше не видел: густонаселенный уголок джунглей, где обитало несколько тысяч человек. Более того, вокруг деревни было еще несколько туземных поселений, где тоже жили тысячи людей. (Обнаружение Фосеттом такого большого количества прежде неведомых индейцев побудило председателя Американского географического общества воскликнуть: «За всю современную историю путешествий не было открытия более впечатляющего».) Для Фосетта это стало откровением – то, что в районах, удаленных от больших рек, а значит, и от маршрутов большинства европейских путешественников и охотников за рабами, имеются племена индейцев – более здоровые и многочисленные, нежели там, где пролегали пути европейцев. В физическом смысле их меньше выкашивали завезенные болезни и алкоголизм; в культурном смысле они сохраняли яркую самобытность. «Быть может, в этом кроется причина того, что в основу этнографии континента легло недоразумение», – заметил Фосетт.

В частности, максуби, по его мнению, демонстрировали признаки высокоразвитой культуры. Они делали изящные гончарные изделия, и у них были названия для планет. «Кроме того, это племя необычайно музыкально», – отмечал Фосетт. Их песни он описывал так: «В полнейшей тишине леса, когда первые утренние лучи заставляют умолкнуть ночной шум насекомых, эти гимны произвели на нас глубокое впечатление, они были прекрасны». Да, писал он, ему действительно доводилось встречать в джунглях племена, которые были «неисправимо, безнадежно жестоки», однако другие отличались, подобно максуби, «храбростью и умом», что «полностью опровергает выводы, к которым пришли этнографы, исследовавшие лишь области по берегам рек и не заходившие в менее доступные места». Более того, во многих из этих племен рассказывали легенды о предках, обитавших в поселениях еще обширнее и еще красивее.

Имелись и другие ключи к разгадке тайны. На камнях в джунглях Фосетт не раз видел нечто напоминавшее древние наскальные рисунки и вырезанные изображения фигурок людей и животных. Однажды, взобравшись на одинокий земляной курган над заливными лугами Боливийской Амазонии, он заметил: из земли что-то торчит. Он вытащил этот предмет рукой: перед ним был глиняный черепок. Он начал изучать почву вокруг. И, как он позже сообщал КГО, практически повсюду, где бы он ни поскреб землю, он находил осколки хрупкой древней керамики. Ему подумалось, что мастерство этих неведомых гончаров было ничуть не меньшим, чем в Древней Греции, или Древнем Риме, или Древнем Китае. Однако вокруг на сотни миль не было ни единого местного жителя. Откуда взялась вся эта керамика? Кому она некогда принадлежала?

Тайна становилась все загадочнее, однако в тумане начали проступать некие очертания. В бассейне Амазонки «везде, где есть alturas, то есть земляные возвышения над равниной, – сообщал Фосетт Келти, – обнаруживаются старинные предметы». И это еще не все: между этими alturas протянулось что-то вроде геометрически выверенных троп. Они выглядели, как он готов был едва ли не поклясться, словно «дороги» и «земляные насыпи».

Развивая свою теорию о древней амазонской цивилизации, Фосетт чувствовал растущую конкуренцию со стороны других путешественников, которые наперегонки рвались в глубины Южной Америки, чтобы исследовать одно из последних оставшихся на планете царств, не нанесенных на карты. Это была пестрая и раздробленная компания фанатиков, одержимых единственной идеей; у каждого была своя доморощенная теория и своя особенная страсть. Был, например, некий Генри Сэвидж Лэндор, завоевавший мировую известность благодаря своим повестям о путешествиях, в которых рассказывал, как его чуть не казнили в Тибете, как он взошел на Гималаи без веревок и специальных зажимов, как он на верблюде пересек пустыни Персии и Белуджистана; теперь он пробирался по Амазонии, облаченный так, словно собирался отобедать на Пикадилли-серкус («Я не рядился в невероятные одежды, которые, как все представляют себе, носят путешественники»), а его люди бунтовали и едва не пристрелили его. Был также бразильский полковник, сирота, наполовину индеец, Кандидо Мариано да Силва Рондон. Он помогал провести телеграфные линии через джунгли, потерял палец ноги из-за пираний и основал Службу защиты индейцев. (Ее девизом, как и его собственным, стали слова: «Умри, если должен, но не убивай».) Был и Теодор Рузвельт, который, проиграв президентские выборы 1912 года, искал прибежища на Амазонке и обследовал вместе с Рондоном реку Сомнения. (К концу этого путешествия бывший президент, выступавший за «жизнь, полную трудов», чуть не умер, ис

В стране Ксанад благословенной
Дворец построил Кубла-хан
[29]
.)

Но, вероятно, больше всех своих конкурентов Фосетт опасался Александра Гамильтона Райса – высокого жизнерадостного американского врача, который, как и Фосетт, некогда обучался под руководством Эдварда Эйрста Ривза в Королевском географическом обществе. В 1904 году, незадолго до сорокалетия, Райс (грудь колесом, пышные усы) закончил Гарвардскую медицинскую школу. Интерес к тропическим заболеваниям привел его на Амазонку, где он исследовал смертельно опасных паразитов, вскрывая мартышек и ягуаров; вскоре он страстно увлекся географией и этнографией этого региона. В 1907 году, когда Фосетт осуществлял свою первую геодезическую и картографическую экспедицию, доктор Райс пешком шел через Анды вместе с никому тогда не известным археологом-любителем по имени Хайрам Бингем. Позже доктор Райс спустился в северную часть бассейна Амазонки в поисках истоков нескольких рек; там же он обследовал местных жителей. В письме к другу Райс сообщал: «Я продвигаюсь очень медленно, тщательно все изучаю и прихожу к выводам лишь после длительных размышлений. Если я сомневаюсь относительно чего-либо, позже я снова возвращаюсь к работе над этим вопросом».

После этой экспедиции доктор Райс, понимая, что ему существенно не хватает технической подготовки, записался в Школу астрономии, геодезии и картографии при Королевском географическом обществе. Закончив ее в 1910 году («Мы относимся к нему особенным образом – как к детищу нашего общества», – позднее заметил о нем председатель КГО), он вернулся в Южную Америку, чтобы исследовать бассейн Амазонки. Фосетт был порывист и отважен, а доктор Райс выполнял свою миссию со спокойной точностью хирурга. Он хотел не столько преодолевать суровые условия, сколько преобразовывать их. Он собрал команду из целых ста человек и сосредоточил внимание на новейших моделях лодок, сапог, электрогенераторов, на том, чтобы принести в оторванные от цивилизации места современнейшие научные методы. В ходе одной из своих экспедиций он остановился, чтобы провести срочную хирургическую операцию туземцу с карбункулом и индейцу с абсцессом в области печени. КГО отмечало, что последняя процедура была «едва ли не первой хирургической операцией под хлороформом, выполненной в этом диком краю». Хотя доктор Райс не понукал своих людей, как Фосетт, они по меньшей мере один раз взбунтовались, бросив его одного в джунглях. В той же экспедиции нога у доктора Райса оказалась настолько сильно поражена инфекцией, что он, понимая, что скоро может потерять сознание, взял скальпель и сам себе сделал операцию, вырезав кусок живой ткани. Келти писал Фосетту: «Это истинный врач, и всю свою работу он делает весьма умно».

Возможно, Фосетт и был уверен, что наделен непревзойденным талантом путешественника-исследователя, однако он знал, что его главный соперник обладает преимуществом, в котором он никогда с ним не сравняется: денежным. Доктор Райс, богатый внук бывшего мэра Бостона и губернатора Массачусетса, был женат на Элеанор Уайденер, вдове филадельфийского магната, одного из богатейших людей Америки. (Ее первый муж и сын плыли на «Титанике» и утонули вместе с ним.) Имея миллионы, доктор Райс и его жена (жертвовавшая средства библиотеке Уайденера в Гарварде в память о своем сыне) оказали денежную помощь при постройке нового лектория Королевского географического общества. В Соединенных Штатах доктор Райс часто приезжал к пациентам в роскошной шубе, на собственном «роллс-ройсе» с шофером. Он, как замечала одна газета, «одинаково свободно чувствовал себя и в вихре света, среди самого изысканного ньюпортского общества

[30]

, и в источающих пар джунглях Бразилии». Обладая неограниченным запасом средств для финансирования своих экспедиций, он мог позволить себе закупать самое современное оборудование и нанимать самых опытных специалистов. Фосетт же постоянно выпрашивал финансовую помощь у организаций и отдельных капиталистов. «Путешественники – далеко не всегда те счастливые и беззаботные бродяги, каких рисует воображение, – пожаловался он однажды в письме к КГО. – Куда чаще они рождаются без пресловутой серебряной ложки во рту».

Казалось, даже в беспредельной Амазонии трудновато уместиться всем этим тщеславным и амбициозным исследователям. Нередко они хищно следили друг за другом, ревностно охраняя тайну своих маршрутов, поскольку опасались, что открытие могут выхватить у них из-под носа. Они даже занимались своего рода разведкой, пытаясь узнать подробности о действиях соперников. «Прислушивайтесь к любым сведениям о передвижениях Лэндора», – рекомендовало КГО Фосетту в одном послании 1911 года. Фосетта незачем было предупреждать: у него уже развилась мания преследования, как у шпиона.

При этом путешественники постоянно были готовы бросить тень на достижения конкурентов, а то и опорочить их репутацию. После того как Рузвельт и Рондон объявили, что впервые открыли почти тысячемильную реку, названную в честь президента Риу-Рузвельт, Лэндор заявил репортерам: невероятно, чтобы такой приток вообще существовал. Ославив Рузвельта как «шарлатана», он обвинил бывшего президента в плагиате: мол, его рассказы о некоторых событиях украдены из описания путешествия Лэндора. «Я вижу, что он даже страдал теми же болезнями, что и я, а что еще удивительнее, они поразили ту же ногу, что и у меня. Такое частенько случается с великими исследователями, внимательно прочитавшими книги некоторых скромных путешественников, проделавших этот путь до них». Рузвельт тут же дал сдачи, объявив, что Лэндор – «совершеннейший мошенник, на которого не следует обращать внимание». (Мошенником Лэндора окрестили не впервые: после его восхождения на один из гималайских пиков Дуглас Фрешфилд, один из наиболее выдающихся альпинистов своего времени и в будущем – председатель КГО, заметил, что «ни один скалолаз не поверит в те чудеса скорости и выносливости, которые приписывает себе м-р Лэндор» и что эта «сенсационная сказочка» бросает тень на «доверие, которым пользуются на родине и на континенте английские путешественники, критики и научные общества».) Доктор Райс, со своей стороны, поначалу счел доклад Рузвельта «неудобопонятным»; однако после того, как Рузвельт посвятил его в подробности, он прин

«Я не собираюсь осуждать работу других исследователей Южной Америки, – писал Фосетт, адресуясь к КГО, – но лишь хочу подчеркнуть колоссальное различие между речными плаваниями, с их свободой от великой продовольственной проблемы, – и пешими лесными походами, когда приходится волей-неволей приноравливаться к обстоятельствам и по доброй воле проникать в индейские святилища». Лэндор также не произвел впечатления на Фосетта: он считал его «жуликом, с самого начала». Фосетт сообщил Келти, что у него нет ни малейшего желания «входить в так называемое братство путешественников наряду с лэндорами, рузвельтами и прочими дикарями».

Фосетт нередко выражал восхищение Рондоном, но в конце концов стал с подозрением относиться и к нему. Фосетт заявлял, что Рондон пожертвовал слишком многими жизнями, путешествуя большими отрядами. (В 1900 году Рондон взял в экспедицию восемьдесят одного человека, а вернулся всего лишь с тридцатью: остальные либо умерли, либо были отправлены в больницу, либо дезертировали.) Рондон, гордый, глубоко патриотичный человек, не понимал, почему Фосетт (извещавший КГО, что предпочитает видеть в своем отряде английских «джентльменов, поскольку у них больше выносливости, энтузиазма и жажды приключений») постоянно отказывается брать в свои экспедиции бразильских солдат. Один из коллег Рондона заметил, что полковнику противна была «сама мысль о том, что иностранец отправится вместе с ним делать то, чем, по его словам, бразильцы могли бы заняться и самостоятельно».

Несмотря на иммунитет Фосетта по отношению к самым суровым условиям жизни в джунглях, он был сверхчувствителен по отношению к малейшей личной критике. Чиновник из КГО замечал Фосетту: «Мне кажется, вы слишком уж беспокоитесь о том, что о вас говорят люди. На вашем месте я бы не стал об этом волноваться. Что может быть успешнее успеха?»

Тем не менее, по кусочкам собирая доказательства существования затерянной в Амазонии цивилизации, Фосетт беспокоился, что кто-нибудь вроде доктора Райса может напасть на тот же след. Когда Фосетт намекнул КГО о новом направлении своих антропологических изысканий, Келти в ответ написал ему, что доктор Райс «явно намерен снова выступить в поход» и, возможно, «полон решимости взяться за ту задачу, о которой вы упомянули».

В 1911 году когорта исследователей Южной Америки, как и весь остальной мир, была поражена известием о том, что Хайрам Бингем, давний спутник доктора Райса в его странствиях, с помощью проводника-перуанца обнаружил руины Мачу-Пикчу – города инков, располагавшегося в Андах, на уровне почти восьми тысяч футов над уровнем моря. Бингем не открыл неведомую цивилизацию – империя инков и ее впечатляющая архитектура были хорошо известны по документам, – однако он помог пролить яркий свет на этот древний мир, сделав это весьма примечательным образом. Журнал «Нэшнл джиографик», посвятивший целый номер находке Бингема, отмечал, что каменные храмы Мачу-Пикчу, его дворцы и фонтаны – вероятно, обиталище инкской знати пятнадцатого века – могут «оказаться самой значительной группой руин, обнаруженных в Южной Америке». Путешественник Хью Томпсон позже назвал их «эмблемой археологии двадцатого столетия». Бингема катапультировало в стратосферу славы; его даже избрали в сенат США.

Это открытие воспламенило воображение Фосетта. К тому же оно явно уязвило его самолюбие. Но Фосетт был убежден, что доказательства, которые он успел собрать, возможно, свидетельствуют о чем-то куда более значительном: о том, что останки неизвестной внешнему миру цивилизации существуют в сердце Амазонии, там, где конкистадоры столетиями искали древнее царство – место, которое они называли Эльдорадо.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь