Записки, найденные в пустом доме

Начнем с того, что я ничего дурного не сделал. Никому, никогда. Нету у них никакого права меня здесь запирать, кто б они ни были. И очень зря они замышляют то, что замышляют, - об этом боюсь даже и думать.

Сдается мне, они вот-вот придут - уж больно надолго ушли. Небось копают в старом колодце. Вход ищут, не иначе. Ну, не настоящие ворота, конечно, - кое-что другое.

Я примерно представляю, что у них на уме, - и мне страшно.

Пытаюсь посмотреть в окно, но окна, понятное дело, заколочены - ничего не видно.

Но я включил лампу, глядь - а тут тетрадка, так что запишу-ка я все как есть. Тогда, если получится, может, пошлю ее кому-нибудь, кто мне сумеет помочь. Или кто-нибудь ее потом найдет. В любом случае, лучше уж записать все подробно, чем просто сидеть сложа руки и ждать. Ждать, когда придут они и меня сцапают.

Пожалуй, начну-ка я с того, что скажу, как меня зовут, а зовут меня Вилли Осборн, а в июле мне стукнуло двенадцать. А где я родился, я и сам не знаю.

Первое, что я помню, — это что я жил близ Рудсфордского шоссе, в глухом краю холмов, как люди говорят. Там по-настоящему одиноко; вокруг, куда ни глянь, — густые леса, и горы, и холмы, в которые никто не лазал.

Бабуля, бывалоча, все мне про них рассказывала, когда я еще под стол пешком ходил. С ней-то я и жил — в смысле, с бабушкой, по той причине, что мои родители померли. Бабуля меня и читать, и писать выучила. В школу-то меня так и не отдали.

Бабуля, она чего только не знала про холмы и леса, каких только чудных сказок не помнила! Во всяком случае, так я думал тогда — когда еще мальцом при ней жил, она да я, и никого больше. Ну сказки, они сказки и есть, вроде как в книжках.

Вот взять, например, сказки про «энтих самых», которые в болотах прячутся, — они там жили еще до колонистов с индейцами. Среди топей такие круги есть, и еще здоровенные камни, олтари называются, на которых «энти самые» жратвоприношения совершали.

Бабуля говорила, что этих сказок от своей бабки наслушалась — «энти самые», дескать, схоронились в лесах и болотах, потому что солнце терпеть не могут, а индейцы держались от них подальше. А еще порою оставляли своих детей привязанными к дереву для жратвоприношения, чтоб ублажить и задобрить «энтих самых».

Индейцы, они про «энтих самых» все как есть знали — и всячески старались, чтобы белые ненароком не заметили лишнего и чересчур близко к холмам не селились. «Энти самые», они ж особого беспокойства не причиняли, но могли — если их поприжать. Так что индейцы находили отговорки, почему тут обживаться не стоит: дескать, дичи совсем мало, и охотничьих троп не проложено, и от побережья больно далеко.

Вот поэтому, если верить бабуле, так много мест не заселены и по сей день. Ферма-другая — вот, почитай, и все. Потому что «энти самые», они еще живы, и порою в известные ночи по весне и по осени видно, как на вершинах холмов огни вспыхивают и разные звуки слышатся.

Бабуля рассказывала, у меня, оказывается, есть еще какие-то тетя Люси и дядя Фред, и живут они в самой что ни на есть глухомани среди холмов. Мой папа, дескать, навещал их еще до свадьбы, и как-то ночью, незадолго до Хеллоуина, своими ушами слышал, как «энти самые» бьют в лесной барабан. Но это было еще до того, как он встретил маму и они поженились, а потом мама умерла, когда появился я, а папа уехал восвояси.

Чего-чего я только не наслушался. И про ведьм, и про дьяволов и всяких-разных призраков, и про вампиров в обличье летучих мышей, которые кровь пьют. Про Салем и Аркхем; я ведь в жизни не бывал в больших городах, а мне страх как хотелось знать, какие они. Про одно такое место под названием Инсмут, там еще дома старые, насквозь прогнившие, а люди в подвалах и на чердаках разные мерзости прячут. И про то, как глубоко под Аркхемом могилы копают. Прямо подумаешь, вся страна кишмя кишит призраками.

Бабуля меня до полусмерти пугала, в красках расписывая то одну из этих тварюк, то другую, а вот про то, как выглядят «энти самые», говорить наотрез отказывалась, сколько бы я ни упрашивал. Не хотела, значит, чтоб я с такими вещами дела имел, довольно и того, что сама она и ее родня знали слишком много — куда больше, чем богобоязненным христианам дозволено. Мне еще повезло, что нет нужды о таких ужасах задумываться, как, например, моему предку по отцовской линии, Мехитаблу Осборну, — его вздернули на виселицу за чародейство во времена салемских процессов.

Словом, для меня это были всего-навсего сказки, вплоть до прошлого года, когда бабушка умерла и судья Крабинторп усадил меня на поезд, и я поехал к тете Люси и дяде Фреду, в те самые холмы, про которые бабуля столько всего нарассказывала.

То-то я разволновался! А еще проводник разрешил мне ехать с ним рядом и всю дорогу разговоры разговаривал про города и всякое такое.

Дядя Фред — высокий, худой, с длинной бородой — встретил меня на станции. Мы сели в коляску и покатили от маленького вахзала — ни тебе домов вокруг, ничего, — прямиком в лес.

Занятные они, эти леса. Застыли недвижно, и — тишина. Аж мурашки по коже от темноты и безлюдья. Кажется, под их сенью никто в жизни не кричал, не смеялся, даже не улыбался. Не представляю, как там вообще можно разговаривать, кроме как шепотом.

Деревья — все такие старые, узловатые. И — ни тебе зверья, ни птиц. Тропинка здорово заросла — верно, пользовались ею нечасто. Дядя Фред ехал быстро, знай, погонял старую клячу, а со мной почти и не заговаривал.

Очень скоро мы оказались в холмах, ужас до чего высоких. Холмы тоже заросли лесом, и там и тут вниз сбегал ручеек, но никакого человеческого жилья взгляд не различал, и, куда ни глянь, повсюду вокруг царил полумрак, точно в сумерках.

Наконец мы добрались и до фермы. Ферма оказалась с гулькин нос: на небольшой прогалине — старый каркасный домишко да сарай, со всех сторон окруженные жутковатыми деревьями. Тетя Люси выбежала нам навстречу — славная маленькая женщина средних лет. Она обняла меня и понесла в дом мои вещи.

Но я, собственно, написать-то собирался не о том. Весь год я прожил на ферме, кормился тем, что выращивал дядя Фред, в городе так ни разу и не побывал — ну да и это неважно. Ближайшая ферма находилась от нас на расстоянии миль четырех, и — никакой школы, так что по вечерам тетя Люси помогала мне заниматься по книгам. Играть я почти не играл.

Поначалу я носу в лес не казал — памятуя о рассказах бабули. Кроме того, я видел, что тетя Люси и дядя Фред чего-то опасаются: они всегда запирали на ночь двери и никогда не выходили в лес после наступления темноты, даже летом.

Но со временем я свыкся с жизнью в лесах, и они перестали меня пугать. Конечно, я выполнял разные поручения дяди Фреда, но порою во второй половине дня, когда он бывал занят, я уходил побродить один. Особенно с приходом осени.

Тогда-то я и услышал одну из этих тварей. Стоял ранний октябрь, я был в лощине, у здоровенного валуна. И тут раздался какой-то шум. Я тут же — шасть за камень и затаился.

Понимаете, как я уже говорил, в лесу зверья не водилось. И людей тоже не было. Вот разве что старый почтальон Кэп Притчетт: он обычно заезжал в четверг вечером.

Так что, заслышав какой-то незнакомый звук — причем вовсе не голос дяди Фреда или тети Люси, — я понял: лучше бы спрятаться.

Что до звука: сперва он доносился издалека, что-то вроде: кап-кап-кап. Вот так кровь бьет струйками в дно ведра, когда дядя Фред подвешивает забитую свинью.

Я оглянулся — ничего. Главное, непонятно, с какой стороны звук идет. А он вроде как стих на минутку, остались только сумерки да деревья, недвижные и безмолвные, словно сама смерть. А затем шум послышался снова, на сей раз ближе и громче.

Казалось, целая толпа не то бежит, не то идет сюда — вся разом. Под ногами сучья похрустывают, в кустах шебуршится кто-то, и все эти звуки примешиваются к тому, первому. Я вжался в землю за валуном и затих.

Ясно было: кто бы ни производил этот шум, он уже близко, рукой подать — уже в лощине. Ужасно хотелось посмотреть, но я побоялся — больно громко оно звучало и этак по-подлому. А тут еще какой-то дрянью завоняло, как если бы на жарком солнце из-под земли выкопали протухшую падаль.

Вдруг шум стих — понятно было, что, кто бы там его ни издавал, он тут, рядом. На минуту леса застыли в жутковатом безмолвии. А потом раздался новый звук.

Это был голос — и все же не совсем голос. Ну, то есть звучал не так, как полагается голосу, скорее уж как жужжание или карканье — этакий низкий гул. Но ничем другим, кроме как голосом, он быть не мог, потому что произносил слова.

Слов этих я не понимал — и все-таки это были слова. Заслышав их, я уже не поднимал головы, боясь, что меня заметят, боясь, что сам я увижу что-то не то. Так и сидел в своем укрытии, дрожа всем телом, вспотев от страха. От вони меня подташнивало, но кошмарный низкий голос-гул был не в пример хуже. Он снова и снова повторял что-то вроде:

— Э ух шуб ниггер ат нгаа рила неб шоггот.

Я даже не надеюсь в точности передать буквами так, как оно на самом деле звучало, но я столько раз выслушал эти слова, что поневоле запомнил. Я все еще вслушивался, когда смрад здорово усилился, и я, наверное, сознание потерял, потому что когда я очнулся, голос уже смолк, а в лесу стемнело.

Всю дорогу до дома я бежал не останавливаясь, но сначала посмотрел, где эта тварь стояла, пока говорила, — и да, тварь была та еще.

Никакое человеческое существо не оставит в грязи следов вроде как от козлиных копыт, до краев полных зеленой вонючей слизью, — и не четыре или восемь, но пару сотен!

Я ни слова не сказал ни тете Люси, ни дяде Фреду. Но в ту ночь меня мучили кошмары. Мне мерещилось, будто я снова в лощине — только на сей раз я мог видеть давешнюю тварь. Здоровенная такая, чернильно-черная и бесформенная — вот только во все стороны черные отростки торчат, с копытами на концах. Ну то есть форма-то у твари была, но непрестанно изменялась — набухала, выпячивалась, изгибалась и корчилась, меняясь в размерах. А еще всю эту тушу усеивали рты, точно сморщенные листья на ветках.

Точнее описать не могу. Рты — как листья, а все целиком — словно дерево на ветру, черное дерево, бессчетными ветками землю подметает, и корней несметное множество, с копытами на концах. А изо ртов сочится зеленая слизь и вниз по ногам стекает — точно живица.

На следующий день я не забыл заглянуть в книгу, что тетя Люси внизу держала. «Мифология» называется. Там про таких людей говорилось, по имени друиды, — они жили в Англии и во Франции в стародавние времена. Они поклонялись деревьям и почитали их живыми. Может, это как раз оно и есть — дух природы такой.

Но как так может быть, если друиды жили далеко, за океаном? Дня два я ломал над этим голову — и, сами понимаете, больше в леса поиграть не бегал.

И наконец вот чего я надумал.

Что, если этих самых друидов повыгоняли из лесов и в Англии, и во Франции, и те, что поумнее, построили корабли и переплыли океан, как старина Лейф Эрикссон? Тогда они вполне могли расселиться тут, в лесах, и распугать индейцев своими магическими заклинаниями.

Кто-кто, а друиды прятаться в болотах умеют — так что они небось сей же миг снова взялись за свои языческие обряды и принялись вызывать духов из земли — ну или откуда уж там духи берутся.

Индейцы прежде верили, будто белые боги давным-давно явились с моря. Что, если это они на самом деле про прибытие друидов рассказывали? По-настоящему цивилизованные индейцы — в Мексике или в Южной Америке, ацтеки или инки, кажется, — говорили, будто белый бог приплыл к ним на лодке и научил их всяческой магии. Может, это друид был?

Тогда и с бабулиными историями про «энтих самых» все ясно становится.

Друиды попрятались в болотах — это они колотят и бьют в барабаны и зажигают на холмах костры. И призывают «энтих самых» — древесных духов, или как их там. А потом совершают жратвоприношения. Друиды, они всегда совершали кровавые жратвоприношения, вроде как старухи ведьмы. А разве бабуля не рассказывала, как люди, поселившиеся слишком близко к холмам, в один прекрасный день пропадали бесследно?

А мы-то жили как раз в таком месте!

И дело шло к Хеллоуину. Страшное время, как говаривала бабуля.

Я начал задумываться: а скоро ли?

Напугался так, что из дома и носу не казал. Тетя Люси заставила меня выпить укрепляющего: дескать, чего-то я с лица осунулся. Небось и правда. Знаю лишь, что однажды, заслышав в сумерках, что по лесу коляска катит, я убежал и спрятался под кроватью.

Но это всего-навсего Кэп Притчетт почту привез. Дядя Фред вышел к нему — и вернулся с письмом, весь из себя взбудораженный.

К нам в гости собрался кузен Осборн — родня тети Люси. Приедет тем же поездом, что и я, — другие поезда через эти края не ходят, — в полдень 25 октября.

В течение следующих нескольких дней в доме царила радостная суета, так что я до поры до времени выбросил из головы все свои дурацкие страхи. Дядя Фред привел в порядок заднюю комнату, чтобы кузену Осборну было где разместиться, а я ему по плотницкой части помогал.

Дни делались все короче, ночами подмораживало и дули ветра. Утро 25 октября выдалось зябким, и в дорогу дядя Фред закутался потеплее. Он надеялся в полдень забрать кузена Осборна со станции, а до нее было семь миль пути через лес. Меня дядя Фред с собой не взял, да я особо и не упрашивал. Леса, они полнились скрипами да шорохами — ветер, видать, разыгрался, а может, и не только ветер.

Ну вот, уехал он, а мы с тетей Люси остались в доме. Она варенье закрывала на зиму — сливовое, как сейчас помню, — а я банки прополаскивал в колодезной воде. Я забыл рассказать, что у тети с дядей было два колодца. Новый — со здоровенной такой сверкающей помпой, у самого дома. А еще — старый, каменный, рядом с сараем, и насоса при нем не осталось. Никакого толку с него никогда не видели, сетовал дядя Фред; когда они с тетей ферму купили, этот колодец при ней уже был. Да только вода в нем больно мутная. И ведет себя колодец странно: порою сам собой наполняется доверху — безо всякого насоса. Дядя Фред понятия не имел почему, но случалось, по утрам вода аж через край выплескивалась — зеленая, илистая и воняет какой-то гадостью.

Мы старались обходить его стороной, так что я-то банки мыл у нового колодца, до полудня провозился, и тут облака набежали. Тетя Люси состряпала обед — а там и ливень хлынул, а вдали, на западе, в высоких холмах загрохотал гром.

Я про себя подумал: а ведь дяде Фреду с кузеном Осборном не так-то просто будет добраться до дома в грозу. Но тетя Люси не нервничала — вот только попросила меня помочь ей скотину загнать.

Пробило пять часов, уже и темнеть начинало — а дяди Фреда нет как нет. Тут-то мы и забеспокоились. Может, поезд опоздал, или с конягой что стряслось, или с коляской.

Шесть часов — а дяди Фреда все нет. Дождь прекратился, но в холмах все еще порыкивал гром, а с мокрых веток в лесу все капало и капало — звук такой, словно женщины смеются.

Может, дорогу размыло так, что не проехать? Или коляска в грязи намертво увязла? Или они на вокзале решили ночь переждать?

Семь часов, и снаружи — тьма кромешная. Дождь совсем перестал — ни единым звуком о себе не напомнил. Тетя Люси вся извелась от беспокойства. Сказала, надо бы выйти фонарь повесить на заборе у дороги.

Мы прошли по тропе до забора. Было темно, ветер стих. Все замерло недвижно — как в лесной глуши. Мне было страшновато уже просто-напросто идти по тропинке вместе с тетей Люси, точно там, в безмолвной мгле, кто-то затаился — и того и гляди меня схватит.

Мы зажгли фонарь и постояли недолго, всматриваясь в темную дорогу.

— Что это? — вскрикнула тетя Люси, резко так.

Я прислушался: издалека донеслась барабанная дробь.

— Это коляска да лошадь, — отозвался я.

Тетя Люси разом оживилась.

— А ведь ты прав, — говорит.

И вправду они, вот уже мы их видим. Коняга летит сломя голову, коляска выписывает сумасшедшие кренделя, даже приглядываться не надо, чтобы понять — что-то случилось, потому что коляска не притормозила у ворот, но понеслась к сараю, а мы с тетей Люси — бегом за ней по грязи. Кляча вся в мыле и в пене, встала, но спокойно постоять на месте так и не может. Мы с тетей Люси ждем, чтобы дядя Фред с кузеном Осборном вышли — ан нет. Заглядываем внутрь.

В коляске — ни души!

Тетя Люси вскрикивает: «Ох!» — громко так, и хлоп в обморок. Ну, я перенес ее в дом, в постель уложил. Я чуть не до утра прождал у окна, но дядя Фред с кузеном Осборном так и не появились. Сгинули бесследно. Следующие несколько дней были ужасны. В коляске не нашлось никаких ключей к разгадке тайны, куда же все подевались, а тетя Люси ни за что не хотела отпускать меня пройтись по дороге через лес до города или хотя бы до станции.

На следующее утро заглянули мы в сарай, а лошадь-то издохла. Так что теперь придется нам пешком тащиться до вахзала или за много миль до фермы Уоррена. Тетя Люси и идти боялась, и оставаться — тоже. Порешили на том, что, когда заедет Кэп Притчетт, мы, пожалуй, с ним до города доедем, сообщим о случившемся и пробудем там до тех пор, пока не выяснится, что же все-таки произошло.

ПРОДОЛЖЕНИЕ (кликни по ссылке, там вторая часть, просто текст слишком большой и не поместился на одной странице)

Автор: Роберт Блох (подробнее об авторе)

Обсудить в нашем чате

КРИПОТА - Первый страшный канал в Telegram