Вперёд и вверх. Сергей Калугин – о музыке, поэзии и Егоре Летове

Группа «Оргия Праведников» – легендарное, мощнейшее и уникальное явление на российской сцене. Не ограничивая себя в жанровых рамках и постоянно экспериментируя со стилем, группа уже почти двадцать лет сохраняет узнаваемый почерк – сплав прогрессив-рока, фолка и металла. Всё это – с крутейшими мистическими текстами, наполненными двойными и тройными смыслами, отсылками и аллюзиями.

Группа продолжает обрастать армией поклонников, на концертах укореняются свои традиции. Под «Вперёд и вверх» в зале взлетают бумажные самолётики, под «Убить свою мать» - воздушные шарики, под «Сицилийский виноград» пляшут хороводы.

Мы поговорили с лидером группы Сергеем Калугиным о музыке, поэзии, алкоголе, Петербурге и Егоре Летове. А ещё вспомнили историю с «Луной над Кармелем» и узнали, как обстоят дела с новым альбомом. У нас получилось большое и вдумчивое интервью.

- Начнём с очевидного и банального вопроса. Какие вообще планы? Скоро ли новый альбом увидим?

- Вопрос тяжелый для всех музыкантов. Я бы сам хотел знать, когда у нас будет новый альбом. У нас в черновиках готова большая его часть. Причем это редкий случай: обычно я за музыкантами не успеваю писать тексты, а сейчас наоборот, они за мной не успевают. Есть вещи, в которых уже вся текстовая составляющая готова полностью или почти полностью, а музыкальная часть запаздывает.

Мы сейчас работаем достаточно въедливо и вдумчиво, стараясь не допускать ошибок на ранних этапах. Достаточной степени мастерства мы уже достигли, поэтому когда становится ясно, что должно происходить, мы движемся достаточно быстро.

В общем, что касается подготовительной части работы, она закончена на 75%. Ещё 25% осталось довести до ума, и потом можно будет приступать к записи.

Что касается конкретных сроков – мы надеялись сделать альбом достаточно быстро после предыдущего, чтобы удивить тем самым народ, но к сожалению, так не получилось. Если всё будет нормально – год, два.

- Есть ли спойлеры насчёт концепции альбома?

- Концепция проясняется в процессе. Это трип, который мы устраиваем сами себе. История, которую нам рассказывают через нас же. Понимать, в какую сторону дует ветер, мы начинаем уже когда пройден достаточно большой отрезок дороги.

Сейчас могу сказать, что понимание того, что мы делаем, у нас есть. Оно появилось. Когда появляется целый корпус вещей, линия становится ясна. Не знаю, имеет ли смысл раскрывать карты, но пока важно, что мы сами её видим. По предыдущему альбому, думаю, совершенно очевидно, что такие ребята, как мы, без этой линии не обходятся.

- А вот как раз такой вопрос насчёт старых песен. Часто авторы испытывают некое смущение от своих старых вещей. То есть, допустим, стихи такого-то года автору не нравятся – слишком детские. Есть ли такие вещи?

- Вещи, которые активно не люблю – пожалуй, нет. Но есть ряд нереализованных идей касательно той или иной вещи, которые не смогли осуществиться в силу нашей неготовности в момент их реализации. Такие огорчения есть, и потихоньку вызревает идея альбома – я предлагал назвать его «Работа над ошибками» - где вещи, в которых КПД получился ниже 50%, переиграть, перепеть.

Мне, например, бесконечно жаль песню «Возвращение в Неаполь» с альбома «Двери! Двери», которую я при тогдашнем умении петь просто угробил. А это одна из лучших наших вещей.

Мне жаль «Последнего воина мёртвой земли». На нынешнем этапе мы могли бы сделать её ядерной. Но пока мы не приступали к этой работе.

Вот только что, кстати, Алексей Бурков закрыл один свой гештальт – он добился от Юрия Ивановича Богданова пересведения песни «Рыцари неба», и желающие могут её сейчас услышать, она появилась на YouTube.

Желающие посмотреть, что мы хотели, могут сравнить это с альбомным вариантом. Не факт, кстати говоря, что понравится больше, потому что у людей есть эффект первого восприятия: то, что они услышали впервые, становится классической версией, поэтому эта работа, на самом деле, важна для нас, не особенно для слушателя.

Тем более, что народ у нас к музыке не очень внимательный. Я был потрясён, когда убедился, что огромное количество людей вообще не понимает, что акустическая и электрическая версия «Шитрока» написана на разную музыку – просто принципиально, там ничего общего ни в мелодии, ни в гармонии.

Тем не менее, для воспринимающих это одна и та же песня, хотя музыка – ладно бы аккомпанемент, ладно бы какие-то моменты мелодии – полностью другая музыка вообще, - не слышат. Поэтому такого рода работу оценят, прежде всего, знатоки.

Либо это ещё рассчитано на тех, кто может услышать именно в этой новой версии песню впервые. А такие могут быть, потому что, если мы этот проект, всё-таки, реализуем, то, возможно, мы закроем ещё один наш старый гештальт: у нас полностью отсутствуют интересные видеоматериалы. Все наши клипы – дерьмо.

У нас почему-то по жизни не складывается, причём, я не понимаю, почему так выходит, смотря, как молодняк на телефоны снимает себе клипы: у них  потрясающе всё получается, очень убедительно, хлёстко, современно. У нас с этим просто какая-то чертовщина творится. Не получилось снять ни одного хорошего клипа на наши песни.

Более или менее неплохо получился «Шитрок» – всё! Ну, и ещё одна новогодняя была снята убедительно, но новогодняя – это, всё-таки, междусобойчик. На серьёзную вещь серьёзный клип – нет, такого не было. Если мы запишем эту «Работу над ошибками», грех будет не додавить эту тему и не снять действительно что-то достойное.

- На что бы вы сняли клип?

- На всё! Я бы снимал на всё. Сейчас новый альбом на подходе, и мы тоже будем крепко над этим думать: как добиться этих убедительных видеоклипов. Дело же не в бюджете как таковом, дело в огненном решении, которое нужно найти, которое за собой потянет технологические аспекты, которые, в принципе, все решабельны.

Кстати говоря, пользуясь случаем, если вы ощущаете, что вы гений, который готов с нами посотрудничать – милости прошу! Я сейчас обращаюсь к тем, кто читает интервью. Выходите с нами на контакт, мы открытые люди. Если вы студент ВГИКа, который бы с удовольствием заявил о себе таким образом – пожалуйста, приходите. Мы приглашаем к сотрудничеству людей с нестандартным  визуальным мышлением, а уж все технические вопросы решим по ходу.

- Мне в плане новых старых песен, кстати, очень жалко Летова, потому что он хотел под конец жизни записать альбом старых песен в новой аранжировке: психоделической такой, мощной, плотной. Это вышло на концертном альбоме «Апельсин», но, к сожалению, он не успел это сделать. Очень жаль.

- Ну, по крайней мере, мы это отчасти можем услышать на последнем альбоме – уже хорошо.

- А вообще за современной музыкой следите, слушаете?

- Конечно. Не могу сказать, что системно, но я краем глаза послеживаю за происходящим. Получается так, что на протяжении, наверное, десяти лет мощных, ярких открытий я сделать не смог. Отчасти потому что музыка массово ушла в клубы, это связано со смертью физического носителя. Соответственно, большие мощные проекты с глубокой проработкой шоу и звуковой составляющей потеряли смысл.

Люди ушли в клубы, полыхнул стоунер и подобные вещи, сырой гаражный звук. То есть, гитара, барабаны, хорошо, если ещё бас добавился – и это всё. И, как водится, про незадавшуюся жизнь. Это стильно, это здорово, это временами отвал башки, но это не великая музыка.

Хотя стоп, буквально месяц назад я, наконец, столкнулся с музыкальным явлением, которое сопоставимо с теми взрывами, которые я переживал, когда впервые услышал  Muse, My Chemical Romance и так далее. Революционная вещь, после которой музыка мира изменится. Это проект Igorrr: французские музыканты, всё группируется вокруг генератора идеи и композитора. Совершенно потрясающие у него коллеги, великолепный барабанщик, певцы потрясные и куча приглашёнников. И они снимали замечательный фильм о том, как они на студии работают. Мы просто аплодировали, потому что настолько всё знакомо, ребята типа совершенно со съехавшей башней, потрясающие профессионалы, такой замес устроили.

Как я для себя определяю, как мы в «Оргии праведников» определяем явление или не явление? Если ты столкнулся с чем-то, после чего уже не можешь работать, как работал раньше, это явление. Когда мы услышали Muse, мы поняли, что теперь музыка изменилась, она станет другой. Когда мы услышали Rammstein, мы поняли, что музыка станет теперь другой. Вот я услышал Igorrr и говорю – музыка теперь станет другой.

В принципе, глобально она станет другой, потому что после Igorrr работать так, как работали до не получится, придётся принимать его в расчёт. Значит, это великое явление, оно открывает новые пути.

- Как раз в тему про вещи, которые вдохновляют. Многие ваши песни очевидно чем-то вдохновлены. Например, «Das Boot», «Чёрная земля» про Летова. Есть ли тема, книга, текст, фильм, любое другое явление, про которое хотелось сделать песню, но пока руки не дошли?

- У меня нет комплексов такого рода, потому что все песни, которые мы пишем – результат нашей реакции и контакта с действительностью. Если этот контакт затрагивает в тебе серьёзные вещи, если это этапный какой-то момент, то в конечном счёте по результатам этого появится его зеркальное отражение в виде песни, например.

С этим, кстати, связано то, что у нас иногда не получаются какие-то аранжировки, приходится что-то откладывать в дальний ящик. Потому что тот опыт, который лёг в основу первого толчка новой появляющейся вещи, неважно, исходит ли он от меня или от кого-то из музыкантов группы, должен быть прожит каждым, и тогда по его результатам появляется вещь. И до тех пор, пока все участники группы аналогичный опыт не прошли, песня не получается.

Грубо говоря, один влюбился – придётся влюбиться всем остальным, один развёлся – придётся развестись всем остальным, чтобы понять, о чём, собственно говоря, эта песня. В некотором роде, мы в группе кармически друг с другом повязаны.

Аранжировка не получается, потому что, когда, допустим, трое прошли, а двое вообще не понимают, о чём это, музыка не может состояться. Как говорит Алексей Бурков, каждый должен написать эту песню от себя заново. Потом мы получившиеся продукты озарения сводим вместе.

Я не могу сказать, что есть какая-то ситуация, которой у меня в жизни не было, и которую я хотел бы пережить и потом отразить – да ну в жопу. Эти ситуации, как правило, страшно болезненные. Как Наумов спел: выход наверх всегда через боль. Понятно, что неминуемо будет, но сознательно к себе это приманивать…

- Я не столько про ситуацию, я скорее про кино, книги, прочие влияющие вещи.   

- На самом деле, что жизненная ситуация, что перепахавший тебя кинофильм - это тоже в некотором роде травма. Почему люди боятся искусства? Потому что это всегда травма. Приходится это сплёвывать с кровью, выбираться из собственной скорлупы, царапаясь о её края. Я не знаю…

Опять-таки, написал бы я песню про Летова, если бы он, зараза, не помер? Да никогда в жизни мне бы такой бред в голову не пришёл – написать песню про живого Летова, он сам про себя всё, что хочет, напишет. А тут просто фиксированный комок боли, который на меня обрушился в связи с его смертью. Я вообще не ожидал, что со мной такое произойдёт. Я вообще не знал, что я его так люблю. Я орал час, наверное, когда мне сказали. Я никак не мог ожидать от себя такой реакции, потому что, ну, помирают там всякие великие люди, ты их слушал, ну, погрустил пять минут посидел. А тут просто, как ногу оторвали. Я от неожиданности реально орал. Не могла, соответственно, эта песня не появиться.

Наверное, я не то что уйду от ответа на этот вопрос, я просто, по большому счёту, не знаю на него ответа.

- Насчёт Летова, кстати, когда он умер, я гулял по городу, у меня в наушниках играла песня «Реанимация», и сообщение приходит, sms, я такой: «Что?»

- А мне позвонил друг, отец Роман, я сижу на кухне, снимаю трубку, и голосом отца Романа: «Егор». А дальше уже я орал, потому что я понял, естественно, сразу.

- Кстати, насчёт смысла песни и любой творческой вещи. Есть ли у песни, книги, фильма, любого творчества объективный смысл? Вот заложил автор в него смысл – и он есть. Или, всё-таки, смысл у каждого свой, и тем произведение ценно?

- Я считаю, что, конечно же, есть. Зачастую он превышает понимание самого автора. То есть, он-то думает, что делает, не знаю, котлеты с рисом, а сделал автомат Калашникова нечаянно. Сам пока не заметил, глотает его, а что-то невкусно, - неудачно, наверное, не получилось.

Конечно, есть. Если всё сделано благополучно, то этот месседж доходит до воспринимающего, даже если он чисто технически что-то не воспринимает. Хотя может не дойти. Есть некий уровень общности рецепторов у того, кто написал и у того, кто воспринимает, для того, чтобы это сложилось, чтобы месседж прошёл из одной точки в другую.

Конечно, восприятие – это акт совершенно творческий. Это воссоздание объекта искусства внутри себя. Я бы с удовольствием сходил в музей, в котором было бы выставлено восприятие великого объекта искусства великими людьми: восприятие картин Джотто Эзра Паундом, воприятие Джотто Йейтсом и так далее. Удивительные чудеса могли бы быть. Может на том свете такие музеи есть, позырим.

Но, тем не менее, есть нечто, что всё это объединяло бы. Например, сняли фильм по «Властелину колец», знатоки плюются местами, но всё равно узнают, всё равно это оно. Да, ты видел другой фильм внутри себя, когда читал книжку, но, тем не менее, ты узнаёшь больше пятидесяти процентов. Это к тому, что коммуникация возможна.

- Ну, это как с «Луной над Кармелем» и песней не про пидоров, потому что я тоже очень ржал с истории про Арефьеву. Когда впервые услышал песню, подумал, что это вполне очевидно, а потом – нет.

- Надо сказать, что Ольга очень злится на меня, что я превратил эту историю в анекдот, потому что, на самом деле, она-то пошутила, но уж настолько хлёсткая получилась история, что я её рассказал так, как будто она не поняла. Пользуясь случаем, Олечка, извини, я тебя реабилитирую в глазах всех, кто это слышал. Просто сама понимаешь, что ради красного словца не пожалеть отца – это наше всё.

(Речь идёт об этой истории - прим.ред.)

Ну, да, бывают ситуации глобального непопадания, когда что-то увело в сторону. Кстати говоря, чем старше я становлюсь, тем больше понимаю, что мастерство – оно именно в точной передаче этого месседжа. Соответственно, становится нужно меньше слов, меньше звуков для того, чтобы это сделать. Как раз вот эти уходы в сторону часто связаны с некой избыточностью, которая по молодости многим художникам присуща, а потом человек учится быть точным. Ну, бывают люди, вроде Цоя, который никогда не умел быть неточным. Так что вот так.

- Возможно, об этом уже спрашивали. Какие поэты ваши любимые?

- Данте, Рильке, Йейтс, Фрост. Может быть, Арсений Тарковский, он очень точный был. Гиппиус очень люблю. Чисто акустически феноменален Северянин, я на нём учился вообще слова складывать. Он, может быть, не глубокого заныра художник, но со звуками он работал просто лучше всех, если говорить о русском языке. Я наверняка забыл что-то очень важное, но вот в данный момент не вспоминается.

Кстати говоря, есть поэты, которых я не назвал в числе любимых, но которые, например, на меня сильно повлияли. Уолт Уитмен на меня повлиял очень сильно в своё время, он меня изменил.

- Есть время сейчас вообще читать новые книги или перечитывать старые?

- Я проживаю тот же процесс, который проживает большинство людей. Они, например, активно читали художественную литературу в определённый период времени, потом она им разом перестала быть интересной, они стали читать нон-фикшн, например. Потом нон-фикшн перестал быть интересен, они стали читать философию.

На данном этапе я могу сказать, что для, того, чтобы я читал художественную литературу, должны быть колоссальные основания. Я регулярно читаю Пелевина (Виктора - прим.ред.), потому что это must-read, что бы он ни написал. Вот семь лет назад «Шантарам» мне посоветовали, это было очень сильное впечатление, и вот уже сколько лет я никак не могу собраться купить второй том. Наверное, я боюсь это делать, я подсознательно боюсь, что он меня разочарует. Хотя, говорили, что всё хорошо.

Я боюсь современной литературы, потому что она срёт в душу, а я это не люблю. Я только что начал читать Паланика (тыщу лет слышал там «ах, Паланик, Паланик!»), я никогда в жизни его не читал, сейчас дочитал до середины «Уцелевшего» и понимаю, что он мне в душу уже насрал, зараза. Не знаю, что там будет к концу, предполагаю, что ничего хорошего.

- У любого человека, который становится более или менее известным, наступает момент, когда общение с другими людьми перестаёт давать ресурс, а начинает отнимать его. Когда хочется от всех скрыться в лесу, в деревне, накрыться чем-нибудь и посвятить время себе. Было ли такое? Как справлялись?

- Вот, если всё будет благополучно, я уезжаю в изгнание. Меня группа отправляет регулярно, чтобы я очухался, потому что прекрасно понимают, что в том режиме, в котором я существую, я даже работать не могу. У них свой интерес: они знают, что из изгнания я обязательно парочку текстов да привезу. Когда возникает нужда, они арендуют домик под Москвой. Там никаких особо красот нет, там просто никого нет – и этого вполне достаточно.

- Очень здорово, когда люди понимают необходимость этого.

- На самом деле, конечно, этого всё равно категорически не хватает. По идее, мне бы полгода одному, полгода – на общение, а в реале год – на общение, неделя – в одиночестве. Но хотя бы оно есть, и то хорошо.  

- Часто ли бываете в Петербурге, есть ли в Петербурге места, которые по нраву? Места силы, может быть?

- Я его бесконечно люблю, но не могу сказать, что хорошо знаю. Я тыщу раз уже здесь был, но до сих пор брожу по Петербургу наугад и каждый раз поражаюсь, куда меня снова вынесло.

Я очень люблю Новую Голландию. Я там последний раз был, когда это ещё был заброшенный остров.

- На Новой Голландии совершенно потрясающая арка.

- А мне посчастливилось видеть это с воды.

- Напоследок финальный вопрос. Какой алкоголь больше всего любите?

- Самогон.

Беседовал Александр Пелевин

О нас: Что такое «Гроб»