Вот в наше время…

На протяжении тысячелетий, супружество было не столько союзом двух независимых сердец, сколько стратегическим партнёрством между двумя семьями, которое обеспечивало их экономическое выживание и способствовало социальному сплочению. Это была прагматичная договорённость, в которой никто не испытывал сентиментальности по отношению к детям м мужья и жёны мечтали о репродуктивной совместимости. Мы же переполнили наши супружеские обязанности в ответ на такое желаемое чувство безопасности и принадлежности. Любовь может, конечно возникнуть, но она не является основополагающим обстоятельством. В любом случае это хрупкая субстанция, на такую эмоцию невозможно возложить настолько увесистый институт общества. Страсть всегда горела в людских сердцах, но она возникала вне зависимости от уз брака. На самом деле, историк Стефани Кунтз (Stephanie Coontz) высказывает интригующую мысль: если супружество, в основном представляет собой экономический альянс, адюльтер подчас становится местом для проявления любви. «Во многих обществах была романтическая любовь, та самая комбинация сексуальной страсти, одержимости, безрассудства и романтизации по отношению к партнёру», – пишет она. «Но зачастую, всё это рассматривалось как нечто неподобающее, особенно в свете женитьбы. В силу того, что супружество было событием политическим и экономическим, и корыстным с любой точки зрения, многие люди полагали, что настоящая чистая любовь может существовать только лишь вне брака».

Традиционные брачные узы обладали чётко выраженным мандатом, основанном на строго очерченных гендерных ролях и разделении труда. Пока каждый делал то что от него / от неё ожидалось – это было хорошее соответствие. «Он усердно работает. Он не пьёт. Он нас обеспечивает». «Она хорошо готовит. Она подарила мне много детей. Она содержит домашний очаг в чистоте и порядке». Это была система, в которой половое неравенство было высечено на скрижалях закона и закодировано в ДНК культуры. Когда женщины выходили замуж, они лишались всех индивидуальных прав и собственности и, на самом деле, сами становились собственностью.

Следует помнить, что до недавнего времени, супружеская верность и моногамия никак не были связаны с любовью. Это было оплотом патриархата, навязанным на женщин, дабы обеспечить наследие и родословную, – когда я умру, мои дети получат коров (коз, верблюдов); беременность является доказательством материнства, но без тестов на отцовство, отец семейства может мучится до кона жизни, в думках о том, как его единственный сын был блондином, хотя во всей его семье ни разу, ни у кого не было ни единого светлого волоса. Девственность невесты и моногамия жены были критическими факторами для защиты чести и родословной.

Для женщин, поиски приключений за пределами супружеского ложе были крайне рискованными. Они могли закончится беременностью, публичным унижением или смертью. Между тем ни для кого не секрет, что в большинстве культур мужчины имели как бы подразумеваемое молчаливое одобрение на свободное блуждание, которое поддерживалось господством теорий о мужественности, которые оправдывали их склонность к широкому ассортименту. Да, двойные стандарты и адюльтер стары как мир.

«Я люблю тебя. Давай поженимся». Для большей части истории, эти два предложения никогда не стояли рядом. Романтизм всё изменил. В конце восемнадцатого и в начале девятнадцатого веков, в плесках волн общественных изменений, катящихся от Промышленной революции, институт брака был перекроен по-новому. Постепенно из экономического начинания, он перерос в компаньонское, – свободный выбор двух свободных людей, основанный не на долге и обязанности, а на любви и привязанности. При переходе от деревни к городу, мы стали более свободными, но и более одинокими. Индивидуализм начал своё безжалостное завоевание Западной цивилизации. Выбор партнёра стал неотделим от романтического вдохновения, которое должно было противостоять возрастающей изоляции современной жизни.

Не смотря на эти перемены, несколько социальных реалий все же остались нетронутыми и в середине двадцатого века. Брак всё ещё предполагает союз до конца жизни; женщины экономически и законодательно зависимы от мужей; религия определяет моральность и определяет кодекс поведения; разводы являются редкостью, а также причиной для позора и гонений. И, прежде всего, верность остаётся обязательным условием, по крайней мере для особей женского пола.

Будучи женщиной за 50, Мария хорошо понимает, что у неё не так много вариантов. Она выросла в мире, где можно было выбрать лишь из четырёх видов каши на завтрак, трёх каналов по телевизору и двух мужчин, которых она знала лично из всех, кто мог бы ей подойти в женихи. Сам факт того, что она имела право выбора партнёра был довольно неожиданным развитием, да даже сегодня более 50 процентов браков по всему миру происходят по договорённости.

Она любила своего мужа Кеннета, но секс был прежде всего средством для деторождения. «Честно говоря, после вынашивания четырёх детей, в течение шести лет, я решила, что с меня хватит», – говорит она. Удовольствие просто-напросто не было одним из факторов, в процессе выполнения ею супружеского долга. А Кеннет, которого она описывала как «достойного и великодушного мужчину», никогда и не намеревался постигать тайны женской анатомии, да ему никто ему и не говорил, что следовало бы. Но не их тусклые и безрадостные сексуальные отношения и ни его последующие компенсирующие подвиги стали причиной для развода.

В то время как мужчины поколения Кеннета имели негласное разрешение на то, чтобы подслащивать своё супружеское неудовлетворение с помощью внебрачных деликатесов, женщины как Мария ожидали, что найдут усладу в самом замужестве. Для Марии и Кеннета, как, впрочем, и их современников, брак был сделкой на всю жизнь, из которой было не так уж и много вариантов выхода. Когда бракосочетание свершилось, они вместе и в горе, и в радости, пока смерть не разделит их. К счастью тех, кто был несчастным, смерть приходила гораздо раньше, чем сегодня.