Во время оно. Часть 2

- Не люблю, - отвечает спокойно Карп Лукич.

- Шшш, - шепчет голос, - Не Лука это, не Лука. Сын?

- Сын.

- Сын, значит. С-с-сыночек. А с тятей что, дитятко?

- Умер.

- Жаль. Не успела я его кровушки поганой напиться, не успела, не успела. А скажи мне, дитятко, долго ли еще сидеть мне в земле сырой? Долго ли еще свои кости глодать?

- Сидеть ты будешь, пока род мой жив, - говорит Карп Лукич, – а может и поболе. Бог милостив, поставил нас оберегать людей от нечисти: кого железом жечь, а кого – заветным словом.

- С-слово… - в ответ шепот. – Проклятое слово… Но что же это я, боярин? Совсем забыла, старая, о манерах. Как звать-величать тебя, добрый молодец? При тебе ли меч твой кладенец?

- Не юродствуй. Звать меня Карп Лукич, а от тебя мне надобно то же, что и отцу в свое время. Цену я знаю.

- Месяц жизни, - смеется голос. – Месяц жизни! Раньше помрешь, Карп Лукич, а откинешься – думаешь, к Господу пойдешь за свои дела? Одесную от Вседержителя встанешь?

- Встану или нет, это дело не твое. Ты на вопрос отвечай: девка моя указала на черный камень – чей это камень и как сюда попал?

Тишина.

- Камень, - шелестит в темноте голос. – Да, непростой камешек тебе попался, боярин, не простой. Если бы он не отгорел уже, худо бы тебе пришлось.

- Отгорел?

- Как есть. Не будет от него больше ни пользы, ни вреда, он свое дело сделал. Небось уже и рассыпался. А вот что он с бабой несчастной сделал – это другое дело, веселое. Жизнь-то он из нее в обмен на сглаз высосал, а тело-то осталось. Страшное оно теперь, боярин, страшнее меня даже, и великая в нем тоска.

- Не болтай попусту, нечисть, и не такое слыхал. Кто порчу на парня навел?

- А сам не догадываешься? Чье проклятье всего сильнее? Материнское! Мать и навела. Не люба ей была невеста, ох, не люба. Вот и обратила она сына в волка, чтоб ее загрыз, из сердца вырвал. Если бы не ты, он наутро уже в человека бы перекинулся, да к матери вернулся. Так, одна девка погибла бы, а теперь и он мертвец, и мать его проклятие на себя приняла. Трое мертвых, боярин, а не лезь ты – был бы один.

- А камень откуда взялся?

- Наследный. Испокон веков от матери к дочери передавался. Доволен? Знаешь, чей дом палить? Теперь расплатишься? Надоело свои же кости глодать!

- Ешь, - отвечает Карп Лукич.

Довольное урчание в темноте.

- Сладко мне, боярин, ох и сладко же, - шепчет голос. – Много в тебе жизни. Приходи еще, привечу, обниму, приласкаю. Приходи.

Уходит боярин Карп Лукич, а на голове его седых волос прибавилось – немного, не видно почти, но от себя не спрячешь.

- Мать это его, - говорит он Федору, когда из подвала выходит. – Поганое дело, не ждал такого.

- Женщины, как пишет ангелический доктор Фома Аквинский, суть вероломство и обман, - отвечает Федор. – А с камнем что, Карп Лукич? Силен еще камень?

- Кончился. А вот что с бабой стало, не знаю.

- Что эта говорит? – спрашивает Федор и опасливо на подвальную дверь косится.

- Говорит, что страшнее, чем она, баба стала.

- Бедная Апрося! – вздыхает Федор.

Но делать нечего, надо собираться на дело. Скликает Федор народ – голос у него зычный, хоть сам ледащий – берет народ хворост, огниво и стекается к избе Апроси, матери жениха.

- Дома она? – спрашивает Карп Лукич у старосты.

- Дома, боярин, - отвечает староста. – Второй день не выходит. Стара стала бабка, чудит.

- А ничего странного не видел?

- Нет, батюшка, не довелось.

- Ладно, - приказывает Карп Лукич. – Погодим с костром. Игнашка, встань у окна. Ты, Федька, рядом со мной будь, ты слово помнишь. Рябая где?

- Убегла, - отвечает Федор.

- Привести.

Привели Марфушку. Такая же, как и всегда – грязная, растрепанная, со своей Смертынькой.

- Смотри, Марфушка, - ласково говорит Карп Лукич. – Смотри внимательно. Есть кто в избе?

Откинула Марфушка волосы, сорвала повязку, уставилась заросшим глазом в избу.

- Хо-одит! – заскулила, - Хо-одит! На четырех ногах!

- На четырех, говоришь? – задумался Карп Лукич. – Плохо дело, Федька – права была Тень.

- Жечь будем, Карп Лукич?

- Придется.

Обложили дом соломой, стал Карп Лукич искру высекать. Высекает и слова тайные шепчет. Тут по плечу его хлоп – староста.

- Батюшка, в окне мелькнуло!

- Апрося?

- Нет, не она! Другое что-то, страшное! Рук у него много. Народ пужается!

- Пусть ждут. Сейчас будет огонь. Игнашка, карауль окно. Если кинется – кнутом!

Замычал Игнашка. Тут и искра вышла, да непростая – загорелась от нее солома в один миг. И такой вой из дома раздался, что сердце режет. Ходуном изба в дыму заходила, но из избы никого – видать, крепко держало чудище боярское тайное слово. Говорили только потом в деревне, что видели в окне за бычьим пузырем неведомое чудовище, в которое Апрося обратилась – черное, многоголовое, с тысячью суставчиков. Но полыхнула изба в последний раз и рассыпалась на пылающие уголья.

Вздохнул Карп Лукич. Кончилось дело. Расступился народ, и пошел он к себе на подворье, а в спину ему глядели стар и млад. Со страхом глядели – тут скрывать нечего, но такая у человека была служба.

А вот и весь о ней сказ.

Источник - SCP-foundation