Ужин

35

Однажды вечером, накануне очередной операции Клэр, ко мне неожиданно нагрянули Серж и Бабетта. В тот вечер я приготовил спагетти карбонара, единственное блюдо, которое удавалось мне на все сто. Наряду с ребрышками из кафе-для-простых-людей это было любимым лакомством Мишела, так что в отсутствие Клэр я готовил его ежедневно.

Только мы собрались сесть за стол, как в дверь позвонили. Не спросив разрешения войти, Серж и Бабетта прямиком направились в гостиную. Я видел, как пристально Бабетта осматривает комнату. В те недели мы ужинали не как обычно, на кухне, а в гостиной, перед телевизором. Бабетта бросила взгляд на сервировочные салфетки и приборы, а потом на включенный телевизор, где через несколько минут начиналось спортивное обозрение. Затем посмотрела на меня.

Под ее недвусмысленным взглядом я почувствовал, что должен объясниться. Я пролепетал что-то про праздничный элемент наших совместных трапез, поскольку далеко не во всем соблюдал заведенный порядок — ведь главное, чтобы не было явных признаков разрухи, я же не могу копировать Клэр в ее манере ведения хозяйства. Подозреваю даже, что в моей оправдательной речи прозвучали такие слова, как «домоводство на мужской манер» и «ощущение каникул».

Все это было довольно глупо, сообразил я потом, ведь я не обязан был ни перед кем отчитываться. Бабетта тем временем поднялась наверх, в комнату Мишела. Мишел сидел на полу, посреди разбросанных игрушек, и ставил в ряд сотню фишек домино, имитируя День домино.
[13]
Увидев тетю, он бросился в ее раскрытые объятия.

С чрезмерным энтузиазмом, на мой взгляд. Разумеется, он любил свою тетю. Однако сейчас он слишком уж крепко сжимал ее ногу. Складывалось впечатление, что ему в доме не хватает женщины. Матери. Бабетта тискала его и гладила по волосам. А тем временем осматривала его комнату. Я следил за ее взглядом.

Пространство на полу не было заполнено исключительно домино. Пол был усеян игрушками, так что негде было ступить. Комната выглядела, мягко говоря, неопрятно. Теперь я и сам это видел, обозревая ее глазами Бабетты. Разбросанные игрушки — еще полбеды. Два стула, диван и кровать Мишела были скрыты под горой одежды, чистой и грязной вперемешку, а на столе и табуретке возле кровати (незастеленной) громоздились тарелки с крошками и стаканы с недопитым молоком и лимонадом. Страшнее всего был огрызок яблока, облюбовавший себе местечко на майке клуба «Аякс», украшенной фамилией «Клюйверт» на спине. Как и все огрызки, пролежавшие больше пары минут на свету или свежем воздухе, он окрасился в темно-коричневый цвет. Я вспомнил, что днем принес Мишелу яблоко и стакан лимонада, но огрызок имел такой вид, будто уже несколько дней гнил здесь на футбольной майке.

Я также вспомнил, что обещал в то утро помочь Мишелу прибраться у него в комнате. Но по разным причинам (а попросту из-за этого вечного «успеется») руки до уборки так и не дошли.

Пока Бабетта держала на руках моего сына, ласково поглаживая его по спине, я посмотрел ей в глаза. И снова этот недвусмысленный взгляд! «Я собирался навести здесь порядок! — хотел выкрикнуть я. — Если бы ты пришла завтра, все бы сияло чистотой». Но я промолчал и лишь пожал плечами. Да, здесь легкий кавардак, говорили мои плечи, ну и что? На фоне всего происходящего это сущий пустяк.

Снова оправдания! Нет, больше не стану ничего объяснять. Они ведь свалились как снег на голову. А если бы я заявился к ним без предупреждения? Когда Бабетта, к примеру, брила бы ноги, а Серж стриг ногти? Тогда бы моему взору тоже открылось то, что не предназначено для чужих глаз, частичка личной жизни. Не надо было их впускать, сокрушался я.

Спускаясь вниз, после того как Бабетта обещала Мишелу вернуться и посмотреть, как будут падать фишки домино, мы прошли мимо ванной комнаты и нашей с Клэр спальни. Бабетта не преминула заглянуть и туда, запечатлев в сознании переполненную бельевую корзину и усыпанную газетами развороченную постель. На этот раз она даже не удостоила меня взглядом, что было куда болезненнее и унизительнее. Покидая комнату Мишела, я сказал ему, что ужин почти готов и что мы вот-вот сядем за стол. При этом я обращался исключительно к нему, непрозрачно намекая Сержу и Бабетте, что их к ужину никто не приглашает. Они ввалились в дом в неподходящий момент, так что пусть отправляются восвояси.

Внизу, в гостиной, Серж, засунув руки в карманы, расположился перед телевизором, где уже началось спортивное обозрение. Сильнее всего — сильнее даже, чем наглая поза моего брата, чувствовавшего себя здесь как дома; чем недвусмысленные взгляды моей невестки в комнате Мишела, в нашей спальне, в ванной, — сильнее всего меня разозлили кадры спортивного обозрения, в которых кучка футболистов, нарезавших тренировочные круги по залитому солнцу полю, давала мне понять, что вечер мой напрочь испорчен. Вечер вместе с Мишелом перед телевизором, с тарелками спагетти на коленях, пусть и без матери, без моей жены, но все же радостный вечер.

— Серж… — Бабетта подошла к моему брату и положила руку ему на плечо.
— Да, — сказал Серж, обернулся и посмотрел на меня, не вытаскивая рук из карманов. — Паул… — начал он, но остановился и бросил беспомощный взгляд на Бабетту.

Бабетта глубоко вздохнула. Затем взяла мою руку в свои длинные, элегантные пальцы. Недвусмысленный взгляд исчез. Она смотрела дружелюбно, но решительно, как если бы я больше не был причиной тотального хаоса в этом доме, а сам являл собой переполненную бельевую корзину, содержимое которой ей ничего не стоит перестирать, или раскуроченную постель, которую она застелит в мгновение ока.

— Паул, — сказала она. — Мы знаем, как тебе тяжело. Тебе и Мишелу. Теперь, когда Клэр в больнице. Мы, конечно, надеемся на лучшее, но сейчас трудно предсказать, как долго все это продлится. Поэтому мы подумали, что для тебя и для Мишела будет лучше, если Мишел какое-то время поживет у нас.
Я ощутил одновременно приступ обжигающей ярости и ледяную волну паники. Эти чувства явно считывались с моего лица, поскольку Бабетта легонько стиснула мою руку и сказала:

— Успокойся, Паул. Мы лишь хотим тебе помочь.
— Да, — вторил ей Серж.
Он сделал шаг вперед, будто хотел взять другую мою руку или похлопать меня по плечу, но в последний момент передумал.
— У тебя достаточно забот с Клэр, — улыбнулась Бабетта, проведя пальцем по тыльной стороне моей ладони. — Если мы ненадолго заберем Мишела, у тебя будет возможность прийти в себя. И Мишелу будет легче. Он держится молодцом, но ребенок многого не произносит вслух, хотя все прекрасно видит.

Я несколько раз глубоко вздохнул. Главное, чтобы голос не дрогнул.
— Я бы с удовольствием пригласил вас поужинать с нами, — сказал я, — но, к сожалению, еды на всех не хватит.
Бабеттин палец на тыльной стороне моей ладони застыл на месте; она хоть и продолжала еще улыбаться, но улыбка эта словно отделилась от сопровождающей ее эмоции, если таковая вообще имелась.

— Да мы вовсе и не собирались оставаться на ужин, Паул, — сказала она. — Мы просто подумали: завтра Клэр оперируют, и, может, Мишела лучше отвезти к нам…
— Мы с сыном как раз намеревались сесть за стол, — сказал я. — Вы выбрали не самый удачный момент для визита. Поэтому я хотел бы попросить вас немедленно покинуть мой дом.
— Паул… — Бабетта сжала мою руку, улыбка исчезла. Она с мольбой смотрела на меня, что ей совсем не шло.

— Паул, — вмешался мой брат. — Ты же понимаешь, что это не самые идеальные условия для четырехлетнего ребенка.
Я вырвал руку из пальцев Бабетты.
— Что ты сказал? — спросил я. Мой голос звучал спокойно, без дрожи, даже, возможно, слишком спокойно.
— Паул! — засуетилась Бабетта.

Может, она заметила то, чего сам я не замечал. Может, она боялась, что я наброшусь на Сержа с кулаками, но такого удовольствия я бы ему не доставил. Ледяная волна паники пусть и окончательно уступила место обжигающей ярости, но кулак, которым бы я с наслаждением звезданул по его благородной, столь озабоченной моей судьбой и судьбой моего ребенка роже, явился бы веским доказательством того, что я не способен управлять собственными эмоциями. А тот, кто не владеет своими эмоциями, не очень-то подходит на роль одинокого (временно) отца семейства. В течение одной минуты я уже раз пять услышал свое имя. Из опыта я знаю, что если люди часто произносят твое имя, значит, они чего-то от тебя хотят. Причем ваши желания, как правило, не совпадают.

— Серж имел в виду, что сейчас на тебе колоссальная нагрузка, Паул. — (Шестой раз!) — Мы прекрасно знаем, как ты стараешься обеспечить Мишелу душевный комфорт. Но это тяжело. Ты должен быть опорой и для Клэр, и для своего сына. Никто не ждет от тебя, что при таких обстоятельствах ты будешь все успевать по дому. — Порхающим движением пальцев она вскинула руку вверх, подразумевая разбросанные игрушки, бельевую корзину, незастеленную кровать с газетами. — Отец — вот что сейчас для Мишела самое важное. Его мать больна. У него не должно сложиться впечатление, что его отец больше не справляется.

— К сожалению, должен еще раз попросить вас удалиться, — сказал я. — Мы с Мишелом уже четверть часа назад собирались приступить к ужину. У нас здесь заведен определенный распорядок, которого мы хотели бы придерживаться, особенно
при таких обстоятельствах
, — добавил я.

Бабетта снова вздохнула, а я подумал, что она сейчас опять обратится ко мне по имени, но она перевела взгляд на Сержа, а потом на меня. По телевизору звучала финальная мелодия спортивного обозрения. И вдруг на меня навалилась беспросветная тоска. Мой брат и невестка заявились в мой дом, чтобы учить меня, как вести хозяйство. Однако сейчас произошло еще кое-что, чего уже никогда не исправишь. Это может показаться чепухой — так оно и есть, — но все же от мысли о том, что мы с Мишелом уже не посмотрим сегодняшнее спортивное обозрение, у меня на глаза навернулись слезы. Я подумал о Клэр в ее больничной палате — несколько дней назад ее, к счастью, перевели в отдельную палату; до этого она лежала по соседству с вонючей, беспрестанно пукающей старой бабой; во время моих посещений мы с Клэр старались делать вид, что ничего не слышим, но однажды терпение Клэр лопнуло, и после каждого «залпа» она стала демонстративно брызгать вокруг себя дезодорантом. Смех сквозь слезы. Так что я выпросил у старшей медсестры одноместную палату для Клэр. Окна палаты выходили на боковое крыло больницы; с наступлением сумерек там зажигался свет, и ты видел койки других пациентов, поднимающихся с подушек, когда приносили горячий ужин. Мы условились, что вечером накануне операции я не приду в больницу, а останусь дома с Мишелом. Жизнь шла своим чередом. Но сейчас я подумал о Клэр, о моей жене, о сумерках и унылом виде из окна ее одноместной палаты. Может, все-таки стоило попросить няню посидеть с Мишелом. В

Я решил, что позже ей позвоню. После того как уйдут Серж и Бабетта, а Мишел уляжется спать. Да, им действительно пора было проваливать, чтобы мы с Мишелом наконец смогли начать наш уже и так безвозвратно расстроенный ужин.
И тут ко мне в голову закралась новая мысль. Подобная ночному кошмару, от которого просыпаешься в холодном поту, подушка мокрая, сердце колотится… но вот в спальню проникает свет, и ты с облегчением понимаешь, что это был только сон.

— Вы сегодня были у Клэр? — спросил я как можно более беспечным и бодрым голосом, чтобы они не заметили моего волнения.
Судя по выражениям лиц Сержа и Бабетты, их явно удивил мой вопрос. Или тот факт, что я столь резко поменял свою позицию, ведь всего пару минут назад я еще настаивал на их уходе.
— Нет, — сказала Бабетта. — То есть… — Она глазами искала поддержки у Сержа. — Я с ней сегодня говорила по телефону.

Значит, так оно и было. Случилось немыслимое. Это был отнюдь не сон. Идея забрать Мишела исходила от моей собственной жены. Сегодня они беседовали по телефону с Бабеттой. Возможно, Бабетта первая заговорила об этом, а Клэр, не в состоянии сопротивляться и мечтая побыстрее от нее отделаться, согласилась. Не обсудив это прежде со мной.
В таком случае дела мои хуже некуда. Если моя жена без моего ведома принимает важные решения, касающиеся нашего сына, значит, виной тому наверняка я сам.

Мне следовало прибрать комнату Мишела, подумал я. Засунуть белье в стиральную машину, когда в дверь позвонили Серж и Бабетта, выбросить газеты в мусорный мешок и выставить его в коридор, словно я как раз готовился отнести его в контейнер для макулатуры.

Но сейчас поезд уже ушел. Что-либо менять было слишком поздно. Серж и Бабетта заранее все спланировали, и, даже если бы мы с Мишелом в костюмах-тройках и при галстуках сидели за столом, накрытым камчатой скатертью и серебряными приборами, они бы исхитрились и придумали что-нибудь еще, чтобы изолировать от меня сына.
«Вы говорили с Клэр о Мишеле?» — Я не задал этого вопроса, он, как говорится, повис в воздухе. Промолчав, я дал Бабетте возможность заполнить недостающее звено в ее ответе.

— Почему Мишел никогда не приходит к ней в больницу? — спросила Бабетта.
— Что? — сказал я.
— Почему Мишел никогда не навещает Клэр? Сколько она уже лежит в больнице? Это же ненормально — ребенок, который не хочет увидеться со своей больной матерью!
— Мы с Клэр это обсуждали. В самом начале Клэр сама не хотела. Она не хотела, чтобы Мишел видел ее в таком состоянии.

— Это было вначале. А потом? Потом-то можно было привести к ней Мишела? Клэр уже и сама ничего не соображает. Она думает, что ребенок ее забыл.

— Не мели чепухи. Никого Мишел не забывал. Он… — Я хотел сказать: «Он постоянно о ней спрашивает», но это была откровенная ложь. — Он просто не хочет ходить в больницу. Я часто ему предлагаю: «Давай сходим завтра к маме?» А он хмурится. «Может быть», — отвечает он, а когда на следующий день я снова завожу этот разговор, он качает головой. «Может быть, завтра», — говорит он. Я же не могу тащить его насильно! Да и не хочу. Ни при каких обстоятельствах. Я не буду заставлять его ходить в больницу против его воли. У него наверняка есть на то свои причины. Ему четыре года, но, возможно, он лучше знает, как поступать. Если в данный момент он хочет забыть о том, что его мать болеет, значит, так тому и быть. Это его право. Взрослые тоже так поступают.

Бабетта потянула носом и подняла брови.
— По-моему… — сказала она.
И тут я тоже почувствовал запах горелого. Я бросился в задымленную кухню.
— Черт возьми! — Я чуть не плакал, выключая газ под кастрюлей со спагетти и открывая дверь в сад. — Черт возьми! Черт! Черт!
Я размахивал руками, но дым лишь циркулировал по кухне, никуда не исчезая.
Сквозь наворачивающиеся слезы я заглянул в кастрюлю. Взяв деревянную ложку, принялся мешать вязкое коричневое месиво.
— Паул…

Они вдвоем стояли в дверном проеме. Серж ступил одной ногой на кухню. Бабетта положила руку ему на плечо.
— Вы только посмотрите! — кричал я. — Посмотрите!
Я швырнул деревянную ложку в раковину, силясь не разрыдаться.
— Паул… — Мой брат зашел в кухню и протянул мне руку.
Я быстро шагнул в сторону.
— Паул, все это объяснимо. Сначала твоя работа. А теперь Клэр. Признайся себе. В этом нет ничего зазорного.

Я помню, что в тот момент, когда я взялся за раскаленные ручки кастрюли и обжег пальцы, раздалось громкое шипение. При этом боли я не почувствовал.
Бабетта вскрикнула. Серж откинул голову назад, но дно кастрюли задело его лицо. Он пошатнулся и чуть не упал на Бабетту, когда я во второй раз запустил кастрюлей ему в лицо. Послышался хруст, потекла кровь, брызнув на белый кафель стены и банки со специями возле плиты.
— Папа.

Серж тем временем распластался на полу с окровавленным ртом и разбитым носом. Я уже держал кастрюлю наготове, чтобы еще раз хорошенько ему врезать.
Мишел стоял в дверном проеме и смотрел не на лежащего дядю, а на меня.
— Мишел, — сказал я, пробуя улыбнуться и опуская кастрюлю. — Мишел.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь