Уважаемый господин М.

Пленка дошла до конца и выскакивает из проектора, неожиданно освободившаяся катушка стремительно вращается, и я останавливаю ее указательным пальцем.
– Да, – говорю я.
– Я помню, – говорите вы.
Вы берете свой бокал красного вина с низкого столика возле кушетки и подносите его к губам – но не делаете ни глотка.

– Они сочли эти фильмы совершенно идиотскими. То есть ту цветочную палатку и что вы делаете тут в лифте. Задним числом. Вот и все. А задним числом это приобретает другой смысл. Во всяком случае, с этой учительницей. Никакого уважения. Такой ведь был вывод? А тому, кто не имеет никакого уважения к учителям, не составит большого труда и убить учителя.
– Да, – говорю я.
В горле у меня вдруг пересохло, я подношу к губам бутылку пива, но она пуста.

– А тот сценарий стал, я думаю, последней каплей. О захвате заложников в твоей собственной школе. Раздули целую историю. Ведь такого «нормальный ученик» тоже никогда не сделает, правда? Но это, конечно, чушь собачья. Самое большее, что можно сказать теперь, – это что ты намного опередил свое время.
– Герман, хочешь еще пива? – спрашивает ваша жена.
Я киваю:
– Очень.

– Вся эта брехня о давно прошедшем… – продолжаете вы, пока ваша жена встает и уходит на кухню. – Это в точности как с трудным детством. Кто-то открывает стрельбу в средней школе или в торговом центре и убивает пятнадцать человек. В ходе расследования неизменно всплывает трудное детство: разведенные родители, отец, распускающий руки, пьющая, торгующая собой мать, виновник с «нарушенными социальными контактами», который «всегда выделялся и зачастую вел себя странно». Но удобства ради забывают о десятках тысяч, может быть, даже о сотнях тысяч чудаков с нарушенными социальными контактами, с не менее трудным детством, которые пальцем никого не тронут, не говоря уж о насилии или убийстве.

– Но ведь в «Расплате» вы проводите ту же связь.

– Просто это было лучше для книги. Предзнаменования. Сигналы, указывающие на будущее. Кроме фильма с этой учительницей и того сценария, главным, наверное, был еще тот учитель физики. Которого ты продолжал снимать, когда он уже мертвым лежал у себя в кабинете. Кто делает такое, будет и вообще безразличен к жизни, к жизни учителей, – так рассуждали в то время. Сначала я придерживался такой же логики. Еще раз: для книги. Книга, в которой несколько подростков делают смешные фильмы у цветочной палатки, дурачат учительницу и снимают умершего на боевом посту учителя, но потом никого не убивают, а, напротив, продолжают учиться, создают семьи и дослуживаются до главного бухгалтера в страховом обществе, – такая книга никому не интересна. Такие личности естественно вливаются в серую массу людей, которые, возможно, совершали в юности дикие и странные выходки, но потом, повзрослев, усмирились. Писателю это ничего не дает. Кстати, он у тебя с собой, тот фильм с учителем физики?

Ваша жена снова садится на диван, я отпиваю из второй бутылки пива. На экране Лаура. Она сидит в столовой лицея имени Спинозы, сорок лет назад, она засовывает два пальца себе в рот, она давится, но дальше ничего не происходит. Она брезгливо морщит лицо, потом улыбается в камеру и качает головой.
– Какая красивая девушка, – говорит ваша жена. – Что она там делает?

– Я предложил ей выблевать розовый кекс, чтобы она могла сказаться больной перед контрольной по физике, – говорю я. – Она старалась изо всех сил, но в итоге у нее так ничего и не получилось.
Тем временем в кадре появились голени и блестящие черные ботинки господина Карстенса. Камера медленно поднимается по его ногам, но уже скоро весь кадр заполняется столом, тело скрывается из виду за мужчинами – консьержем, двумя учителями, – которые садятся вокруг него на корточки.

В кадре снова появляется Лаура, она стоит у двери кабинета физики и озирается по сторонам, потом машет рукой в сторону камеры и начинает пробираться между столпившимися перед кабинетом школьниками. Она смотрит в объектив, нет, на этот раз она смотрит мимо камеры – на меня. Она что-то говорит, она грозит пальцем, почти осуждающе:
не смей
! Но потом мы видим ее улыбку. Она улыбается и качает головой.

– Тебе надо было это перевернуть, – говорите вы. – Или нет, не перевернуть. Вот что я имею в виду: представь, что ты идешь по какой-то улице и вдруг слышишь не совсем привычный звук – слишком низко пролетающий самолет, во всяком случае что-то необычное, необычный звук – звук, который отличается от нормального уличного шума вокруг тебя. Ты смотришь наверх и действительно видишь самолет. Пассажирский самолет. Он летит над самыми крышами домов. Так быть не должно, вот твоя первая мысль; что-то случилось, раз он летит так низко. Случайно у тебя есть с собой кинокамера. Или видеокамера. Ты направляешь камеру вверх, и не проходит и секунды, как ты видишь, что самолет врезается в небоскреб. В башню. В здание высотой больше ста этажей. Ты

снимаешь
, как самолет врезается в эту башню. Взрыв, огненный шар, разлетающиеся во все стороны обломки. Через полгода ты совершаешь убийство. Полиция производит обыск и находит пленку с врезающимся в башню пассажирским самолетом. Могут ли сыщики, которым поручено это расследование, сделать вывод, что ты всегда испытывал недостаточно благоговения перед жизнью, поскольку снял гибель сотен, а то и тысяч людей? Только потому, что ты случайно там оказался?

Пленку с моими родителями, которые сидят за столом и едят, мы смотрим молча. В том числе и я; я ничего не комментирую, только отмечаю, что чего-то не хватает без музыки, без саксофона Михаэла. Возможно, не надо было ее показывать, приходит мне в голову, когда пленка подходит к концу.
– Герман, а почему ты назвал это «Жизнь ради смерти»? – спрашивает ваша жена, когда я останавливаю проектор и беру следующую катушку.

– Ах, то было такое время, – говорю я. – Высокопарные названия. Так из ничего делают нечто. В конце концов, это всего лишь мои родители. Я задумал еще и продолжение, но через несколько месяцев отец окончательно ушел к своей новой подруге, и мне больше не хотелось этим заниматься.
На следующей пленке мы снова в Терхофстеде. Вот мы идем по дороге на Ретраншемент, точнее, сворачиваем: я несусь вперед, чтобы увидеть, как они все выходят из-за поворота.

– Лодевейк, – говорите вы. – А тот кудрявый – Михаэл. Рон. Давид, та девушка рядом с ним – ее я все время забываю – его подружка, да как же ее звали-то?
– Мириам, – говорю я.
– Лаура, – говорите вы, когда мимо проходит Лаура.
Она идет под руку со Стеллой, но имя Стеллы вы не называете.
Потом мы в Звине. Я снимаю кусты чертополоха, а потом – белую полосу прибоя вдалеке, Давида и Мириам, которые отстали на дамбе, стоят и целуются.

Мы видим Лауру со спины, ее длинные черные волосы и следы, которые ее сапожки оставляют на песке.
Я обгоняю ее, я снимаю ее спереди. Лаура останавливается – она смотрит прямо в камеру, она отводит волосы с лица. Она смотрит. Она продолжает смотреть.

Я вставляю в проектор последнюю катушку. Белый пейзаж, пурга, синяя табличка с названием населенного пункта – «Ретраншемент, муниципалитет Слейс», – на ней шапка снега, но снег налип и на лицевой стороне, через табличку по диагонали идет красная черта.
Лаура. Лаура с пластиковым мешком для покупок, у нее на голове белая шапочка, камера приближается – снег на Лауриных бровях, на ее ресницах, – пока ее лицо не заполняет весь кадр, а затем становится нерезким и чернеет.

– Эту пленку так и не нашли, – говорю я. – Я только-только отнес ее в проявку, когда ко мне домой пришли и забрали все остальные.
Следы ног на снегу, камера медленно поднимается, мы видим начало моста, перила, под ними лед, – должно быть, это замерзшая вода какой-то реки или канала.

На противоположном конце моста стоит учитель истории Ландзаат. Он машет рукой – нет, скорее этот жест означает «ну давай поторопимся, пойдем дальше». Он поворачивается и делает несколько шагов, потом оглядывается и останавливается.
Похоже, его окликнули, поэтому он и остановился; за мостом он свернул налево, а теперь он указывает прямо перед собой и поднимает обе руки.

Еще некоторое время он продолжает так стоять; он довольно далеко, но по его жестам, по движениям его тела видно, что он что-то говорит, может быть, что-то спрашивает, – белые облачка вырываются у него изо рта.
Он начинает возвращаться, он поднимается на мост и останавливается опять. Он что-то говорит (спрашивает). Он на что-то указывает.
Потом он пожимает плечами, поворачивается, снова идет по мосту до конца и сворачивает направо.
43

Первые полчаса они не говорят почти ничего. Они идут то рядом, то – там, где тропинка становится у´же, а снег глубже, – друг за другом.

Всю прошлую ночь Ян Ландзаат не сомкнул глаз; он ворочался в постели – тихонько, стараясь не шуметь, но при малейшем движении кровать скрипела. Широко раскрыв глаза, он смотрел на дощатый потолок; клетчатые занавески на окне он оставил раздернутыми, балки и доски были хорошо освещены снаружи уличным фонарем – он убедился, что при таком свете видны даже облачка от его дыхания.

Он раздумывал; это было лихорадочное (другого слова не подберешь) раздумье, его голова пылала от кувыркающихся друг через друга и трущихся друг о друга мыслей. Ему надо было отлить, но он оставался в постели, пока это не стало причинять боль, и только тогда пошел вниз.

Шаг за шагом в его ворочающейся и кружащейся голове начинали вырисовываться контуры какого-то плана. Плана, который он к первым проблескам рассвета окрестил планом «Б», – он беззвучно засмеялся от такого названия: план «Б». Это звучало как нечто из приключенческого романа, из боевика, в котором спецназ занимает остров со скалистого северного берега, а не с усеянного минами пляжа на южной стороне.

Первую часть этого плана он уже выполнил, еще не зная, что будет делать дальше. Вчера вечером, после того как еще раз было решено, что он остается здесь на ночь, он пошел взять из машины дорожную сумку; дорожную сумку и бутылку виски, наполненную уже меньше чем на четверть.

Это был какой-то импульс. Подчиняясь этому импульсу, он занял место за рулем и открутил с бутылки колпачок. Когда он запрокинул голову и как можно ровнее направил поток обжигающей жидкости себе в глотку, его взгляд остановился на лампочке.
Она находилась на потолке, в середине, чуть позади двух передних кресел. Впереди, рядом с зеркалом заднего вида, была еще одна такая же. Лампочка, установленная для того, чтобы в темное время суток можно было, например, свериться с картой.

Лампочка в середине потолка служила для удобства пассажиров на заднем сиденье. Иногда, когда он вечером вез дочек обратно домой, они спрашивали, можно ли ее включить, чтобы почитать журнал или книжку комиксов.

Раза два-три за прошедший год они забывали выключить эту лампочку. На следующее утро аккумулятор был разряжен, и ему приходилось возиться с проводами для прикуривания или даже звонить в службу техпомощи. Он сделал еще глоток, включил лампочку, привинтил колпачок обратно на бутылку, засунул ее в сумку и вышел из машины.

Это был первый этап плана «Б». Так или иначе, наутро машина не заведется. Телефона он в доме не видел. Можно позвонить в техпомощь от кого-нибудь из деревни, но он сразу возразит, что техпомощь тоже, наверное, не пробьется при такой погоде. Он предложит пойти за подмогой в какой-нибудь гараж.
Он ставил на то, что они не отпустят его одного в такой снегопад, что Герман, после некоторых колебаний, пойдет с ним вместе, чтобы указать дорогу, – но Лаура с ними не пойдет, Лаура останется дома.

Он сделал верную ставку.

Они подошли к узкому мосту через замерзший канал, Ян Ландзаат теперь шел впереди. Он не задумываясь перешел через мост и на противоположной стороне свернул налево.
Вечером первого рождественского дня, когда стал оформляться его первый план (план, который теперь, оглядываясь назад, можно было бы назвать планом «А»), один в своем жалком холостяцком жилище, он поискал дорожную карту, но все карты, насколько он помнил, остались дома.

Тогда-то он и подумал о бардачке своей машины, где всегда лежало несколько дорожных карт: карты с последнего летнего отпуска, может быть, даже карта Франции и совершенно точно – карта Нидерландов.
Где-нибудь по дороге, на заправке, купить карту Франции, если ее не окажется в бардачке, мысленно пометил он себе. Так «друзья в Париже» приобретут больше правдоподобия.

На следующее утро он убедился, что в бардачке действительно лежит только карта Нидерландов. Он примерно знал, как ему ехать, однажды он уже побывал в той стороне, в Кнокке, где дочки катались туда и обратно по бульвару во взятых напрокат педальных машинках, а они с женой, сидя на террасе, наслаждались креветочными крокетами, под которые выпили целую бутылку белого вина.

Ретраншемент еще был обозначен на карте Нидерландов, Терхофстеде – нет. Но он не ожидал больших сложностей с поисками. Как он увидел по карте, лучше всего было бы поехать на Влиссинген, а там переправиться на пароме в Брескенс. От Брескенса до Ретраншемента оставалось бы еще километров пятнадцать.

«А где это точно, Ретраншемент? Я о нем даже никогда не слышал». Они лежали, прижавшись друг к другу, в постели, на кровати в гостинице у выезда в сторону Утрехта. Лаура перегнулась через него, чтобы взять с тумбочки пачку сигарет. Их отношениям было две недели; тогда они еще делали это дважды, один раз торопливо, как в кино, – одежда стянута у самой двери, трусики и обувь разбросаны от двери до кровати, – а потом, после одной или двух сигарет, еще раз, медленно, со всем вниманием, дожидаясь друг друга. «Я больше не ездила, – рассказала она ему о домике родителей в Зеландии. – Когда я была маленькой, для меня это было приключение, а потом стало скучно с одними родителями и братишкой». Он спросил ее, где это точно в Зеландии, просто так, на самом деле это его не интересовало, но, услышав название Ретраншемент

[19]
, он подумал, что она его дурачит. «Это не в самом Ретраншементе, а в маленькой деревеньке поблизости от него. В Терхофстеде. Прошлым летом мы с друзьями ездили туда целой компанией. И опять было здорово».
В последний вечер у него дома, в тот самый вечер, когда она потеряла в ванной сережку, она рассказала, что в осенние каникулы снова поедет туда с компанией друзей.
Как-то вечером, за несколько дней до рождественских каникул, он позвонил ей.

– Не вешай трубку! – сказал он поспешно. – Мне надо сказать тебе что-то важное.
Он услышал, как она вздохнула на другом конце провода; он постарался не думать о десяти своих предыдущих звонках, когда только дышал в микрофон.
– Пожалуйста, Ян, – сказала она. – Пожалуйста. Перестань.
– Ты права, – сказал он быстро. – Я перестану. За этим я тебе и звоню. Чтобы сказать тебе, что больше не буду.

Он был пьян, он изо всех сил старался говорить в бодром темпе – в надежде, что тогда она этого не заметит, – но чувствовал, как его слова поскальзываются, какого труда им стоит сохранять равновесие, как слова прилипают друг к другу.
– Ян, я кладу трубку. Мне это совсем не нужно.
– Подожди! Подожди немножко! Дай мне договорить, я скоро закончу. Потом можешь вешать трубку.
Теперь он был готов услышать короткие гудки, но трубку она не повесила; она ничего не говорила, но и не отключалась.

«Мне не хватает тебя, Лаура. Без тебя я не могу жить. Без тебя я и не буду дальше жить. Еще до конца года я разделаюсь с этим».
Прикрывая микрофон одной рукой, другой он схватил и поднес к губам бутылку виски.

– Я хочу в последний раз с тобой увидеться, – сказал он, сделав три глотка. – Нет, это не то, что ты думаешь, – добавил он быстро, снова услышав, как она вздохнула. – Я ничего от тебя не хочу, клянусь. Я только хочу проститься с тобой по-человечески. После этого, обещаю, я больше не буду тебе звонить. Скажи только где. Просто в кафе, где хочешь. Завтра. Или послезавтра.
– Завтра я не могу. А послезавтра меня здесь не будет. Я уезжаю.

Он почувствовал какой-то пузырь под самой диафрагмой, пузырь, который рвался наружу. Он снова прикрыл микрофон рукой и попытался рыгнуть, но наверх вышло только немного виски, виски и еще что-то.
– Куда ты едешь?
Нет, об этом он не должен был спрашивать.
– Мои родители едут в Нью-Йорк, – сказала она.
– Ты едешь в Нью-Йорк? Как здорово! А ты едешь уже послезавтра? Ну, может быть, мы еще можем…

«Может быть, тогда мы можем встретиться еще сегодня вечером?» Но хорошей эта мысль не была, он не знал, который час, – он знал, во сколько ей позвонил, но потом потерял всякое представление о времени.
– Я с ними не еду, – сказала она. – С ними едет братишка.

Вот тогда-то он и понял – несмотря на шум в пьяной голове, – понял, что не должен дальше расспрашивать. Ее родители едут в Нью-Йорк. С братишкой. Она сама себе хозяйка, у нее нет причин куда-то уезжать, но она все-таки уезжает, она сама только что это сказала.
С ним!
Он зажмурился. В течение трех секунд он думал о женоподобном теле Германа, о сосульках его немытых волос, о бисерном браслете у него на запястье, о его вонючих резиновых сапогах, о его уродливой челюсти.
Черт, как это возможно?

– У меня идея, – сказал он. – Все на твое усмотрение. Ты не хочешь увидеться со мной сейчас. Ты не
можешь
увидеться со мной сейчас. Давай тогда договоримся, что ты позвонишь
мне сама
. Когда у тебя получится. Может быть, сейчас ты еще думаешь, что нам не нужно видеться, но, Лаура, это не так. А когда – решать тебе. От меня ты больше ничего не услышишь.

На заправочной станции между Гусом и Влиссингеном, где он остановился, не оказалось карты Франции, зато была подробная карта Зеландии. С этой-то картой он и сверился назавтра на чердаке, в первом утреннем свете. Ближайшим крупным населенным пунктом был Слейс. Терхофстеде тоже был обозначен на этой карте, он кое-как запомнил дорогу – и туда, и обратно.

Вот почему за мостом через канал он почти автоматически свернул налево. Потому что считал, что так помнит по карте. Нет, не то что считал, что помнит, – на сто процентов точно знал, что помнит. И поэтому же он не сразу обернулся, когда Герман его окликнул. Последние четверть часа Герман шел позади, между тем они оставили за спиной окраину Терхофстеде и только время от времени проходили мимо ферм, расположенных в отдалении от дороги. Людей они совсем не видели, только однажды – рычащую сторожевую собаку, которая на несколько шагов вышла со своего двора, но потом сразу решила, что этого хватит.

– Здесь нам надо направо! – во второй раз слышит он голос Германа и теперь оборачивается.
Герман еще стоит на той стороне, в начале моста, он держит что-то перед лицом – бинокль, думает Ландзаат сначала, но потом видит, что это камера. Кинокамера.

Кинокамера! Герман его снимает – а может быть, уже снимал и раньше, когда как бы отставал. Сначала он намеревается подойти к Герману, вырвать камеру у него из рук и бросить ее в канал. В замерзший канал – он представляет себе, как камера, возможно, еще подпрыгнет на льду, а потом разлетится на куски. Нет, это нехорошо. Плохая идея. Мысленно он считает до десяти.
– Ты уверен? – кричит он. – Я думал, что Слейс в той стороне.

И он указывает. Он указывает в направлении Слейса – в направлении того места, за деревьями и еще за несколькими белыми лугами и насыпями с ивами, где, как он точно знает, должен находиться Слейс.
– Нет, он отсюда направо! – кричит в ответ Герман.
Герман все еще стоит на той стороне моста, и в наступившей тишине Ландзаат слышит какой-то новый звук, который ему не сразу удается распознать, тихое потрескивание. «Камера! Он просто продолжает снимать! Он снимает, что я буду делать».

– Я здесь уже бывал, направо ближе.
Теперь Ландзаат медленно поворачивается и идет обратно к мосту. Тоже как можно медленнее – он пытается выиграть время, время на размышления. Он не может себе представить, чтобы Герман ошибался. Но ведь направо вдоль канала – это противоположное направление, они будут только удаляться от Слейса. И приближаться к морю, к птичьему заповеднику. Звин, так это называется – он утром прочитал на карте.

Его план «Б» был столь же прост, сколь и гениален, как считал он сам. Ему не пришлось обдумывать этот план всю ночь: его осенило даже не за секунду, а от силы за полсекунды, яркая вспышка, он лежал на чердаке с открытыми глазами, уставившись в потолок, освещенный отблеском уличного фонаря, но идея была такой ясной и ослепительной, что желтоватый отсвет на досках и балках в эти полсекунды, казалось, померк.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь