Тонкие материи. Ко дню рождения ЛС

Читать я научился довольно рано, но с мамой мы все равно читали вместе: и чтобы про это поговорить и чтобы вместе насладиться звуком слов. С папой мы читали вместе тоже и даже вместе гуляли выходными в библиотеку, но это было немножко другое. Папа отвечал за смысл и точность, а мама - за чувства и звуки.

У меня вот прямо в глазах стоит, как она хохочет и снова и снова перечитывает сначала с листа, а потом наизусть историю про то, как "сяпала калуша с калушатами". Слово "некузявый" из этой сказочки осталось у нас дома и я, пожалуй, даже никогда и не думал, что кто-нибудь может его не знать.

В 17 лет чтение мое было совсем другим: серьезная литература, возвращенцы, толстые журналы. Пожалуй, самым любимым романом того времени для меня был "Чевенгур", проглоченный в две ночи. Самым удивительным текстом года - повесть "Свой круг" в "Новом мире", принесенном отцом с работы. Это было какое-то такое выворачивание человека наизнанку, которого я прежде не видал никогда. И это был странный, звенящий и надтреснутый голос, незабываемый. Я даже запомнил автора: Л.Петрушевская. В отцовской компании говорили, что она пишет для модных театров, для меня это был более или менее пустой звук.

Мне казалось тогда, что я понял, что такое "Петрушевская". Что-то про безжалостность и точность, вроде хирурга в подворотне, Джека-на-все-руки-потрошителя. Повесил ярлычок, пусть и недоуменный, и продолжил жить. Потом я много раз встречал людей, которые доискиваться до настоящей Петрушевской в этот момент и закончили – и всегда ужасно жалел их.

Я понял, что ничего не понял, уже в 22 – меня переворотил рассказ "В садах иных возможностей" (тоже в "Новом мире"; не путать с одноименным романом). Героиня там была довольно бестолковая и не слишком внимательная - настолько, чтобы вполне пропустить факт своей собственной смерти. Не слишком точными словами рассказывала она про переселение в лимб, невнятное туманное существование и симпатичного ангела, ходящего к ней по ночам из-за реки. Это было ничем не похоже на "Свой круг" - кроме голоса: того же, звенящего и натреснутого. Трудно было поверить, что это та же Петрушевская. Какая там безжалостность? Её забота ещё длилась, когда у Бога уже заканчивалась.

Потом в журнале "Столица" (мальгинской, до вашей эры Яковлева-Мостовщикова) со мной случились "Дикие животные сказки" – нечто совершенно немыслимое, притягательное и желанное как нырок по трубе аквапарка: каждый раз офигительно и каждый раз невозможно ваще понять, что это было такое.

Потом в Ex Libris НГ, который мы выпускали кучкой юных авантюристов, вдруг пришла колонка (чуть ли не по факсу) про то, как правильно писать смски. Русский язык взвивался и кучерявился в транслите. Такое можно было бы ждать от какого-нибудь ейского авангардиста, а не от Людмилы Петрушевской, поэтому самой поразительной частью этого в целом поразительного текста для меня была подпись автора.

Потом случился поросенок Петр, последний народный мем русской литературы. "Извините, я на тракторе," - сообщал он пролетной вороне, еще и не думая этот трактор угонять.

Потом мы встретились.

"Смотрите! - восклицала Л.С., тыча в странички интернет-форумов про Поросенка, - они спрашивают "Что курил автор?". Представляете? Что автор курил?!" Формулировки были все недовольные, но интонацию это поменять не могло: автор торчал на форумах и хихикал, как юный растафари. При этом никакой безответственности и поверхностности в ней не было: в холодильнике всегда стоял вкусный суп, а по стенам сияли скромным светом цветы сфумато - буквально написанные дымом поверх акварели.

Как сейчас помню, мы шли по Грузинскому валу к её дому в тиши Тишинки, когда мне пришло в голову назвать кого-то из участников дорожного движения "некузявым". Людмила Стефановна роскошно заломила бровь и голосом мультипликационной светской дамы осведомилась: "Это у вас, Саша, откуда такое слово?" - и я еще минуты две пытался не поверить, что оно у меня из "Лигвистических сказок" и первыми некузявыми существами в этом мире были как раз калушата.

Потом крупнейшей литературной премии надо было придумать название. "Большая книга", бросила Петрушевская через плечо, и оно немедленно прилипло.

Потом ЛС решила, что ей нужно выступать в роскошных шляпах - а для этого написать и перевести целый корпус русского шансона - не этапомизтвери, а в настоящем смысле обоих слов: шансон как у французов, только на настоящем русском языке, хулиганском и самовластном.

Потом вышла «Девочка из "Метрополя"» – невероятная история сиротства и обретения себя, Алиса в стране советских чудес с Интернационалом, революцией, кровью, кровью и кровью. Когда книга вышла из печати, ЛС угодила в больницу. Ей было больно и страшно каждое слово в этой книге, и стыдно ее показывать людям – и невозможно не показать.

Потом мы встретились в Морджиме, штат Гоа, потому что где ж еще русскому писателю проводить рождественские каникулы, помахивая сумочкой и бережно обходя валяющихся на дороге удолбанных рейверов.

Вот прямо сейчас я повяжу галстук, возьму в руки большой букет и пойду слушать, как поэтесса, драматург, прозаик, певица, автор сценариев к мультфильмам, творец языка, на котором я говорю, создатель миров, в которых я строил себе себя, Людмила Стефановна Петрушевская даёт юбилейный концерт в честь сегодняшнего 79-летия – и поет свои песни этим самым голосом, надтреснутым и незабываемым, который мне всегда звучал.

В целом мне всё нравится. Одно только немножко странно: я никак не поверю, что она как все остальные мы. Скорее уж она как те, в кого нас учат не верить: Дед Мороз, Бэтмен, гномы, эльфы, принцы на белых конях. Говорят (но это недоказуемо), что Норштейн рисовал с неё Ёжика, а Шварцман совсем-совсем не с неё не рисовал ничуть ни капельки Старуху Шапокляк. Вот такая компания мне понятна, с этими ребятами она, разумеется, сделана из одного куска. Из тех материй, из которых хлопья шьют, когда приходит пора хлопать в ладоши.

С днем рождения, дорогая ЛС. Пожалуйста, будьте. Когда бы не вы, как не впасть в отчаяние. Пока вы есть, все остальные чудеса тоже, конечно, рядом.