Сколько живет ложь? ч. 2

Двадцать пятого октября 1971 года, каких-то два месяца спустя после завершения напряженного эксперимента (Зимбардо даже похудел на пять килограмм), ученый отправился в Вашингтон по требованию юридического комитета при Палате представителей Конгресса США. Перед подкомитетом №3 в полном составе он беспардонно заявил, что надзирателям в его недавнем эксперименте «лишь сказали, что ситуация может принять серьезный оборот и даже представлять опасность для здоровья... Вот они и придумали правила для поддержания закона, порядка и уважения». Зимбардо привел подробный список злоупотреблений, которые вызвали у заключенных «острые ситуационно-обусловленные травматические реакции».

Ни разу не побывав в настоящей тюрьме, опираясь на результаты исследования, не прошедшие рецензирование, не опубликованные в научном журнале, и не получившие мало-мальски пристального анализа, Зимбардо позволил себе смелое обобщение: «Нынешнее состояние тюрем в нашей стране гарантированно приводит к возникновению серьезных патологических реакций как у надзирателей, так и у заключенных: их нравственные ориентиры сбиваются, чувство собственного достоинства атрофируется, а воссоединение с обществом затрудняется». Ученый сумел произвести впечатление. Представитель штата Нью-Йорк Хэмилтон Фиш-младший в ответ заявил: «Вы несомненно помогли мне прояснить и осмыслить кое-что из недавних событий».

В свете бунтов в Сан-Квентине и Аттике выводы Зимбардо идеально вписывались в царившие тогда настроения. Теперь стало возможно критиковать уголовно-правовую систему, перекладывая вину с заключенных и надзирателей на «ситуацию», под которой можно понимать почти все что угодно. Смотреть на актуальные социальные проблемы под таким углом было удобно всем.

Научно доказано: к совершению преступлений людей подталкивает среда, в которой они живут, — либералы с радостью за это ухватились. Так они укрепляли свою позицию по поводу снижения уровня городской преступности. По их мнению, были необходимы системные реформы: нужно было продолжать политику «борьбы с бедностью» президента Линдона Джонсона, а не «борьбы с преступностью», за которую ратовал Ричард Никсон.

«Узнав об этом исследовании, — вспоминает Фрэнсис Каллен, один из виднейших криминологов второй половины 20 века, — я подумал, что так оно и есть, и принял результаты на веру. Как и все, собственно». Криминологам Стэнфордский эксперимент предоставил наглядное свидетельство того, что исправительная система нуждается в капитальном ремонте. «Эксперимент подтвердил, что тюрьмы негуманны по своей природе», — заключает он.

Реформаторов должен был насторожить тот факт, что эксперимент не учитывал расовую составляющую. Ключевую роль в проведении эксперимента сыграл Карло Прескотт, недавно отсидевший 16 лет и не понаслышке знающий, каково приходится в тюрьме афроамериканцам. Он был несколько недоволен тем, что в проекте не принимали участие чернокожие, и неоднократно вмешивался в ход эксперимента с целью воссоздать, по его собственным словам, «дух настоящей тюрьмы для белых пацанов, которым платили по 15 баксов в день за то, чтобы те попритворялись заключенными. [Прим. редактора: один из испытуемых все-таки был азиатом]. Хотел во всех красках показать, что бывает, когда лишаешься свободы и попадаешь в распоряжение людей, которые заранее настроены к тебе враждебно».

Однако зимбардовское понимание «ситуации», которая провоцирует злоупотребления, выносит расовые различия за скобки. Участников эксперимента он называл «типичными», хотя они едва ли представляли типичный контингент американских тюрем того времени. Объяснение издевательств над американскими заключенными действием никак не связанных с расой «ситуационно-обусловленных сил» полностью игнорирует тот факт, что в их основе — расовая дискриминация.

И все же Стэнфордский тюремный эксперимент оказал значительное влияние на американскую криминологию. Первая научная статья Зимбардо о результатах эксперимента была опубликована не в психологическом издании, а в «Международном журнале о криминологии и пенологии».

Через год Роберт Мартинсон, член группы социологов, которым власти штата Нью-Йорк поручили дать оценку ряду программ по работе с осужденными, выступил в эфире передачи 60 Minutes с мрачным сообщением: эффективных средств социальной реабилитации заключенных не существует. На следующий же день его доктрина стала истиной в первой инстанции. Этим часто объясняют тот факт, что в 1970 годы многие ученые и чиновники перестали рассматривать тюрьмы как исправительные учреждения. Каллен считает, что и здесь некоторую роль сыграло исследование Зимбардо.

«Стэнфордский эксперимент показал, что тюрьмы бессмысленно реформировать, — считает Каллен. — При разработке многих реформ исправительной системы, особенно в среде криминологов-теоретиков, теперь руководствовались мыслью, что тюрьмы бесчеловечны по определению, поэтому главное — минимизировать их применение, сосредоточиться на альтернативах лишения свободы и на исправительных мерах общественного воздействия».

В те годы криминогенная обстановка ухудшалась, и такая риторика показала себя политически несостоятельной. Зато консервативные политики не видели ничего плохого в том, чтобы использовать тюремное заключение только в качестве наказания, и запустили процесс ужесточения борьбы с преступностью, непропорционально обращенный прежде всего против афроамериканцев. Количество заключенных росло неукоснительно, и к настоящему моменту эта цифра в пять раз выше, чем в похожих странах: в тюрьме побывает каждый третий афроамериканец.

Конечно, не следует вешать всех собак на Зимбардо. Точнее будет сказать, что, несмотря на реформистские идеалы, Стэнфордский тюремный эксперимент внес свой вклад в поляризацию интеллектуальных течений того времени. В 2017 году Каллен вместе с Терезой Кулиг и Трэвисом Праттом провели исследование и выяснили, что 95% работ в области криминологии, которые ссылаются на эксперимент, безоговорочно принимают базовый вывод о неотъемлемой бесчеловечности тюрем.

«Уже позже меня сильно поразил тот факт, что мы все как будто позабыли о научном скепсисе, — вспоминает Каллен. — Идеология ослепила нас не меньше, чем тех, кто отрицает глобальное потепление. Выводы Зимбардо и Мартинсона настолько интуитивны, что никто не потрудился задуматься: „А что если дело обстоит иначе?“».

Большинство современных криминологов сходятся во мнении, что на деле тюрьма не такой уж безнадежный инструмент, каким Зимбардо и Мартинсон ее выставляют. Некоторые тюремные программы несомненно помогают заключенным изменить жизнь к лучшему.

Сравнивать исправительные учреждения разных стран нужно с осторожностью, но в качестве примера можно привести норвежскую тюрьму строгого режима «Хальден». Осужденные там носят обычную одежду, получают профессиональное образование, делятся пайком с безоружными надзирателями, а в дневные часы свободно гуляют на фоне живописных сосен и кустов голубики. Норвежские заключенные нечасто устраивают потасовки, и рецидивы у них случаются реже, чем в других странах.

Чтобы начать искоренять зло массового заключения, Каллен предлагает изучить, что делает одни виды управления тюрьмами лучше других, а не соглашаться с авторами Стэнфордского тюремного эксперимента в том, что тюрьмы провоцируют злоупотребления по умолчанию.

А пока отголоски исследования Зимбардо наблюдаются не только в проблемах уголовно-правовой системы США, но и в нашем понимании личной моральной свободы.

В 2006 году, солнечным августовским днем, в самый разгар войны в Ираке, 19-летний рейнджер американской армии по имени Алекс Блам привез командира и трех других солдат в отделение Bank of America в Такоме. Вооружившись пистолетами и АК-47, они выпрыгнули из машины и совершили ограбление. Через три дня Алекса, который, к слову, приходится мне двоюродным братом, арестовали в нашем родном Денвере, штат Колорадо.

Алекс пытался убедить родственников, что это была учебная операция. После серьезного промывания мозгов во время обучающей программы рейнджеров, которую Алекс только что прошел, он последовал за командиром без лишних вопросов. Чтобы доказать, что молодой человек участвовал в ограблении не по своей воле, а в силу влияния «ситуации», на слушание по делу Алекса сторона защиты пригласила выдающегося специалиста — доктора Филипа Зимбардо. Алексу вынесли невероятно мягкий приговор, а доктор стал героем семьи.

В октябре 2010 года Зимбардо принял участие в специальном эпизоде ток-шоу «Доктор Фил» под названием «Когда хорошие люди совершают плохие поступки». Он использовал историю Алекса, чтобы донести мысль, что плохие поступки — это результат обстоятельств, а не свойств характера или выбора. Я сидел в зале и лично слышал, как Зимбардо рассказывал, что надзирателей к издевательствам никто не подначивал. Так он говорил: «Я удерживал надзирателей от использования физической силы, однако они на интуитивном уровне знали, как использовать психологическое воздействие».

Затем с помощью своих теорий он начал объяснять пытки в тюрьме Абу-Грейб, приводя те же аргументы, что он недавно использовал для защиты Айвана Фредерика. Затем доктор Фил спросил у зала: «Кто считает, что в похожей ситуации тоже стал бы пытать заключенных?» В ответ поднялась вся моя семья — практически единственные в зале. Мы гордились тем, что поддержали Алекса, и понимали, что именно этот урок мы и должны были вынести из работы Зимбардо.

Несколько лет спустя, решив написать книгу об истории Алекса, я нашел доказательства того, что он рассказал не всю правду о своем участии в преступлении. Я начал приводить аргументы, и он признался, что участие в ограблении было более свободным и осознанным, чем он ранее утверждал. Принятие ответственности его преобразило. Он перестал считать себя жертвой, как делал многие годы. Возможность оправдать свое поведение «ситуационно-обусловленными силами» в свое время дала моему брату повод считать себя хорошим человеком несмотря на вопиющее преступление. Однако увидев, что более глубокое осознание своих поступков подстегнуло его саморазвитие, я начал сомневаться, что к этому оправданию вообще стоило прибегать.

Только после интервью с Зимбардо для моей книги об Алексе я начал подробно изучать историю его знаменитого эксперимента. И чем больше подробностей я находил, тем больше возникало вопросов. Некоторое время спустя после публикации книги — к тому времени я уже успел пообщаться с несколькими участниками исследования — я обратился к Зимбардо с просьбой о новом интервью. Несколько месяцев я не получал ответа. Затем опубликовали книгу Лётексье, и Зимбардо вдруг согласился со мной поговорить, явно с намерением отрицать все обвинения. Разговор проходил по Skype. Зимбардо недавно вернулся с конференции. Его кабинет сверху донизу был забит книгами и бумагами, и в течение нашего разговора не переставая звонил телефон.

Я уже много раз слышал описание эксперимента Зимбардо, так что не ожидал узнать ничего нового. Первый раз я удивился, когда спросил о заявлениях Корпи и Якко о том, что им не позволяли уйти. Сначала Зимбардо обвинял их во лжи. Потом заявил, что Корпи и Якко просто забыли стоп-фразу «Я покидаю эксперимент». А после признался, что он и в самом деле давал соответствующие инструкции персоналу тюрьмы.

«Если [заключенный] скажет „Я хочу выйти“, а надзиратель ответит: „Да, пожалуйста“, то эксперимент будет окончен, — объяснял Зимбардо. — Любой может сказать „Я хочу выйти“, но должна быть веская причина, чтобы это сделать. В их голове должна сидеть мысль „я в тюрьме, я заключенный“, а не „я студент, участник эксперимента. Мне больше не нужны деньги. Я ухожу“. Нельзя просто так уйти из тюрьмы. В этом вся соль тюрьмы Пиранделло [Прим. ред.: Пиранделло — итальянский драматург, в пьесах которого переплетались вымысел и реальность]. С одной стороны ты студент и участвуешь в эксперименте, сидя в подвале. С другой — ты заключенный окружной тюрьмы, которого мучают надзиратели».

Зимбардо подтвердил, что Дэвид Яффе сам придумывал правила вместе с другими надзирателями, однако попытался убедить, что не лгал, когда говорил Конгрессу (и много лет спустя Лесли Шталь на телепередаче 60 Minutes), что надзиратели сами придумали правила, ведь Зимбардо в этот момент с ними не было. Сначала он отрицал любые политические мотивы эксперимента, но тогда я прочитал ему отрывок из пресс-релиза, опубликованного на второй день, в котором явно утверждалось, что эксперимент был направлен на то, чтобы донести до людей мысль о необходимости тюремной реформы. После этого Зимбардо признал, что, возможно, он сам это написал, но под давлением Карло Прескотта, с которым вместе вел летние занятия по психологии заключения.

«Во время этих занятий я начал понимать, что тюрьмы — это бесполезная трата времени, денег и жизней, — говорил Зимбардо. — Так что да, я общественный активист, и мысль о тюремной реформе посещала меня уже давно. Но цель эксперимента была не в этом».

В завершение долгого и напряженного разговора я спросил, считает ли он, что книга Лётексье изменит мнение об эксперименте.

«Я не знаю, — ответил он устало. — В некотором смысле мне все равно. Сейчас главная проблема заключается в том, что я не хочу больше тратить свое время. После нашего разговора я не собираюсь давать никаких интервью по этому поводу: это просто пустая трата времени. Пусть люди говорят, что хотят. На данный момент это самый известный эксперимент в истории психологии и единственное исследование, о котором разговор не умолкает вот уже 50 лет. О нем знают все. Стоит упомянуть, что я психолог, и любой — хоть таксист из Будапешта, хоть польский ресторатор — сразу же спросит: „А вы слышали о Стэнфордском эксперименте?“ У него теперь своя жизнь, и если люди хотят говорить, что это все неправда, ради бога, пускай. Я не собираюсь больше его защищать. Его долгожительство говорит само за себя».

Последние 50 лет Зимбардо только и делает что отвечает на вопросы о самых темных шести днях его жизни. В каком-то смысле он и сам стал узником успеха собственного эксперимента. Я спросил, рад ли он, что провел такое исследование. Ученый ответил, что чувства смешанные. Самым важным достижением он все-таки считает основание клиники по борьбе со стеснительностью в 1975 году.

«Если бы не тюремный эксперимент, это достижение стало бы моим наследием», — считает Зимбардо.

«Вам бы хотелось, чтобы так оно и было?» — спрашиваю я.

«Да, конечно. Несомненно. Неприятная часть тюремного эксперимента состоит в том, что я стал Доктором Зло. Я создал ситуацию зла, как Свенгали и ему подобные».

По словам Зимбардо, он тоже жертва обстоятельств. Как и всех остальных, его сформировало окружение.

«Постепенно, из-за недостатка знаний, я сам превратил себя в начальника тюрьмы, — признается Зимбардо. — Почему? На моем кабинете висела табличка „Начальник тюрьмы“. На кабинете Дэвида Яффе — „Старший надзиратель“. Потом мне приходилось разбираться с родителями, комитетом по условно-досрочному освобождению, со священником. Когда люди просят помочь сыну в суде, они воспринимают меня не как ученого, а как начальника тюрьмы».

Многие годы это оправдание верой и правдой служило Зимбардо, однако теперь его недостаточно. После рассмотрения некоторых доказательств Лётексье, писатель Грег Файст собирается отстаивать свое мнение в будущем издании книги «Психология. Точки зрения и взаимосвязи».

«Надеюсь, что теперь, когда мы знаем, что делаем, наступает момент, когда рассказ Зимбардо должен наконец умереть, — рассуждает Файст. — К сожалению, произойдет это нескоро, но, надеюсь, что все же произойдет. Ведь все это попросту…»

Он делает паузу, подыскивая подходящее слово, и останавливается на самом простом варианте.

«...ложь».

Оригинал: Medium.
Автор: Бен Блам.

Переводили: Мария Елистратова, Анна Махонина, Александр Иванков.
Редактировали: Слава Солнцева, Илья Силаев, Сергей Разумов.

Поддержать проект на Patreon.