Шагонар купить наркотики

🔥Мы профессиональная команда, которая на рынке работает уже более 5 лет.

У нас лучший товар, который вы когда-либо пробовали!

______________

✅ ️Наши контакты (Telegram):✅ ️

>>>НАПИСАТЬ ОПЕРАТОРУ В ТЕЛЕГРАМ (ЖМИ СЮДА)<<<

✅ ️ ▲ ✅ ▲ ️✅ ▲ ️✅ ▲ ️✅ ▲ ✅ ️

_______________

ВНИМАНИЕ! ВАЖНО!🔥🔥🔥

В Телеграм переходить только по ССЫЛКЕ что ВЫШЕ, в поиске НАС НЕТ там только фейки !!!

_______________

Шагонар купить наркотики

НАЙТИ ЧЕЛОВЕКА

Начало в номере Сюда по комсомольским путевкам направляли доверчивых энтузиастов-романтиков. И, уже без путевок — осужденных, в просторечии ЗК — заключенных. Ходил такой анекдот:. Впрочем, по официальной версии никаких «забайкальских комсомольцев» не существовало: газеты и телеэкраны заполняли только счастливые лица комсомольцев-добровольцев. Шагонару восьмидесятых крупно повезло: среди массы прибывших по этапу «Химииков» была значительная прослойка интеллигенции — технической, инженерной, руководящей, творческой, в том числе — столичной. Так что на время он стал даже весьма интеллигентным местом. А спецкомендатура МВД, ведавшая спецконтингентом — ключевым участком городской инфраструктуры. В ее казарменных общежитиях можно было встретить очень незаурядных людей. Привезли нас в Шагонар 18 мая года. Этап — 82 человека, из них настоящих питерцев — тех, которые родились и выросли в Ленинграде — человек тридцать. Нас было много, таких «комсомольцев» — человек. Жили при спецкомендатуре. Общежития казарменные. К восьми часам уходили на работу. Я был звеньевым, бригадиром — кроме «химиков» в бригаде и вольные рабочие, демобилизованные солдаты. Строили школу, дома в шестом микроройоне. Кто нормально работал, тот и зарабатывал прилично. В течение дня «химики» могли передвигаться свободно, но к десяти вечера обязаны были находиться на территории спецкомендатуры. В десять — обязательная проверка: все выходили на плац, строились, поименная перекличка. Были среди этой массы серьезные люди, которые не боялись ничего — с серьезным криминальным прошлым. Мы же, питерцы, старались держаться вместе. В комнате жили втроем: как приехали вместе, так и поселились. Леня Табиликеев, он у меня в бригаде мастером работал, директором крупного магазина в Ленинграде был — огромного гастронома. Его осудили за взятку. Он рассказывал: платил постоянно мзду милиционеру — рублей в месяц. Это по тем временам огромная сумма — стоимость автомашины. Однажды милиционер приходит и говорит: «Мало, давай восемь». Не стал увеличивать мзду. В результате получил восемь лет — только за попытку получить взятку. Был капитаном — на суде уже майором оказался. Третий в нашей комнате — Георгий — был заместителем главного инженера. Подставили его. Принесли конвертик. Только он конвертик взял — заходят. Там рублей шестьсот было. В результате — семь лет. То ли оттого, что мы образованные были, то ли еще почему, но к нам постоянно тянулись люди. Мы много читали, обсуждали происходящее. Смеялись: строили развитый социализм, а построили недоразвитый коммунизм. Знаете, мне сегодня очень жаль построенного в то время. Цементный завод возле горы, фабрика народных промыслов почти готовая была — два трехэтажных кирпичных здания. Все потом, в девяностые разобрали, вывезли: плиты, металлоконструкции. Ничего не осталось. На цемзаводе брусы металлические квадратные были: 10 на 10, 15 на Все растащили. Идешь по Шагонару — ворота стоят из этих брусьев. Столько поворовано! Бухнули столько денег — и все на ветер пошло. Почему назад не едешь? Имея такие связи…». А что связи…. Одна из причин, почему я не вернулся: сложно возвращаться туда, где был кем-то и вдруг стал никем. Быть в руководящем составе руководителей двадцати ведущих предприятий Ленинграда, как смеялись тогда, «в Смольный ногой дверь открывать», а потом… Люди перестают тебя узнавать, здороваться. Сразу забывается: кем ты был, что ты сделал. Я приехал домой в отпуск, когда уже закончилась моя «химия», пошел к другу, с которым вместе работали, а он говорит: ты поздно приехал, все уже поделено, город поделили три организации: криминал, КГБ и партия. Максимум, на что можешь претендовать — должность инженера. Ну, я махнул рукой: и в Шагонаре проживу, заработаю себе на хлеб с маслом. Сейчас понимаю: надо было вернуться домой, не обязательно начальником — мог бы и рабочим пойти на стройку. Но… самолюбие заело, не вернулся. Организовал в Шагонаре свой кооператив «Этюд»: занимались мозаикой, отделкой помещений. Тогда как раз разрешили кооперативное движение. Прилично зарабатывали у меня люди, и я не бедный был. А потом с кооперативом проблемы возникли. Взятку надо было дать, прямым текстом заявила мне об этом одна дама из райфинотдела. А я ей тоже прямо: не давал никому, и не буду давать. Она запомнила. А тут — закон о кооперативах, в нем — строчка: лица, судимые по хозяйственным статьям, не имеют права занимать руководящие должности. А у меня статья как раз — хозяйственная. Меня трясли здорово. А заказов — море: приличные заказы. От приличных организаций. А как начали трясти, не до работы стало. Неделин вызывает: не спорь, тут уж ничего не поделаешь, передавай кооператив в другие руки, а сам иди в него просто рабочим. Я так и сделал. Только не пошли дела после этого в кооперативе. Ушел, стал просто шабашничать. Я хороший плиточник, мозаику делаю хорошую. Да и всему в Шагонаре научился. Хотя плитку клал еще дома — и маме, и приятелям, и себе, когда квартиру получил. У вас, если не секрет, как с этим делом было? Мог спокойно литр выпить, на здоровье не жаловался. И вот как-то, к тому времени уже ушел из кооператива, иду осенним вечером с бутылками. Уже стемнело. И вдруг передо мной — женщина в белом. Две косы, высокого роста, чисто русская красота. В руках — большая чаша. И явственно слышу голос:. И пропала. Я пришел с бутылками в свое общежитие. И снова слышу голос: «Жить хочешь — брось пить! Как отрезало. После этого ни вина, ни водки не употребляю. Только пиво иногда. Осенью будет семь лет. Кем только ни был бывший замдиректора крупнейшего в Ленинграде промышленного предприятия: и бригадиром, и прорабом, и каменщиком, и просто разнорабочим, сторожем. Получал благодарности, грамоты, звания «Лучший бригадир». Работал всю жизнь, даже выйдя на пенсию, но ни денег не накопил, ни своего угла не нажил. Оказался к итогу жизни в казенном доме, один, без семьи. Почему так получилось? Болезненный, мучительный вопрос. Но Борис Стефанович честно пытается ответить на него. Не только для меня. Для себя. Я, как курица: все от себя. Мама даже ругала: ты какой-то безалаберный. И еще она говорила мне, когда с комсомола на предприятие уходил: Борис, самое главное — не положи в свой карман рабочий рубль, и тогда ты будешь спокойно спать. И я все время помнил ее слова. Правильно, наверное, корила мама за безалаберность: ведь зарабатывал же, а о том, чтобы квартиру купить и думать не думал. Жил себе в общежитии и жил, пока и его не лишился. Знаете, теплилась надежда, пока мама была жива, что еще вернусь домой… ». Теперь его дом — дом одиноких пожилых людей. Ему не по себе здесь, он стесняется своего здоровья — на фоне немощных, с трудом придвигающихся людей. Поначалу пытался по спортивной привычке бегать по утрам, обливаться холодной водой, а потом забросил: стало казаться, что ловит на себе завистливые взгляды — тут люди ходят с трудом, а ты бегать надумал? Хоть и стало в последнее время зрение сдавать, он все равно чувствует себя самым здоровым здесь. И от этого ему очень неловко: «Больно видеть это. Какое-то бессилие давит. Чем помочь? Пытается помочь, чем может: утром — обойти, поздороваться со всеми, кого-то на коляске подвезти, что-то поднести в столовой, санитаркам-нянечкам помочь. Каждого надо поднять, переложить, на коляске в баню отвезти». Старается не опускаться умственно: запоем читает. Первым делом в библиотеку здесь пошел, перекопал все книги, не очень-то востребованные обитателями интерната. Нашел своего любимого Ремарка — «Три товарища». Великолепные вещи, особенно, «Жизнь взаймы». А «Три товарища» мы в свое время читали взахлеб». Спрашиваю о его друзьях-товарищах. Он задумывается, пытается вспомнить имена, а потом вдруг, будто сам для себя делает неожиданное открытие: «Собутыльников было много. А настоящих друзей… Вот, действительно, все из детства, из школы: Валерки — Полевой, Таралов. Коля-Карандашик, Володька Пономаренко. Самое счастливое время…». Он очень хочет увидеть своих одноклассников, которые, оказывается, помнят его, искали его. Он очень хочет снова увидеть свой Ленинград. Делится мечтой: призрачной, но дающей ему какую-то надежду уже тем, что она зародилась: ведь есть хоть маленький шанс перевестись в интернат такого же статуса, но поближе к родным местам? Пусть не в Санкт-Петербург, хотя бы в область? Борис Стефанович замолкает, потом начинает торопливо прощаться. Я его понимаю. Ему трудно анализировать вслух, почему же так получилось в его жизни. Он не хочет, чтобы его, даже сейчас, в период жизненной растерянности и одиночества, посчитали слабым. Он много думает и за многое корит себя: за то, что не проводил в последний путь маму, прожившую долгую жизнь и ушедшую только в девяносто девятом, как будто все ждала своего безалаберного, но любимого сына, которому несла блокадой зимой драгоценную, несъеденную самой горсточку каши. Он никого не винит. Считает, что виноват во всем сам. И в ссоре с сестрой, которую он до сих пор называет только ласково Ниночка, но не может заставить себя снять трубку и позвонить ей в Санкт-Петербург. И в том, что так давно не видел единственного сына, что сейчас, уже, пожалуй, может и не узнать своего взрослого Максимки. И в том, что даже не представляет, как выглядит его десятилетняя внучка, о существовании которой узнал только после недавнего звонка школьного друга. Ему кажется, что уже невозможно восстановить эти разорванные связи. Он боится, что любой его шаг к сближению будет воспринят, как шаг проигравшего жизнь, чего-то просящего у тех, перед кем виноват. Он и сейчас сильный человек, но выше его сил этот первый шаг, а вдруг он будет отвергнут? Он только постоянно смотрит свою теперь самую любимую передачу «Жди меня», благодаря которой родные люди находят друг друга. Действительно, а почему люди ищут друг друга? Зачем Валерий Таралов вдруг начинал искать своего школьного товарища, которого не видел почти пятьдесят лет? Ведь не оттого, что стало нечем заняться на пенсии: Валерий Александрович, полковник ФСБ в отставке, объехавший за годы службы всю страну и полмира, и сейчас трудится: начальник отдела эксплуатации технических средств охраны в солидной фирме «Газметаллпроект». При встрече в Москве задаю ему этот вопрос. Валерий Александрович ни на секунду не задумывается: «Как зачем? Это же самое ценное из того, что есть в нашей жизни — наше детство и юность, наша школьная дружба». А ведь он прав и это действительно понимаешь, только спустя много и много лет после детства. Ты порой не можешь вспомнить имени того, с кем вроде бы даже дружил в зрелые годы, а образы одноклассников, их имена и фамилии четко и ярко высвечиваются в памяти, в любом порядке: по школьному журналу, по партам — кто и с кем рядом сидел. И при нечастых встречах со школьными подругами я ловлю себя на мысли: нам всегда есть о чем поговорить, мы не становимся чужими по прошествии стольких лет. И разговоры эти — всегда искренни. Нам не приходится напряженно изображать из себя кого-то, мы остаемся друг для друга теми же Надюхами, Галками, Любочками. Теми, какими были. Независимо от того, какими стали. Вот и Таралов о том же: «Да, было опасение, что можем оказаться чужими. Но этого не возникло. И хвастовства никакого не было. Дети, семьи, где был, чего достиг — какая разница? Начал я поиски одноклассников года два назад. Непросто было: по всей стране ребята разлетелись: один космодромы строил, другой морским офицером служил на Дальнем Востоке, третий подводные лодки конструировал, конструкторское бюро возглавлял. Нашел семерых. Началась цепная реакция: уже ребята и девчата друг друга искали. Звонки, письма, поисковики в Интернете. Уже четырнадцать найденных стало. В Ленинграде, в Москве, в Новосибирске, вот Борис — в Кызыле, где я, кстати, трижды был в командировках — в семьдесят восьмом, восемьдесят первом и последний раз — в восемьдесят третьем году. Бориса особенно сложно было разыскать, но ведь нашелся же! Никаких следов только одного одноклассника не можем обнаружить — он и тогда был с уголовными замашками, воришка. Но все равно хотелось бы и его найти». У меня в гостях сейчас сидит гостья из далекого Кызыла, есть такая Республика Тыва, слышал, наверное. Она мне привезла письмо от моего школьного друга Бориса, я же тебе рассказывал, что начал разыскивать своих школьных друзей. Кивает мне. Вам большой привет из Австралии, из города Мельбурна». Закончив телефонный разговор, поясняет: «Я поехал в прошлом году на могилу отца. И познакомился в поезде с одним человеком: он тоже ехал с той же целью — на могилу отца. Его отец белорус. Он сам был офицером-подводником, а сейчас работает в Австралии: возит туристов в Антарктиду. Потом помогал ему связаться с одной партизанкой, он не мог оттуда дозвониться». Удивительный человек Таралов: у него какой-то особый дар: находить людей и помогать им, найти друг друга. Но самый главный результат его розысков — могила погибшего в годы Великой Отечественной войны отца. Он нашел ее после почти сорокалетних упорных поисков. Эту особенную историю я попросила его рассказать отдельно — со всеми деталями. А вдруг его опыт пригодится кому-то? Ведь до сих пор еще, шестьдесят лет спустя после победы, дети ищут могилы своих погибших отцов, а внуки — дедов. Отец мой, Мутовкин Вениамин Григорьевич, года рождения, уроженец города Красноуфимска Свердловской области, где в давние времена поселились уральские казаки. И отец мой считал себя уральским казаком. Мама, Романова Антонина Николаевна, года рождения, родилась на Дону, в казацком хуторе с гордым именем Лихой. Тоже, значит, казачка, но донская. Он где-то сумел раздобыть тройку лошадей и, завернув жену с сыном в огромный тулуп, лихо промчался по улочкам Моршанска. Все-таки казацкая кровь…. Жила она с подругами в небольшой каморке, здесь же, в госпитале. Утепленная ватой коробка служила хорошей колыбелью. И так делали многие. Новая санитарка, придя в комнатку, увидела в коробке синего мальца, а все семимесячные дети именно такие, синие. Через некоторое время мать вернулась в свое жилище, чтобы проверить меня. А меня нет, и коробки нет. Узнав, что в комнатке убиралась новая санитарка, она кинулась искать ее в палатах. Я его в морг отнесла», — таков был спокойный ответ. Отношение к смерти в годы войны было иным, чем в мирное время. Тем более, в военных госпиталях, где каждый день умирало много людей. В морге температура была около минус 17 градусов. Там я пролежал двадцать минут. Мать после долго не могла простить эту старую женщину-санитарку. До осени года отец регулярно присылал маме письма-треуголки. А потом — тишина… В начале года пришло известие о том, что ее муж пропал без вести. Наступил День Победы. Меня она отправила к своей маме, на хутор. Об отце никаких известий больше не приходило. Это был мой второй отец, Таралов Александр Сергеевич, года рождения. Новый отец почему-то настоял на том, чтобы изменить мне имя до этого я был Юрой на новое — Валерий. Правда, родители сделали это только с моего согласия. А был Мутовкиным Юрием Вениаминовичем. Вместе с новым отцом и мамой я попал в Германию. Там я жил с ними до осени года. Мать и отец с утра до вечера были на службе. С нами, детьми, а детей в городке было пять человек, занималась немка, готовившая нам еду. Мы научились немецкому языку и владели им в совершенстве. К году наша русская речь уже была с немецким акцентом. Вот что значит духовный настрой, который передавался от взрослых детям! С тех пор я стер этот язык из памяти навсегда. Список госпиталей был огромен. В каждый надо написать письмо, дождаться ответа. Потекли годы переписки. В году умер мой второй отец. Умер совсем молодым, в 48 лет. От него я получил многое. Чисто случайно ему удалось познакомить с Жуковым и меня. Это было в году. Я заканчивал Военно-Механический институт. Поиски продолжали мама, я и тетя Тамара. Он был пойман чекистами в Питере в году, как беспризорник, совсем еще малолеткой. Его отмыли и дали ему имя, отчество, фамилию и жизнь, которой можно позавидовать. Имя — Вилен Владимир Ильич Ленин. Отчество — Петрович так как город основал Петр I. Фамилия — Октябрев поймали его в октябре. Он прошел всю войну. И он указал совершенно новый путь поиска. Суть такая. Если человек воевал в регулярной армии и остался жив, то сведения о нем обязательно есть в ГУКе. Если он был убит на поле боя, то сведения опять же есть в ГУКе, только в списках убитых. Таких людей оставляли в местах боев, за ними ухаживали медсестры из специальных полевых лазаретов. Они старались облегчить страдания бойцов, а по смерти их хоронили в братских могилах прикомандированные к лазаретам военнослужащие. Координаты могил фиксировались, составлялись точные списки, а сведения направлялись не в ГУК, а в архив Ленинградской Военно-медицинской академии. Вот почему они туда направлялись. В году, в День Победы, я был там. Мама не смогла поехать: она уже была тяжело больна. Я познакомился с директором школы Анной Николаевной Довгуненко и ее мужем Анатолием. Мы теперь почти родственники. И еще с одной интересной женщиной я познакомился в Хомичах. Звали ее Захаровна. Она сам не белоруска, а пришлая, со Смоленщины. Так вот: она вспомнила моего отца! Рассказывала, что он, несмотря на тяжелое ранение головы, всегда старался быть веселым, шутил, подбадривал других, травил анекдоты. Его любили солдаты. В году Захаровна умерла в одиночестве. Именем его отца назвали соседнюю белорусскую деревушку — Мироненки, которая по сей день так называется. Но дети и даже внуки продолжают искать своих павших. И находят. Подружился с местными еще живыми ветеранами войны. Снял даже небольшой видеорепортаж. Но ветераны тоже уходят в вечность. В прошлом году оставалось только пять человек. Вот такая история, состоящая из отдельных историй, тесно сплетенных вместе. Сплетенных, как и все в нашей жизни. Она получилась довольно длинной. Как и срок работы над этим материалом — с января по сентябрь. Но я благодарна Валерию Таралову за его январское письмо, заставившее включиться в поиски. Благодарна Борису Калиновскому — за доверие, за его нелегко давшийся рассказ о своей непростой судьбе. Они оба заставили задуматься и понять что-то очень важное. Долгое время точная формулировка этого важного расплывалась, ускользала от меня. И только сейчас, когда подхожу к финалу своего повествования, это ускользавшее важное неожиданно легко укладывается в три коротких предложения. Это очень важно — никогда не терять друг друга. А если потерял, то найти, обязательно найти человека. В том числе — и в самом себе. Начало в номере 37 Зека — забайкальские комсомольцы «Химия» эта на самом деле никакого отношения к химической науке не имела. Ходил такой анекдот: — Кто такие ЗеКа? И что ты здесь застрял? Имея такие связи…» А что связи…. И явственно слышу голос: — Жить-то хочешь? Знаете, теплилась надежда, пока мама была жива, что еще вернусь домой… » Теперь его дом — дом одиноких пожилых людей. Самое счастливое время…» Он очень хочет увидеть своих одноклассников, которые, оказывается, помнят его, искали его. Особый талант — искать и находить Действительно, а почему люди ищут друг друга? Нашу беседу прерывает звонок. Таралов берет трубку: «О, Геннадий Дмитриевич, добрый день! Все-таки казацкая кровь… А еще через месяц едва не случилась трагедия. Дело было так. Вот таким образом я вернулся к жизни. Однажды случай свел меня с интересным человеком. Звали его Вилен Петрович Октябрев. А если человек не убит, а ранен? Здесь два варианта. Братская могила располагалась недалеко от сельской школы. Ребятишки ухаживали за ней. Остальным поездки стали уже не по «зубам», то бишь деньгам. Красноармейская, д. Дом печати, 4 этаж, офисы 17, Люди Центра Азии. Опубликовано 22 сентября г. Просмотров: Версия для печати. Алфавитный указатель пяти томов книги «Люди Центра Азии». Герои V тома книги «Люди Центра Азии». Дом печати, 4 этаж, офисы 17, 20 тел.