Россыпь в Купине
Россыпь в КупинеРоссыпь в Купине
Рады представить вашему вниманию магазин, который уже удивил своим качеством!
И продолжаем радовать всех!)
Мы - это надежное качество клада, это товар высшей пробы, это дружелюбный оператор!
Такого как у нас не найдете нигде!
Наш оператор всегда на связи, заходите к нам и убедитесь в этом сами!
Наши контакты:
Telegram:
ВНИМАНИЕ!!! В Телеграмм переходить только по ссылке, в поиске много фейков!
Лесник Мы сегодня от счастья в слезах, как апостол, прозревший в Дамаске, так что радужный воздух в глазах уподобился детской гримаске. И я уже выкурил треть папироски А ты, драгоценная, дышишь и спишь. Ах, я не достоин такого подарка! Я знаю лицо твоё, губы, плечо. Я знаю, где холодно, знаю, где жарко, где сразу и холодно и горячо. Проснись — мы натопим огромную печку, на наших глазах испаряется чай. Мороз заковал свою бедную речку, метель навалила сугроб невзначай. Вот наша округа с её околотком, с холодной скорлупкой, горячим ядром Румяный лесник с золотою бородкой проехал в санях перед нашим окном. И сердце забилось сильней. Я б тоже, любимая, выпил с охоткой, да где её взять, не имея саней? Вот если бы было немного поближе А впрочем, в груди моей хватит огня: Глаза заужены от страсти, заместо шляпок — лисий ком. И бычья кровь советской власти стекает за высотный дом. Этой дорожкой в минувшие лета кляча тянула угрюмого Фета, приопускавшего зонт, и, говорят, обплевалась карета у казаковских ротонд. Ты не поверишь, какой я невежа, даром, что в жёлтом квартале Манежа Веки прикрою и вмиг — отрок пылающий, отрок неправый был под хмельком, под гебистской облавой шпагоглотателем книг! Юная жажда испепелиться, сгинуть, исчезнуть, в ничто превратиться мною владела тогда и — помогала внезапно влюбиться, охолодеть без труда. Свежей листвы апельсинные корки вновь завалили скамьи и задворки. И загорелых ещё после лета щебет подруг на крыльце факультета, грешниц, безбожниц, девиц. Наши тогдашние тайные были законспектировать мы позабыли, пылко сорвав семинар. Только ногтей озерца с перламутром грезятся, мне протянувшие утром дачной антоновки шар. Там за решётками — призраки сада. Как хорошо, что надёжна ограда и балахоны зимы: Михайлову Когда в мильонной гидре дня узн а ю по биенью сердца в ответ узнавшего меня молчальника-единоверца, ничем ему не покажу, что рад и верен нашей встрече, губами только задрожу да поскорей ссутулю плечи Не потому что я боюсь: А потому что я — вернусь и обрету родную душу. Не зря Всевышнего рука кладёт клеймо на нас убогих: Спят деревенский журавль и ушат, снега подушки на крышах лежат. Утром из труб потянулись дымки. Иней на стёклах — луга и венки. Лось, из копны ухвативший сенцо. Волк, ямщику облизавший лицо, что-то из детства — из Речи Родной. Чу, Алексей Константиныч Толстой! Прямо под окнами снег голубой. Вдоль седовласых кустов и коряг мчит, возведённый Некрасовым в ранг, старый топтыгин на облучке, если возница сидит в кабачке. Тихий азарт перед рядком перламутровых карт. Доктор, хватающий за бакенбард важного искусствоведа жену. Помню на стенке картинку одну там, где всё сыро и воздух нечист. Где на троих закурил гимназист. Меркнет багровый вдали огонёк Русские мальчики Слёзы под веками — щиплет, печёт Это не в счёт! И дождь сродни потопу, и ветер, в октябре сжигающий листы В завшивленный барак, в распутную Европу мы унесём мечту о том, какая ты. В края, куда звезда лучом не доставала, они ушли с мечтой о том, какая ты. Это перистый йодистый блеск ночной на торцах, драгоценный породистый снег наследный в садах, перекрёстные радуги в полукружьях окон, валаамского с Ладоги благовестия звон, исполинские ветоши и марлёвки хвои слышно шепчут об этом же, что и губы мои, и под коркой течение, размывая мазут, — притекать в ополчение на венец, на мучение добровольцев зовут. С истола — сжатие полунапрасное гонит из красного красное в красное. Но забудь эту присказку мыльную. Нам умирать на Васильевской линии! Друг, я спрошу тебя самое главное: Скажешь, мол, дело известное, ясное. Кто прославленный завтрак у ног покаянно раздевшихся дам до Второго пришествия смог растянуть в искупление нам и по Лете отправился вплавь прямо в блузе апаш из пике — тот у глаз мельтешившую явь, как осу, удержал в кулаке. Жизнь искорёжена, непоправимая тянется ночью и днём. Кажется, уж поослабил удавочку, что же всё туже она? Всю бормотуху до дна выжрал мужик, по распутице чавкая. Где одичалые бобики, гавкая, руку оближут за так, страшно в России быть заживо сваренным в клетке с поддувом под дверь. Страшно с ружьём — под картавым татарином. Страшно с кайлом неподъёмным — под Сталиным. Страшно — под тем, кто теперь. Свечи, свечи — в нефах и трансептах, маслянисто зыблющийся пламень, словно в дело с факелами рати ангельские брошены по склонам, сколько их — Распятый не считает. Даром бесы, аспиды, блудницы каменными окают губами: Но душе-то помнится другое! Ежели прислушаться, слышно шелест их тончающей толщи. Не душа ли, ежели приглядеться, тает в небе, загребая крылами? Остывающая, хочет согреться, на прощанье покружиться над нами О, иововый мой вопль на руинах самой падшей из наземных империй! Потерял — и ту, с которой рыбачил, лодку, полную воды не на шутку, и окрестный, только дробью подначил, гром, сразивший камышовую утку, и подруги, что казалась смуглее от теней, всегда летевших навстречу, потускневшую цепочку на шее, каплю крупную — потопа предтечу, твёрдоствольные репейники, пижму, чьи под копотью фабричной соцветья. Сам себя не узнаю, как завижу, под лохмотьями того лихолетья — ни мальцом, ни мужиком мутноглазым. На погост пора спровадить зануду с вразумляющим примерным наказом. Но и при смерти расчётливо буду, Отче, верить, что выносит кривая вновь туда, где на правах самозванства вавилонский городской голова я и губернский предводитель пространства. В Сорской пустыни ждут сумасшедшие, что омоют их слёзы дочерние. И безумец глядит в зарешёченный лес в оконце ворот — и надеется в заозёрном краю заболоченном, что в застиранной робе согреется. А другого, в траве прикорнувшего, одолело унынье досужее. Настоящее жутче минувшего — думать так, земляки, малодушие. Сердце ищет, как утешения, бескорыстно, непривередливо, пусть неправильного решения, только б верного и последнего! Было ясно, теперь помрачение; и, блестя раменами, коленами, иван-чая стоит ополчение в порыжевших доспехах под стенами. Лучше любой закуски памятной в самом деле тамошние моллюски; около цитадели что-то, казалось, сильно серебряное вначале чайки не поделили у буйков на причале. Вот и стоит пустою церковь, светла, стерильна, перед грядущим сбоем мира, считай, бессильна. Как ни крупна малина — ей не равновелика. Крепкий старик мосластый жил через дом от нашей хижины дачной, часто виделись мы с папашей. Что-то в его оснастке, выправке — не отсюда: Ёжик седой на тощем черепе загорелом; иль под одеждой мощи в русском исподнем белом? Нёс он лангуста в сетке крупного и гордился. Жаль, что перед отъездом только разговорился с ним, за столом покатым выпив вина, вестимо, сумрачным тем солдатом, врангелевцем из Крыма. Даже я поёжился перед их пытливыми огоньками слёзными, памятными впредь. В молоке с рогатыми вётлами и ивами можно неотчётливо было разглядеть: Помнишь, как приметили две бесшумных шлюпки — по бортам огни. С той поры опасные мы тому свидетели и притом одни. Каждый теперь алхимик знает свою пробирку. Сколько сторон у света? Начал считать — и сдался. Впрочем, при чём тут это? Много, под стать пехоте, вёрст я прочапал пыльных, жил в местностях по квоте гиблых, зубодробильных. Помню, бугай в кожане в древней Гиперборее хрипло кричал в шалмане: Да и теперь воочью думаю: Челядь первопрестольной действует от движка. Про одного довольно кроткого петушка, правда, не без сноровки, мне объяснили лишь: Те же, с кем выходили мы на служение, те в большинстве в могиле и поражении прав; и хоть ночь кончалась с нашими спорами, слово — оно осталось за мародёрами. Я за бугром далече рвался всегда домой. Часто теперь при встрече спрашивают: Я же в ответ пасую и перебить спешу, ибо не надо всуе брать меня за душу. Я поспешил вернуться не для того, чтоб как следует оттянуться, с воли в родной барак, а заплатить по смете и повидать родных. Старый паром по Лете ходит без выходных. Времена далёкие — аж до сотворения космоса — открытого для души, то бишь, самостийницы вплоть до отделения и переселения в иные шалаши. С той минуты многое кануло и минуло. Стал в своём отечестве я лохом и ловцом человеков Ты меня давно из сердца вынула, сходного с подёрнутым рябью озерцом. В целом, тишина окрест прямо погребальная, в общем, идеальная пожива для молвы. Только где-то слышится перестрелка дальняя кем-то потревоженной солнцевской братвы. Там каждый нытик и раздолбай, поддав, политик и краснобай. Служа в каптёрках, читал труды. Шагал в опорках туды-сюды, стихосложеньем греша порой. Месторожденья над головой миров мерцали: Сорваться б с вахты и — в аккурат в иные шахты иных пенат И жребий выпал не как-нибудь: Путь полудённым просёлком — в синь к холмам взвихрённым седых пустынь, чтоб насыщаясь сухим пайком и защищая лицо платком, там на потребу сквозной космической тоске Аддис-Абебу свою построить на песке. Моллюск вариация В крымском мраке, его растревожа, ты одна конденсируешь свет, а короткою стрижкою схожа с добровольцем осьмнадцати лет. Впрочем, надо бы всё по порядку: Ведь и сам выцветаю, носивший там рубашку, похожую на гимнастёрку, и жадно любивший опрокинуть стаканчик вина. Не из тех мы, кто выправив ксивы, занимают купе на двоих, а потом берегут негативы неосмысленных странствий своих. Но сюда, задыхаясь от жажды и боязни на старости лет, я вернусь неизбежно однажды и руками вопьюсь в парапет, понимая, что где-нибудь рядом, неземное сиянье струя, притаился на дне небогатом между створ перламутровый атом от щедрот твоего бытия. Кишмиш За соснами в алых лианах осенняя волглая тишь. Туда с пустотою в карманах приедешь, верней, прилетишь. В присутствии бунинской тени его героине опять начнёшь, задыхаясь, колени сквозь толстую ткань целовать. И шепчешь, попрёков не слыша, одними губами: Пусть таинство нашего брака с моей неизбывной виной счастливцу поможет однако в окопах войны мировой. И в смуту, когда изменили нам хляби родимой земли, прости, что в поту отступили, живыми за море ушли. В повадках, одежде, ликах заметны следы запоев. Помятые непоседы, ограбленные на старте, горячечные беседы заводят, теснясь в плацкарте. Хорошие логопеды должны языки нам вправить, чтоб стало, зашив торпеды, чем русского Бога славить. Родная земля не р о дит, как ветвь, не даёт побегов. По-новой на ней проходит ротация человеков. Застиранные тряпицы раздвинутых занавесок и сажи жирны крупицы. А дальше — один подлесок да ворон в темнеющей сини над дюнами вьюжной пустыни и держат удар непогоды все долгие долгие годы. Да вот же он, неукраденный, не шедший в распыл, в навар, не ради забавы даденный, уловленный цепко дар. С тех пор из угла медвежьего неведомого дотоль — на карте отыщешь где ж его — ко мне поступала боль. Кончающиеся в бедности намоленные края — здесь тоже черта оседлости невидимая своя Вскипали барашки снежные, и мы, отощав с тоски, как после войны — мятежные садились за колоски убогого слова вольного. Потом, перебив хребет души, из райка подпольного нас вытянули на свет. Ползите, пока ходячие, в зазывный чужой капкан. Глядите, покуда зрячие, на лобную казнь Балкан. Просторней весной сиреневой заброшенные поля. Но коже подстать шагреневой сжимается мать-земля. Догадки о русском Логосе отходят к преданьям — в синь, оставив звезду не в фокусе и приторную полынь во рту у стихослагателя, глотающего слюну, как будто у неприятеля прижившегося в плену. То есть там прибежище нищих духом всех портняжек голого короля, всех кому по смерти не стала пухом, не согрела вовремя мать-земля под нагромождёнными облаками в потемневших складках своих лощин. Да и мы ведь не были слабаками и годимся мёртвым в товарищи. И у нас тут, с ними единоверцев, самоучек и самиздатчиков, второпях расклёваны печень, сердце при налёте тех же захватчиков. Распылится пепел комет по крышам. И по знаку числившийся тельцом, и по жизни им неоднажды бывший — приложусь к пространству седым лицом. Издательство Московского Клуба, М. Ymca-Press, Русский путь, М. С авторской правкой года.
Библиотечные россыпи
Псилоцибин — галлюциноген, который делает человека лучше
Защита от роботов
Помогите советом - что из пришедшей посылки можно посадить сейчас?
Купена (корень)
Свойства камней: таинственные и опасные минералы
ТЦ «Дружба» в Москве – адрес и магазины