Рома Бордунов

••••

Получить доступ

Пролог

Эту книжку (назвать книгой не поворачивается язык) я закончил в начале 2016 года. С тех пор прошло два года: я долго откладывал, боялся публиковать, был занят непонятно чем. Впрочем, сейчас я рад такой задержке: двух лет хватило, чтобы медленно исправить все ошибки, вырезать сомнительные и просто совсем плохие эпизоды и внести прочие коррективы.

У покойного Горчева есть хороший текст о том, что есть вещи, от которых ты получаешь удовольствие. За них обязательно будут платить, только нескоро. А платить по счетам, за воду, газ и еду нужно уже сейчас. Тогда ты начинаешь заниматься скучной ерундой, делаешь все плохо, и все тобой недовольны, сам страдаешь и других мучаешь, и денег хватает только на воду, газ и сигареты. Мечтаешь, что будешь заниматься приятными для себя делами после работы, но и это обман, не получается. Оказывается, что после работы ты можешь только пиво пить.

«И тогда, — писал Горчев, — „надо что — то решать“».

В любом городе есть тысячи людей с такими же проблемами: студентов, бегающих с работы на работу в ожидании чего-то лучшего, или ребят, которые просиживают дни в офисе, все еще мечтая когда-нибудь стать известными музыкантами или актерами. Эта книжка про них всех.

Надеюсь, что когда-нибудь ученые найдут способ, как можно не есть и не платить за газ и воду, чтобы мы все наконец могли спокойно заниматься тем, что нам по-настоящему нравится.

Летние каникулы

2008

Я стою с лопатой в руках в темном сыром подвале. Под ногами горы опилок. Над головой тускло светит лампочка. Как я тут оказался?

— Тебе уже четырнадцать…

— …и пора думать, чем ты вообще будешь в жизни заниматься…

— …потому что экзамены, сам понимаешь, не заметишь, как начнутся…

— …а там и университет…

— …чем ты собираешься заниматься в жизни? Тебе нужно уже решать, мы тут не подскажем.

— Потому что мы с папой не вечные, придется когда-нибудь и нам помогать.

— И надо начинать работать уже, трудовую книжку заводить. Паспорт ведь ты уже получил.

— Лето у тебя все впереди, собираешься в компьютер три месяца играть?

— Слушай, это серьезно. Мы хотим с папой, чтобы ты нашел себе работу.

Я перестал смотреть в стол и поднял голову.

— Я все понял. Можно мне идти?

Когда мне было семь лет, мои родители купили большой участок земли с домом. Отец сразу же взялся за ремонт, наняв людей и начав латать, копать, укладывать, пилить, жечь, рыть, закапывать, утеплять, сносить, забивать, резать и варить. Передвигались стены, потолок менялся местами с полом, вырывались ржавые трубы и укладывались свежие, выкорчевывались старые деревья и сажались новые, грузовики не успевали увозить на свалку строительный мусор. Дом превратился в полигон, и нормальная жизнь заняла в нем второе место, уступив вечной стройке. Мы спали в комнатах, где месяцами не было обоев, и ели в комнате, где не было ничего, кроме голых серых стен и шумящего в углу телевизора. Если я не играл в компьютер или не делал уроки, то помогал отцу. Рабочие мозоли на моих руках появились еще до десяти лет. Я таскал кирпичи, заливал бетон, носил бревна и возил телеги с песком и щебнем, пилил и красил. Отец научил меня, как забивать гвозди и вытаскивать их гвоздодером, как правильно распилить бревно и как мешать бетон, еще до того как я окончил начальную школу.

Лето я не любил. Потому что с его наступлением на участке начинает расти трава, которую мы скармливаем кроликам — грызунам, что дрожат в темных клетках отцовского сарая. Это значит, что каждый день нужно вставать рано (или не рано — смотря во сколько планируешь закончить) и собирать два ведра с травой, да так, чтобы битком. Отец, будучи человеком опытным, делал это серпом за две минуты, а мне серп не доверял, и у меня уходило несколько часов. Два плотно набитых ведра травы стали моей ежедневной головной болью: ни уйти к друзьям, ни поиграть в компьютер до выполнения этой работы не разрешалось. Я ненавидел эти пластиковые ведра. И, что самое страшное, трава на участке растет медленнее, чем ее едят, гораздо медленнее. А выходить на район страшно: там, как рассказывали мне родители, обитают алкоголики, наркоманы и бродячие собаки, что что было полной правдой. Но страшило меня не это, а то, что другие дети увидят меня за такой работой — и клеймо колхозника навсегда останется у меня на лбу. День за днем уходил на сбор корма для кроликов, которых я даже не ел. Если не успевал к вечеру или ленился, то приходилось тяжко. Отец не любил смотреть, как другие прохлаждаются, — ведь сам-то он работал целыми днями.

* * *

Главная пешеходная улица Челябинска, улица Кирова, жителями почему-то называется Арбатом. Хотя даже до пошлого московского Арбата ей далеко: она в два раза короче и уставлена бессмысленными провинциальными бронзовыми фигурами. Здесь, например, застывший в бронзе нищий собирает мелочь, чуть дальше — городовой, а пройдите немного — и будет сидеть с гитарой Александр Розенбаум, а ближе к концу улицы — Пушкин на лавочке. С этими персонажами все фотографируются, обнимаются и трут им на счастье разные места. Два книжных, несколько магазинов одежды, всегда несколько гитаристов-попрошаек, пара-тройка салонов связи и, конечно, бары — добро пожаловать на челябинский Арбат.

Говоря про бары: тут же недавно открылась пивнуха в рыже-черных тонах, названная лаконично «ЧПЗ» — Челябинское пивное заведение. Юмор, видимо, в том, что главный производитель города — это ЧТЗ, Челябинский тракторный завод. Дешевое пиво, гренки, креветки, футбол, летняя веранда, на которой можно тянуть пивко под лучами заходящего июльского солнца, — все как у людей. Ну а мне нужна работа.

Я спустился в темный подвал и нашел дверь с надписью «Администрация».

— Тук-тук, — сказал я, постучав в открытую дверь.

В маленькой каморке сидела худощавая женщина лет тридцати с выжженными белыми волосами. На столе лежала пачка тонких сигарет и несколько мелких купюр.

— Здравствуйте, вам помочь?

— Здрасте. Ну, вообще да. Вам случайно не нужны официанты?

— Я не знаю даже. А сколько лет тебе?

— Четырнадцать уже.

— Паспорт есть? А родители отпустили?

— Ох, ну да.

— Наверное, нам нужны официанты. А еще нужно разрешение от родителей и справка о разрешении работать. Знаешь, приходи к нам через неделю, а? Я тебе тогда точно скажу, нужны или нет. И оставь свой номер, позвоним, если что.

— Ну ладно, до свидания.

Я записал свой номер на бумажке, попрощался и выбрался из подвала на поверхность, к свету. У входа курила молоденькая официантка в фартуке. День только начинался, лениво жарило солнце. Целый свободный день и даже целая неделя. Можно вообще ничего не делать. Я позвонил друзьям, и до вечера мы шатались по дворам, пили коктейли и пинали мяч. Потом сел на последнюю маршрутку, стоя доехал до дома, поел и всю ночь играл в компьютер. Прекрасный день, который ничем не был омрачен.

* * *

Дни шли. Мы гуляли, болтались без дела, зависали с девчонками, скидывались мелочью на пиво и коктейли в банках, которые потом заедали жвачкой, семечками и самой обычной травой, перед тем как пойти домой. Так завершилась эта неделя.

— Так что там с этим баром, куда тебя обещали официантом взять? — жуя, спросил отец за ужином и даже убавил звук телевизора.

— Мне ничего не обещали. Сказали через неделю зайти.

— И когда эта неделя кончится?

— Сегодня понедельник?

— Красиво живешь. Завтра.

— Ну, значит, завтра. Дайте мне денег на проезд.

На следующий день в баре никого не оказалось, администрация в лице той блондинки куда-то ушла. И в следующие дни там тоже никого не было. Я просто приезжал, стучал в дверь и, пожав плечами, уходил гулять. «Ну что ж, — думал, — в следующий раз». А вечером что-нибудь выдумывал или честно говорил, что весь день прогулял. Денег не было — только 50 рублей, что я брал на проезд. Питались мы с друзьями, стреляя деньги у бездельников побогаче либо доедая за другими в «Макдоналдсе».

Спустя еще неделю говорить о своих неудачах в трудоустройстве стало уже как-то неловко.

— Что с работой? — прозвучало опять за ужином.

— Ничего. Там либо никого нет, либо меня просят еще подождать.

— Ты вообще туда ходишь или просто нас дуришь?

— Да не был он там, конечно.

— Мы даем тебе деньги, чтобы ты доехал, получил работу и вернулся обратно. 50 рублей в день. На что они уходят? Чем ты занимаешься весь день?

— Гуляю.

— У тебя же денег нет. Где ты ешь?

— Ну, в «Макдоналдсе» иногда.

— На что?

— На деньги.

— Это разговор двух идиотов. Где ты берешь деньги?

— Ну, мы стреляем там.

— Что это значит? В смысле стреляешь?

— Ходим по людям и стреляем мелочь.

Отец положил вилку.

— Ты что, побираешься?

— Нет! Так все у нас делают, ни у кого денег нет.

— Ни у кого нет, но у кого тогда стрелять?

— У тех, у кого все-таки немного больше.

— Мама родная… — Отец закрыл лицо руками. — Сын побирается, до чего я дожил.

— Ты просто утрируешь, мы не побираемся, а просто… просим. Так, ладно, спасибо, но я наелся.

— Мы тебя не отпускали.

— Мне это не требуется.

— Дурак ты просто.

— Приятного аппетита.

Я сел в комнате на кровать. Хотелось убежать, да некуда. Лучше бы я и правда нашел эту работу, меньше бы тут сидел. Может, уснуть сейчас, чтобы все пропустить? Тут открылась дверь.

— Завтра я звоню Кольцову, у которого деревообрабатывающий цех на заводе, и ты идешь к нему работать грузчиком. Есть вопросы?

— Какие уж тут воп…

Дверь закрылась, и еще долго слышалось ворчание за стеной. Так я нашел первую работу.

* * *

Шесть утра. Мама включает свет, и тот режет глаза.

— Подъем, — стараясь улыбаться, пропевает она, — первый рабочий день, ура!

— Ура.

Утренние оладьи не лезли в горло. В телевизоре гундел Сергей Дружко из «Необъяснимо, но факт». Как они такое показывают в такую рань? Неудивительно, что у всей страны едет крыша.

— Я бы поела на твоем месте, еще успеешь проголодаться.

Мы едем на рассвете вдоль бесконечного забора из красного кирпича, который отделяет бескрайнюю территорию ЧТЗ от остального мира. В одних местах забор поврежден или даже пробит насквозь, в других на нем увековечены признания в любви или, наоборот, угрозы или оскорбления. Завод, этот город в городе, просыпается, пыхтя трубами, вдалеке включаются лампы в помещениях цехов, проходные впускают в свои пасти людей и никого не выпускают до конца рабочего дня.

Мама паркует машину у входа.

— Сегодня я тебя провожу. Завтра тебе придется уже самому добираться. И, пожалуйста, не обижайся на отца, просто пойми.

— Хорошо.

Мы прошли через турникеты и переход, стены которого были выложены пожелтевшей плиткой. Вместе со строем серых лиц, спешащих на работу, мы с мамой прошли через блоки заброшенных и еще не начавших работу зданий и наконец добрались до нужного цеха. Несколько помещений, стоящих на отшибе всей этой огромной территории; внутри тянутся ленты, по которым едут опилки и сваливаются в огромные воронки, падают сквозь них на землю и образуют желтые горы. Сильно пахнет свежеспиленным деревом и лаком. Там, где почва еще не совсем отравлена, растут жесткие, грубые сорняки — другие растения здесь просто не выживут.

Даже в кабинете у начальника пахло деревом. Там было чисто и по-советски просто: портрет Путина на стене, стол со стеклом на крышке, календарь, телефон, толстый блокнот. Сквозь древесный запах немного пробивался запах духов Kenzo — их очень любят местные начальники. Сам Кольцов — свежий и чистый мужчина лет пятидесяти — был одет в светлые брюки, в которые заправил рубашку, и не выпускал из рук барсетку. Хорошо учился, наверное, был пионером, потом арендовал у завода кусок земли и открыл здесь цех. Лет сто назад был бы, наверное, кулаком.

— Ну, привет. Как, готов работать?

— Если бы еще поспал, то смог бы ответить вам увереннее.

— Что поделать, привыкай. Ну, у тебя и помощь будет, мой племянник, Кирилл. А с Пашей и Андреем ты еще успеешь познакомиться. Как Кирилл придет, оформим вас в смену, а потом начнем работать.

Солнце поднималось над заводом, начинался рабочий день.

* * *

Племянник начальника был долговязым носатым парнем с вьющимися волосами, которые с утра он старательно укладывал назад, и уже к обеду они приобретали форму шапки. Начальство выдало нам перчатки и секаторы, чтобы постричь сорняки на территории. Мы копались в грязной земле, в которой как-то что-то смогло вырасти, и вырезали все живое. Жизнь сопротивлялась как могла, щипалась и обжигала колючими стеблями, от которых на руках вздувались волдыри. Кирилл к такому не привык, постоянно пыхтел и вздыхал. Мне же в первый раз начали платить за то, что дома я делал каждый день бесплатно — рвал траву. Неподалеку укладывали в грузовик огромные стволы деревьев: позже их освежуют и распилят, и станут они ящиками для овощей, табуретками или могильными крестами.

Закончили мы к середине рабочего дня, сложили поверженные сорняки в мешки и выкинули на черном пепелище. Тут как тут появился начальник.

— Ну что, работнички, справились? Смотрите, Андрей и Паша сейчас будут разгружать грузовик с бревнами, идите к ним, помогите.

— Бли-и-ин, — протянул Кирилл, плетясь к грузовику.

Андрей и Паша были братьями. Оба были с задержкой развития и в свои двадцать пять лет соображали и общались на уровне пятнадцатилетних. Но им нравились мои шутки, что не могло не радовать.

— О-о-о, парни, здарова! — крикнул Паша и протянул руку в замызганном рукаве. Он был ниже своего брата, но, как и у Андрея, лицо у него было в грязи, пыли и немного в соплях.

— Давайте, залезайте в кузов, а мы с Андрюхой будем принимать.

— Блин, Паш, — протянул Андрей, — может, мы будем подавать?

— Ты дурак? — прошипел брат в ответ. — Принимать же проще.

Ссутулившись, мы с напарником взялись за дело, хватая бревна и подавая их братьям вниз. Солнце палило сверху, и пот струился под грязной робой. Руки саднило. Минут через сорок грузовик был пуст.

— Все, вылезайте, сейчас еще подвезу, — сказал водитель.

Андрей и Паша о чем-то спорили внизу.

К обеду я вернулся домой, сбросив в ящик вонючую форму.

— Ну, работник, — хитро улыбаясь, спросил отец, — как первый рабочий день?

— Никаких открытий.

День шел за днем. Вставать в шесть со временем стало проще. Я приучился вести себя так, чтобы время шло быстрее (для этого, например, нужно было не смотреть на часы, больше слушать музыку и стараться не думать вообще), и понял, где ходить, чтобы начальник не привлек к работе. Изображать деятельность тоже нужно уметь.

* * *

Так прошла неделя или две. Я вставал, завтракал, смотрел с утра «Необъяснимо, но факт», по дороге думал о призраках и гномах, лысине Сергея Дружко, на проходной показывал пропуск, шел в рядах других работяг, надевал перчатки, выполнял задание, терпел тупую рожу Кирилла. Самое неправильное, что можно делать в ситуации, когда работа неизбежна и до конца рабочего дня еще долго, — думать о том, зачем ты вообще здесь и зачем ты это делаешь. Просто делай — и все. Будешь много думать — с ума сойдешь.

А потом позвонили с неизвестного номера. Жизнь научила в таких случаях не отвечать, но в этот раз я зачем-то изменил принципу.

— Роман?

— Да.

— Вам звонят из бара «ЧПЗ», вы оставляли свой номер. К сожалению, у вас такой возраст, что работу официанта мы предложить вам не можем.

— Я почему-то так и подумал.

— Но мы ищем промоутеров.

— А вечерняя смена есть?

— Да, после обеда.

— Тогда я заеду к вам завтра поговорить.

Так я устроился на вторую работу. Рыжий менеджер с козлиной бородкой выдал мне оранжевую футболку с логотипом «ЧПЗ», в которой тело сильно потело и не хотело дышать, и пачку флаеров. Каждый флаер — в виде сторублевой купюры.

— Правила такие: флаер — это возможность получить второе пиво бесплатно после покупки первого. Одно пиво — один флаер. Ты должен говорить следующее: «Приходите в бар „ЧПЗ“, второе пиво с флаером бесплатно». Сможешь повторить?

— Приходите в бар «ЧПЗ», второе пиво с флаером бесплатно.

— Молодец. Вперед.

Теперь после работы на ЧТЗ я приходил работать в «ЧПЗ». С утра таскал бревна и опилки, а после обеда ехал в центр, надевал футболку цвета «Фанты» и шатался по центру, бормоча:

— Приходите в бар «ЧПЗ»… Второе пиво с купоном бесплатно… В баре «ЧПЗ» акция… С купоном бесплатно пиво второе… Второе пиво бесплатно с купоном в баре «ЧПЗ»… «ЧПЗ» пиво бесплатно второе…

Иногда мужики вставали в очередь за этими купонами, а иногда был полный голяк, и тайком я выбрасывал купоны в урны.

— Че это? — спрашивали меня на улице.

— Это флаер. С ним вам второе пиво дадут бесплатно.

— А первое надо купить?

— Ну, вообще да.

— Не наеб?

— Нет.

— Ну смотри мне. Дай два купона, а?

Раздав купоны, на закате я возвращался домой. Летние каникулы продолжались.

* * *

Дождь лил как из ведра уже который день подряд. Тучи затянули небо, землю под ногами размывало, и черви, выползшие из жирной земли, тут же погибали под ботинками. Я вошел в цех, где сильно пахло мокрыми опилками и сыростью, и стряхнул с себя воду. Начальник тут же меня и поймал.

— Ты пришел? У нас затопило подвал, побежали.

— Доброе утро, кстати.

Это плохо, когда у тебя бизнес по производству деревянных изделий и тебя топит. Кольцов это понимал и согнал нас ни свет ни заря на работу. Маленький подвал и правда залило по колено: почти ушли под воду свежесколоченные ящики, табуретки и могильные кресты. Андрей и Паша пожали мне руку при встрече. Дождевиков на них не было, и они промокли почти до нитки.

— Вот это пипец, Ромыч. Держи ведра, на, щас будем черпать!

В полусогнутом состоянии мы черпали мутную воду железными тарелками, кастрюлями, плашками, сливая в ведра. Со временем она сдалась и отступила. Подвал был чист. Дождь тем временем продолжал бить по крыше.

На часах не было и восьми утра. Андрей с Пашей потащили ящики и кресты в сушильню — мрачную темную комнату, где у огромных батарей сушились доски и пахло древесной смолой.

Не успели мы толком перевести дух, как нам дали две огромные лопаты и сослали в другой подвал — сырой, темный и душный. Наши ноги утопали в сырых опилках, а над головой тянулись старые трубы, через стены двигались широкие черные ленты, по которым опилки направлялись в воронки. Опилки нужно было сбрасывать на ленты и расчищать пол.

Вот как я тут оказался.

Мы посмотрели друг на друга и молча всадили лопаты в горы опилок под ногами. Желтый свет лампочки над головой тускло освещал подвал, стоял запах дерева и пота. Через час работы мы сбросили футболки, перестав чего-либо стесняться. Пот стекал по лбу и щипал глаза. Руки ныли, а опилки все никак не кончались. Работая, потихоньку начинаешь понимать, как и сколько положить на лопату, чтобы было не так тяжело, и как правильно согнуть руки в локтях, чтобы снизить напряжение, — такая себе математика. Кидаем на ленту это говно, оно уезжает куда-то за стену, тяжело дышим, и ни слова не прорезает тишину.

На секунду я откладываю лопату.

— Ладно, — говорю я, — а тебя дядя на нормальную работу устроить не мог?

— Не знаю. Предложил мне вот так на компьютер зарабатывать.

— Ты хотя бы сам сюда пришел.

Ближе к обеду закончили. Пол был очищен, а мы провоняли деревом и потом. По грязным ступенькам мы поднимались наверх, глубоко вдыхая свежий воздух. По пути я задел локтем гвоздь, торчащий из стены. По руке размазалась кровь.

— Еще не хватало от заражения крови у твоего дяди на работе помереть.

— Я все слышу.

— А я знаю.

А на следующий день подвал снова завалило опилками. Мы на что-то отвлеклись, и лопату Кирилла зажевало между двумя лентами. Те, ворча и скрипя, медленно сминали ее. Кое-как выковыряв останки лопаты, мы выбросили их в кусты, договорившись никому не рассказывать.

* * *

Снова еду домой с завода, солнце бьет в окна маршрутки, но веселее не становится. Хочется быстро поесть дома, недолго посмотреть мультики перед тем, как ехать на вторую работу, — хоть какая-то радость. Обычно я успеваю ко времени, когда еще крутят «Губку Боба». Если успеваешь посмотреть только «Дикую Семейку Торнберри» или, того хуже, «О чем говорит Джинджер», то, считай, день не удался. Раньше записывал «Губку Боба» на кассеты, но год назад папа купил DVD-плеер, и все это стало не нужно.

Девочка в маршрутке морщит нос. Бабушка наклоняется к уху и говорит:

— Я поняла. Это от мальчика так пахнет. Я все думаю, чем пахнет, а это мальчик.

Поскорее бы доехать домой. За окном проносится бесконечная красная заводская стена и трубы, трубы, трубы.

* * *

Вечером в центре города душно и лениво, солнце медленно уходит в закат. Флаеры никто не берет. Люди неторопливо идут с работы, никуда не торопясь, другие просто бездельничают на лавочках. Мужики во вьетнамках и майках-сеточках пьют пиво, девчонки ходят туда-сюда, дымя тонкими сигаретами. Летом в городе красивых девчонок полно — куда они деваются в другое время года? Улетают, наверное, в места теплее или сидят в интернете и из дома не выходят. Я в дурацкой оранжевой футболке раздаю свои флаеры и понимаю, что в ближайшие несколько лет мне девочка точно не светит: денег нет, живу на окраине, еще и эти прыщи. Но очень хочется хотя бы погулять с девочкой, посмотреть кино или, на худой конец, выпить с ней пива. А больше хочется сейчас только пить, баночку холодной колы бы сейчас, чтобы горло заморозило, больше ничего не надо, как же сушит глотку в этой духоте. Но деньги на день я уже потратил, не хватает рублей двух-трех, как всегда.

— Приходите в бар «ЧПЗ», — сухо говорю я прохожему мужику, — второе пиво бесплатно.

— А, а? Чего, че?

— Вы с этим купоном можете получить второе пиво.

— Да ладно! Так, класс. Слушай, брат, а продай мне штук десять таких купонов, а? По-братски. Я заплачу тебе даже.

— Хотелось бы, но не могу.

— Почему?

— Запрещают.

— Ну, дай хотя бы штук пять.

— Ладно, держите.

Дал ему купонов — так и день быстрее кончится. Осталось еще штук семьдесят до конца рабочего дня. Дальше начал раздавать по два-три на руки, лишь бы отделаться.

Перед тем как вернуться домой, заглядываю в бар, где все уже упиваются с этими купонами. Кто-то успел уснуть за столиком. Бармен еле успевает пиво разливать.

— Ты там охуел, что ли? — встречает он меня. — Ты сколько купонов на руки выдаешь?

— Иногда больше одного.

— Это сколько — больше одного?

— Ну, как-то раз выдал пять. Всего один раз.

— Чего? Этот хуй сидит уже упитый, на купоны твои он десять бокалов выжрал. Хорош так делать, слышь!

— Мне жаль, прости. Налей воды, пожалуйста.

Он налил, поставил передо мной неполный бокал.

— Сто рублей.

— Смешно.

— А я не шутил.

Я допил и вернул стакан.

— До свидания! — И вышел вон.

* * *

Работать на пепелище было весело, даже странно, что за это платили нам, а не наоборот. Мы скидывали в кузов грузовика разный хлам, запрыгивали туда же, в эту кучу, и ехали с ветерком до пепелища — большого выжженного черного куска земли. Там мы сбрасывали мусор на землю, собирали в кучу, опоясывали горючей черной лентой, сделанной из гудрона и смолы, и кидали спичку. Потом долго смотрели, как черный густой дым взвивается вверх, и глаза наши слезились, и першило в горле.

Как-то раз, когда я наблюдал за огнем, ко мне подбежал глухонемой Виталик — юродивый маленький мужичок лет сорока, как Герасим, только Герасим был сильный и большой, а Виталик — маленький и жалкий.

— М-м, му, му, му, — мычал он, размахивая руками, жестикулируя и показывая на пламя, видимо, рассказывая какую-то волнующую историю.

— Ого. Правда? Ничего себе, — говорю.

Ничего из его мычания я, конечно, не понял.

* * *

Начальник открыл маленькую дверь в огромный ангар.

— Ох, сюда мы лет пять уже не заходили. Вот вы там первые и будете.

Я слышал, что когда люди только начинали исследовать египетские гробницы, их, дураков, спустя какое-то время начала косить смертельная хворь. Винили, конечно, проклятия фараонов, в чьи погребения забрались без спроса, а на самом деле там тысячелетиями жила злая плесень, которая попала в легкие исследователей, из-за чего бесславно окончились их далеко не бессмысленные жизни. Моя-то жизнь будет проще, чем у них, но есть вероятность, что и я из этого ангара не выйду.

Сдохнем мы от пыли и плесени, что здесь годами жила и поедала дерево, и положат нас в гробы местного производства, и, что самое страшное, в школу в сентябре мы уже не пойдем. А насколько я знаю свою учительницу по математике Наталью Геннадьевну, такая причина для нее не является уважительной.

А ведь я уже начал планировать начать учиться так хорошо, чтобы вообще больше никогда руками не работать. Перестать прогуливать, перестать исправлять двойки в дневнике и вырывать страницы из тетради. Алгебру я буду учить, клянусь. Лишь бы только не работать на заводе или промоутером, не таскать бревна с детьми божьими Андреем и Пашей, не мыть машину отца, а если мыть, то просто так, а не за деньги. И уж точно не рвать траву для кроликов. Хочу носить форму и даже рубашку буду в брюки заправлять, клянусь, лишь бы не эту спецодежду вонючую.

В ангаре загорелись лампы над потолком. Внутри наваленные горы ДСП — древесно-стружечных плит. Гора плит была с меня ростом. — Мальчики, нужно, чтобы вы все это разломали, вынесли отсюда, освободили ангар и свезли на сожжение.

Начальник выдал нам две большие кувалды и перчатки — такие, с пупырышками на ладонях, чтобы не скользили.

Но они обычно все равно скользят, и приходится работать голыми руками. Если бы через полчаса кто-нибудь зашел на этот склад, то ничего не смог бы разглядеть через густые облака древесной пыли, а если бы и смог, то увидел двух скачущих по горам ДСП парней, под музыку крушащих кувалдами доски. У меня, например, в наушниках играл Slipknot, чтобы работать с большей злостью. И потом бы этот человек запер за собой дверь и больше никогда сюда не возвращался.

* * *

По дороге на вторую работу я встречал и других промоутеров — таких же ребят, как я. Несчастные глупые распространители рекламы кофеен, пиццерий, колбасных магазинов и сетей бытовой техники протягивают свои бумажки и натужно улыбаются. Кто-то глуп настолько, что даже улыбается искренне, прыгает перед прохожими. Я беру бумажки у каждого из них в знак солидарности. А потом, конечно, выбрасываю их в ту же переполненную урну, как и все.

К концу августа я надел оранжевую футболку в последний раз и раздал последнюю пачку флаеров. Это был бесконечно долгий день, день зарплаты. Что я куплю на эти деньги? Может, куплю новый ноутбук. Может, одежду или телефон. Я мысленно складывал купюру к купюре. К вечеру я спустился в бар за получкой.

— Так, по нашей таблице, — протянул рыжий менеджер с бородкой, — мы должны тебе 5400 рублей.

— Не понял, — говорю, — там же тысяч восемь набежало.

— Прости, мне жаль, но денег на промоутеров пришло меньше, чем полагалось, а промоутеров, наоборот, больше.

Он виновато улыбнулся. Знал, что я у них даже не прописан по документам. Меня в очередной раз наебали.

* * *

Конец ознакомительного фрагмента.