Republic - Зимний город. Возможен ли урбанистический прорыв на арктическом Севере?

https://t.me/res_publica

12 июня 2018 г. Александр Согомонов.

Как правильно использовать холод. Северный город перестает быть вахтой.

Урбанизированный мир стремительно меняется. Перемены настолько масштабны и глубинны, что эксперты нередко говорят о «повторном открытии» городов. Однако в смыслах и в понятиях мы еще серьезно не отошли от устаревших номинаций городов, несмотря на их удивительное сегодняшнее разнообразие. Очень популярными стали фантазии о «городах будущего», которые чаще всего мы представляем себе в виде технологически продвинутых локаций – «умных» и «цифровых» (smart & digital) прорывов в новую городскую реальность. Да, это будоражит сознание обывателя, рождает благостные утопии, но при этом задвигает на периферию нашего урбанистического мышления проблемы общественного обустройства городов сегодняшних. Неужели беспилотные автомобили и сплошная оцифровка сами по себе сделают жизнь в наших городах более справедливой, качественной и гармоничной? Вряд ли. Но ведь в это хочется верить. Итог: общественная и культурная сущность городов, как наиболее проблемные темы, преданы забвению, а в публичном дискурсе остаются лишь новомодные инструменты и подходы.

Север как судьба и проклятие

Почему нам гораздо привычнее говорить о «северном городе», чем о «зимнем»? На то есть много причин. Во-первых, мы этим подчеркиваем национальную идентичность России как преимущественно северной страны со всеми вытекающими отсюда политическими и социокультурными последствиями. И это имеет под собой вполне серьезные брендовые основания. Ведь и имидж России в глазах многих жителей планеты сконструирован из культурных шаблонов северного происхождения: суровый климат, Арктика, полюс холода, «медведи на улицах», «прошлогодний снег» и многое другое. В этом смысле эпитет «северный» воспринимается людьми, как логичный и вполне естественный.

Во-вторых, эксплуатируя тему северного измерения, мы подчеркиваем экстремальность условий жизни человека в значительном числе российских городов и поселений, особенно тех, что расположены выше 65-й параллели. И это стало у нас козырем в хитрой бюрократической игре, которая принимается всеми сторонами политической коммуникации. Из экстремальности вытекает необходимость бесконечных финансовых вливаний в бюджеты этих городов, поскольку перейти на полную хозяйственную самодостаточность они якобы в принципе не могут. Закладка большинства этих поселений в сталинское время была, безусловно, обоснована политико-идеологически, а никак не социально-экономически. И хоть удалось создать самые мощные в мире индустриальные города за полярным кругом, но все же ненадолго и весьма хрупкие.

Кроме того, в-третьих, правительства и администрации всех уровней неизменно подчеркивают государственную значимость северных территорий в первую очередь в плане безопасности страны и извлечения природной ренты. И это, как чаще всего утверждается, оправдывает высокие издержки на их поддержание, вечно догоняющую реконструкцию и одобренные государством планы перспективного развития.

«Север» в таком устойчивом ценностно-смысловом контексте становится исторической судьбой и географическим проклятием для его жителей, от чего, правда, можно сбежать, переселившись на юг или в центр страны, но с этим «отягощением» невозможно идти в новое будущее, если страна будет по-прежнему планировать дальнейшее освоение пространств севера России.

С урбанистической ⁠точки зрения конструкт «северный город» представляет собой скорее ловушку для политиков ⁠и жителей этих городов, чем выгодную бюрократическую уловку для бесконечного наращивания ⁠преференций в свой адрес и укрепления политики поддержки извне. ⁠Город, который ⁠существует лишь в условиях постоянного ожидания ⁠патерналистской помощи, как правило, не способен ⁠ни вырастить внутри себя лидерскую местную власть, ни сформировать про-активное гражданское общество, ни, тем более, компетентное и эффективное местное самоуправление. Мы наблюдаем сегодня эту северную драму воочию, особенно когда арктическое поселение вдобавок является моногородом, что в сегодняшней России скорее правило, чем исключение. И все рассуждения об особенном человеческом капитале на севере, быстром биографическом старте его жителей и т.п. не выдерживают критики в силу своей надуманности. А власти тем временем «наивно» недоумевают, почему урбанистический кризис на севере оказался столь затяжным.

Объяснение этому крайне простое: всякий северный город РФ будет неизменно жить по чужим правилам и стандартам, оставаясь объектом государственной политики, и вряд ли когда-либо станет самостоятельным и автономным субъектом в мировой вселенной городов. Его экономика будет монопольно и административно детерминированной, а социокультурная политика – однобокой и ущербной, несмотря на благотворительность и инвестиции со стороны олигархов.

При этом в отечественной академической традиции конструкция «северный город» остается на удивление популярной и по-прежнему востребованной. Разумеется, в ней имеются свои научные резоны с точки зрения государственного управления северными территориями. Однако эксперты даже сегодня исходят из теоретических посылов, разработанных еще советскими учеными для городских реалий весьма отдаленного прошлого. Глубокие перемены в мире, к сожалению, не повлекли за собой смены отечественной научной парадигмы понимания этих городов.

Никто же не станет отрицать, что Россия вместе с глобальным миром в последние пару десятилетий кардинально поменялась, ее региональные экономики и города включились в глобальные сети, мировые рынки и бесконечные потоки – людские, информационные, денежные и т.п. А тем временем в последнюю четверть прошлого века наши vis-à-vis, города северных широт Европы и Америки, пусть и на ощупь, методом проб и ошибок, но все же систематически старались реконструировать свою сугубо географическую идентичность, а вместе с ней и всю политику арктической неустойчивости. И поскольку на планете природно-климатические факторы «северов» не изменило даже глобальное потепление, на смену категории «северный город» западными урбанистами было предложено инновационное понятие, разрывающее с привычками прошлого, а именно – «зимний город».

И это отнюдь не простая смена вывески. И даже не частичная модификация классических урбанистических подходов. А принципиально иной взгляд на суть и политику тех городов, где зима является их фундаментальной данностью/сущностью, причем как по продолжительности, так и по глубинному влиянию на все сферы жизни.

Индустриальное кочевничество

Урбанистический рост в мире в период интенсивного индустриального динамизма, особенно начиная с рубежа XIX-XX веков, происходил при крайне невнимательном отношении градостроителей к природно-климатическим обстоятельствам тех мест, где возводились новые поселения. Строительные материалы и техника были уже тогда вполне продвинутыми, а в сочетании с электричеством, центральным отоплением и газом позволяли прибегать к типовым планам и строениям в любых, даже очень экстремальных условиях. Что в итоге, с одной стороны, способствовало ускоренной индустриализации, а с другой – приводило к резкому падению качества городской жизни, особенно с точки зрения публичных коммуникаций, культурного разнообразия, норм социальной справедливости, дизайна городов, нравственно-психологической атмосферы. Традиционные города, историческое развитие которых шло непрерывно многими столетиями, отличались от них, прежде всего, тем, что опытом многих поколений горожан они эффективно приспосабливались к своим географическим условиям, что находило отражение – как в строительных технологиях, так и во внешнем убранстве и социальном обустройстве. Можно до бесконечности приводить примеры того, как города вписывались в свое природно-климатическое окружение, к примеру, в засушливых, сейсмоопасных, высокогорных и других зонах обитания.

Износ городов в экстремальных зонах Севера был непомерно высоким, быстрым и неизменно требовал все больших и больших капитальных вложений. Но в эпоху догоняющей модернизации, как в Советском Союзе, так и на севере западных стран, игра в индустриальное освоение Арктики все равно стоила свеч. Впрочем, урбанистический рост за полярным кругом не способствовал превращению арктических поселений в города, а их жителей – в полноценных горожан.

Арктические природные богатства компенсировали высокую затратность и, главное, пренебрежительное отношение к полноценности городской жизни не только со стороны властей, но и рядовых граждан, осваивавших эти широты, ибо многие из них искренне верили, что живут там кратковременно и посему могут перетерпеть любые неудобства. Вахта символически отражала самую суть поведенческого и ментального «кочевничества» времен нового освоения, ибо развитие шло через постоянное наращивание миграционных потоков. Коренные народы арктического Севера во всех частях света жили приблизительно одинаково, но их традиционный образ выживания никак не отвечал запросам и стандартам индустриальной цивилизации раннего Модерна.

А время требовало быстрого возведения, пусть и на скорую руку, рабочих поселков, административных центров, военных укреплений и т.п. Все локальные идентичности насильственно поглощались. Легкий «вход» и «выход» нивелировали сложности городской жизни. Экономика не диверсифицировалась, человеческий капитал арктических городов не накапливался. В конечном итоге с наступлением постсоветских времен и последующим включением сети индустриальных моногородов в глобализацию обернулись для них шоковой ситуацией полной неготовности к новым временам. Рентабельность все же победила политическую и идеологическую целесообразность. Так без лишнего шума глобализация «похоронила» арктические моногорода.

Еще два поколения назад все северные городки мира были внешне чрезвычайно схожими. Однако отечественные и западные «севера» пошли разными общественными путями. А обострившиеся к концу прошлого столетия экологические вызовы даже в тех местах, где, как раньше казалось, природа чрезвычайно терпелива и вынослива, потребовали не столько ремодернизации «неправильных» поселений, сколько полной смены устаревшей концепции урбанистического освоения Севера. В логике «северного выживания» советской Арктики экология так и не стала приоритетной ценностью, а «право на город» со стороны горожан (термин французского философа Анри Лефевра) было заменено всевозможными паллиативами, хотя собственных компенсаторных ресурсов и инструментов за полярным кругом крайне мало.

Одним словом, арктические монопрофильные города как субпродукты сверхдинамичной урбанизации в конце тысячелетия оказались без автаркичного городского хозяйства, аграрной хоры (округи) и даже без крепкой территориальной лояльности со стороны своих же поселенцев. А всякое ухудшение мировой экономической конъюнктуры тотчас же сказывалось на качестве их городской жизни. И даже там, где со временем удавалось реанимировать профильную экономику, мы все равно видим институциональный застой, неготовность к местным реформам, инерционную тягу к перемещениям «на материк», сезонные миграции и прочие проявления того, как было встарь. Этот кризис не может быть разрешен ни административно, ни олиго-политически. Отныне требуется, прежде всего, новый подход ко всему арктическому урбанизму. И такой выход был найден.

Зима как актив

Зимний город – это отнюдь не маргинальная доктрина в современной урбанистике. И тем более она не является географической импровизацией на универсальную тему «Устойчивый Город». Канадский урбанист Вейн Дэвис (Theme Cities. Solutions for Urban Problems. Ed. by W. Davis. Springer, 2015) парадоксальным образом формулирует исходный посыл всей концепции: зима – это фундаментальный ресурс и актив урбанизации. И тем самым переводит негативный климатический фактор в статус позитивно окрашенного, что чрезвычайно важно для северной Америки, России и Скандинавии.

Активное развитие в последние два десятилетия прикладной урбанистической климатологии дает нам основание различать четыре основных сюжета в теме «зимних городов»: 1) физический холод, 2) психологический холод, 3) экономический холод, 4) социальный холод. И если удается этот многогранный холод преодолеть, то арктический город из проклятия становится вполне привлекательным, комфортным, заряженным на радость и счастье местом.

Зимними принято считать такие города, в которых холодный сезон тянется больше полугода (обычно за полярным кругом) и определяет два главных состояния жизни для этого времени в заполярных городах – мороз и темноту. А они в свою очередь накладывают ограничения на технологию и символику арктического образа жизни людей.

Все болезни современного города проявляются в них с еще большей очевидностью и уродством, чем в южных городах или мегаполисах умеренных широт. К примеру, снежный покров многократно усиливает проявления загрязненной среды, разряженный воздух плохо рассеивает выхлопы, земля не поглощает промышленные выбросы, здания быстрее дряхлеют, дороги почти всегда в плохом состоянии, а вечная мерзлота кратно усиливает все внешние воздействия на оседлый образ жизни. Высокий уровень цен и необходимость сезонной завозки товаров и продуктов питания не добавляют оптимизма. Длительное проживание в зимних городах сказывается на социальной психологии (страхи, закрытость, чувство временщика, фатализм) и культуре их жителей (депрессивность, интровертность, склонность к алкоголизму и т.п.).

Зимние города проигрывают всем остальным в стоимости жизни, правда, сегодня уже не уступают в качестве (инфраструктура, техническое оснащение, товарная обеспеченность, коммуникации и т.п.). Да, цены на севере существенно выше. Дороже стоит буквально все – начиная от отопления, одежды, еды, энергосберегающих материалов и кончая транспортом и логистикой. А это неизбежно сказывается на экономических издержках. Вот почему правительства многих северных стран предоставляют арктическим городам всяческие льготы. Например, канадское правительство существенно сокращает для них ставки налогообложения, а муниципалитетам предоставляет увеличенные гранты. В РФ несколько другие традиции, но все в той же компенсационной парадигме.

Впрочем, те компенсации, которые привычны для хозяйственной сферы, трудно представить в сфере социальной. Условия жизни в зимних городах резко сокращают человеческую активность за пределами помещений, и это означает кардинальное переосмысление самой сути города. Внутригородская мобильность ограничена, социальное взаимодействие на открытом воздухе чрезвычайно лимитировано, городское зонирование и вовсе отсутствует. Открытые места городов актуальны лишь в краткие периоды теплого времени года, а перенесение урбанистических акцентов на закрытые места не всегда оказывается практически возможным.

Дети обретают совершенно непривычный городской опыт взросления, особенно в сравнении с их сверстниками с юга. Люди пенсионного возраста не находят для себя адекватных ролей и сфер полезной жизнедеятельности. Слабозащищённые слои попадают в «зоны повышенного риска». И т.д. Правда, надо заметить, что и социальная структура этих городов была существенно проще и в большей степени благоприятствовала гражданской солидаризации и культурной гомогенизации населения. Конфликтогенное зонирование поселений и уж, тем более, сегрегация почти никогда не встречаются в этих широтах.

Тем не менее, опыт всего XX века – как умеренно рыночный (западный), так и планово-государственный (советский) – показывает, что удачные решения для «северов» крайне редко рождаются в рамках стандартного городского мышления. Необходимо было выделение этих городов в отдельную категорию и определение их как особой урбанистической темы. Что и произошло на рубеже столетий.

Кажущиеся на первый взгляд непреодолимыми объективные препятствия для нормальной городской жизни на севере при правильном тематическом подходе могут, действительно, стать неожиданным ресурсом для успешного развития. Самые эффективные практики для севера были разработаны участниками «Ассоциации зимних городов» (The Livable Winter Cities Association). Она была основана в 1982 году и долгое время вела активную издательскую деятельность, регулярно публиковала журнал Winter Cities; в начале нашего столетия на ее основе был инициирован Winter City Institute, который и по сей день считается главным интеллектуальным центром движения зимних городов.

Среди большого разнообразия интересных сценариев обращают на себя внимание три стратагемы. Первая – увеличение плотности населения, прежде всего, за счет урбанистической компактности. Вторая – переход на строительство многофункциональных зданий. Третья – создание длинных крытых переходов (над и под землей). Может сложиться ложное впечатление, что речь идет только о строительных инновациях, однако это не совсем так. И все же следует признать, что зимний город представляет собой блестящий практический кейс того, как урбанистически адекватная архитектура решает многие социокультурные проблемы.

Поразительно, насколько удачно в таких практиках снимается напряжение между городом-местом и городом-пространством. Ведь, по сути, мы сталкиваемся с опытом супертехнологических решений по созданию кластеров высокой концентрации. Многофункциональные здания резко снижают издержки и затраты на преодоление расстояний в зимнее время, создают публичные пространства «изнутри», существенно облегчают бизнес-коммуникацию, делают жизнь комфортной и более безопасной, поддерживают, наконец, коммунальный характер общежития.

В качестве одного из самых удачных примеров успешного зимнего города обычно приводят кейс города Фермонт в провинции Квебек (Канада), где удалось создать закрытое многофункциональное пространство (около полутора километров длиной) и где очень удобно сосуществуют жилые, досуговые, административные и предпринимательские сектора. Впрочем, и в других малых и средних по размерам городах Канады стали появляться крытые улицы и переходы, сады и прочие муниципально значимые инфраструктурные сооружения, всевозможные комплексы галерейного типа.

Горд Фермон, Канада. Фото: wikipedia.org

В то же время в Канаде города фигурально и буквально уходят под землю, создавая многоэтажные и многофункциональные подземные пространства – от логистики до классических городских площадей. Подобные архитектурные инновации в зимних городах эффективно и самобытно решают одновременно проблемы всех обозначенных выше четырех типов холода. Условия холода толкают и на поиск энергоемких и дизайнерски оригинальных решений. А компактный урбанизм в свою очередь создает микроклимат, который снимает главный стресс северных городов – ощущение враждебности природы по отношению к человеку.

Технологическая защита человека от недружелюбной внешней среды на самом деле одновременно решает и задачу лечения традиционных болезней старого урбанизма. Во всем мире пока только в зимних городах удалось кардинально решить гуманистическую задумку «пешеход важнее автомобиля». А девелоперы, вкладывающиеся в многофункциональное суперстроительство, превращают эти города в комфортные, социально обустроенные и очень даже привлекательные для нормальной жизни. Более того, возврат инвестиций в зимних городах представляется сегодня более перспективным, а сами инвестиции – гораздо менее рискованными, чем в обычных городах. Поразительным образом на «северах» архитектурная трансформация места влечет за собой долгосрочную революцию всего городского пространства.

Рассуждая в эту строну, мы вдруг обнаруживаем, что с экономической и социальной точки зрения зимние города не только не уступают, а, даже наоборот, превосходят другие города в конкурентоспособности, гибкости и установке на будущее развитие.

Во-первых, они были и по-прежнему остаются зонами перспективного освоения. Во-вторых, там можно жить и даже очень хорошо, постоянно наращивая заряд этого урбанистического качества. В-третьих, синтез современного и традиционного укладов жизни, как правило, дает любопытные примеры становления неконфликтных и сбалансированных местных сообществ, открытых к культурным, технологическим и социальным инновациям. Зимние праздники и фестивали делают эти города привлекательными для международных событий (эвентуальная экономика). В-четвертых, быстрое развитие северной рекреации, зимних видов спорта и арктических путешествий делают зимние города притягательными и для глобальных туристических потоков. А им важно, чтобы экстрим и комфорт успешно сожительствовали. И это в свою очередь стимулирует развитие высоко прибыльной экономики впечатлений именно на «северах». К слову сказать, в последние полтора десятилетия и Антарктида стала чрезвычайно популярной туристической дестинацией, но при этом она абсолютно закрыта для классического урбанистического освоения.

Иными словами, долгие зимы – в отличие от коротких на юге, во время которых жизнь просто замирает или приостанавливает свой привычный ритм, – могут дать прекрасный стимул городам Арктики для нахождения перспективных и стратегических взвешенных решений. А сами зимние города из геоклиматического проклятья рано или поздно превратятся в радость новой самоидентификации людей, перестанут восприниматься как временное заточение в дискриминационных и некомфортных условиях жизни. Вполне вероятно, что именно зима и зимний урбанизм станет их главным конкурентным преимуществом в мировой конкуренции городов.

Читайте ещё больше платных статей бесплатно: https://t.me/res_publica