Republic - Краденые чертежи. Могут ли шпионы быть эффективнее ученых
res_publica9 августа 2017 г. Борислав Козловский.
Зачем изобретать свое, если технологии можно украсть. Эффективность промышленного шпионажа была подсчитана.
Зачем стране собственные изобретатели, если все можно скопировать у соседей? Этот вопрос чаще всего обсуждают в связи с Китаем, где в космос летают копии российских «Союзов», по рельсам ездят левитирующие поезда, подозрительно похожие на немецкий Transrapid, а лучшие самолеты-истребители сделаны по образцу наших Су-27 или американских F-22.
Скопировать до миллиметра
Нельзя сказать, чтобы вопрос совсем не касался России. Когда в Москве на ВДНХ открывали выставку изобретений и открытий «Россия делает сама», за название взяли одну из расшифровок аббревиатуры РДС-1 – первой советской атомной бомбы. Правда, сделали ее по образцу американского «Толстяка», сброшенного на Нагасаки (за кражу чертежей в США казнили супружескую пару Розенберг, и сам факт кражи мало у кого вызывает сомнения). Советский бомбардировщик Ту-4, разработанный для доставки этой бомбы, – клон «суперкрепости» Boeing B-29: в советских ангарах после войны оказались целых четыре таких самолета, и КБ Туполева поручили воспроизвести их буквально. Вплоть до того, что когда инженеры в процессе разборки обнаружили, что диаметры у электрических проводов измеряются долями дюйма, которые при переводе в миллиметры давали совсем некруглые цифры, непривычные для советских заводов с их метрической системой – было решено копировать один к одному вместо того, чтобы искать стандартные аналоги.
Если кто-то угрожает тебе супероружием, не до рассуждений об интеллектуальной собственности. Но дело к оружию не сводилось. Автомобиль ЗиС-110, подаренный главному атомщику Курчатову за работу над бомбой, был, к примеру, копией довоенного американского Packard 180. Как и другие советские машины – от «Побед» (немецкий Opel 1938 года) до «Москвичей» и «Запорожцев». Советская промышленность клонировала и автомобили, и фотоаппараты (ФЭД – это Leica, а «Киев» – Contax), и даже зачем-то английский компактный утюг для командированного Clem. Насколько такая система жизнеспособна? И сильно ли такие технические заимствования влияют на жизнь страны?
Наш человек в инновациях
Два экономиста, Эрик Майерсон из Стокгольмской школы экономики и Альбрехт Глитц из барселонского университета Помпеу Фабра, увиделивозможность разобрать оба вопроса с цифрами в руках, заглянув в архивы Штази, восточногерманской разведки. С 1950-х годов и до падения Берлинской стены в 1989 году в ГДР занимались промышленным шпионажем в промышленных же объемах: одних штатных сотрудников в секторе науки и техники Штази работало около трехсот.
У Восточной Германии был свой супершпион в области технологий, мало похожий на Джеймса Бонда, – это физик Ганс Рёдер, менеджер среднего звена в западногерманской компании Telefunken. Он организовал бесперебойный канал слива технической информации с Запада на Восток – передавали по этому каналу полные чертежи танков, защищенных от радиации, и, что важно, кучу гражданских технологий, от радиоприемников до компьютерных процессоров.
Рёдера завербовали в 1957 году, когда сорокапятилетний физик запутался в долгах, и до 1985 года – то есть целых 28 лет – он проработал, избегая разоблачения. Детали его шпионской карьеры (и не только его) выяснились случайно, как только документы Штази стали массово рассекречивать в девяностые. Авторам исследования повезло в том, что разведка дотошно документировала все донесения агентов и не успела их уничтожить: в распоряжении Майерсона и Глитца оказалось 189 725 таких отчетов о техническом шпионаже, появившихся на свет между 1968 и 1989 годом и уже оцифрованных.
Документы помечали ключевыми словами, поэтому первое, чем занялись ученые, – проанализировали частоту разных таких меток, чтобы понять, за какой информацией чаще всего охотились шпионы. Можно было бы ожидать, что это чертежи каких-нибудь ракет, но больше всего донесений – 100 тысяч из 189 – касаются электроники, офисной техники и компьютеров. США и другие западные страны (в том числе Западная Германия) договорились не экспортировать ГДР не только оружие, но и «технологии двойного назначения», включая все связанное с компьютерами, поэтому уже обставить офис или оборудовать телефонную станцию было проблемой. Дальше идут химия (33 тысячи сообщений) и энергетика (23 тысячи), ближе к концу списка – технологии, связанные с едой, табаком и ювелирным делом: информацию о том, как набивать сигареты и штамповать обручальные кольца, в социалистической стране тоже добывали с риском для жизни.
Красть или изобретать?
Пригодились ли все эти донесения стране? Для анализа авторы взяли сложный экономический параметр TFP («общая факторная производительность»): он отвечает на вопрос, насколько продвинутая техника делает труд эффективнее. Восточная Германия по этому показателю отставала от Западной всегда (средний разрыв непосредственно перед падением Берлинской стены – 189%), но в некоторых областях, вроде электроники, доходило до пятисотпроцентного разрыва.
У ученых была статистика за 20 лет, поэтому они могли проследить за причинно-следственными связями – как всплеск шпионского интереса к той или иной теме заставляет меняться TFP. «Наши результаты говорят о значительной экономической выгоде от промышленного шпионажа», – честно признаются авторы. Без шпионов 189-процентный разрыв был бы на 6,3% больше, и если переводить это в деньги, то речь про миллиарды евро в год.
Другое дело, замечают авторы, что выстреливали сравнительно немногие находки шпионов: подавляющая часть отчетов никаких последствий не имела, а тысячи инженеров, которые копировали найденное просто потому, что это посчитали важным на Западе, работали зря. Вторым побочным эффектом было то, что вместе с ростом шпионской активности в стране стали меньше заниматься оригинальной наукой.
Авторы решили посмотреть, как менялось из года в год число патентных заявок в разных областях в Западной и Восточной Германии. Например, в 1980-е число таких заявок, связанных с компьютерами и электроникой, резко уходит вверх в ФРГ, а в ГДР, наоборот, кривая загибается вниз. То же самое касается автомобилей и машиностроения. Объяснение простое: если каждая дойчемарка, вложенная в промышленный шпионаж, обещает гарантированную отдачу, то вкладываться в самостоятельные исследования – значит делать невыгодные вложения. В интервью Harvard Business Review Майерсон называет это «научно-исследовательской работой на кокаине»: если есть проверенный способ почувствовать себя сильным и эффективным, то вы рано или поздно сосредоточитесь на нем одном.
Читайте ещё больше платных статей бесплатно: https://t.me/res_publica