Пропавший без вести. Часть 2

Когда этой весной я связался с Гейл Меткальф, она ответила мне, что в 2012 году «моя мама была уверена, что нашла своего брата, и была счастлива». Меткальф было этого достаточно. Она добавила, что их семья «покончила с этой главой нашей жизни». 

Премьера фильма Йоргенсена Unclaimed («Невостребованный») состоялась 20 апреля 2013 года на фестивале Hot Docs в Торонто. В статье, опубликованной в Toronto Star, штатный репортер Линда Бамард назвала документальный фильм «драматичным» и «душераздирающим». Unclaimed, продолжала она, приводит «убедительные аргументы» того, что Том Фонс нашел Джона Хартли Робертсона. 

Несколько дней спустя The Huffington Post подхватила эту историю и опубликовала свою статью под заголовком «Ветеран Вьетнама, числящийся в списке погибших в боевых действиях, по сообщениям, найден 44 года спустя». Среди читателей статьи в The Huffington Post был мужчина из Вирджинии по имени Родни Миллнер, который много знал о Джоне Хартли Робертсоне. 

Миллнеру 67 лет. Большую часть своей карьеры в ВВС он был специалистом по анализу разведывательных данных. В начале 1990-х годов перед выходом на пенсию он перешел на должность в Управление по делам военнопленных/без вести пропавших в Министерстве обороны (DPMO), где ему было поручено разбирать, казалось, бесконечные доклады о найденных армейских жетонах или о том, что кого-то видели живым, приходящих из юго-восточной Азии. Если основания были оправданными, он передавал дела оперативникам для дальнейшего расследования. «На пике, в середине 1990-х годов, мы обрабатывали 500 дел в год», — рассказал мне Миллнер. Он недавно вышел на пенсию, и поэтому впервые может свободно говорить о деле Робертсона.

«Мы получали много жетонов и костей, потому что ходил слух, что если ты предоставишь данные, которые приведут нас к пропавшим без вести, ты сможешь приехать в Америку. Это было не так. Тем не менее, хороший слух сложно пресечь»

Читая статью The Huffington Post, «я был очень раздражен», — недавно признался мне Миллнер. «Потому что [фильм] был неверен на нескольких уровнях: мы не только давно знали о мужчине в Донгнае, но и достоверно доказали, что он был самозванцем». 

В 2009 году, после того как Том Фонс отвел Робертсона в посольство в Пномпене, Миллнера попросили составить отчет обо всех недавних заявлениях связанных с Джоном Хартли Робертсоном. Миллнер давно был знаком с именем пропавшего зеленого берета, как и большинство людей в отделе DPMO, работающих по Вьетнаму. «Донгнай, по какой-то причине, всегда был плодородным источником сообщений об обнаружениях в живых», — рассказал мне Гарнет Белл, юывший глава Отдела по делам военнопленных и пропавшим без вести Разведывательного управления министерства обороны, предшественника DPMO. «По моей оценке, 4 из 5 наполовину азиатов из этого края утверждали, что они пропавшие без вести американцы». 

Белл рассказал мне, что во время службы в восьмидесятых он отправил следователя в Донгнай взять отпечатки пальцев у «Джона Робертсона», и результаты оказались отрицательными. Но в 1992 году «Робертсон» снова попал в поле зрения государства, в этот раз благодаря одному лаосскому дисситенту, Хамбангу Шибуньюангу, заявлявшему, что он знает о местонахождении американского военнопленного, скрывающегося в Донгнае. Марк «Зиппо» Смит, военный рейнджер в отставке, работавший на тот момент в частном охранном отряде принцессы Камбоджи, был заинтригован и отправился на границу с Вьетнамом, чтобы встретиться с этим человеком. «Я выхожу из машины и вижу этого высокого полуазиата», — вспоминает Смит. Как ему сказали, имя этого человека — Ларри Стивенс. 

Смит знал, что Стивенс, пилот военно-морской авиации, пропавший в 1969 году, был одним из людей со знаменитой фотографии, на которой якобы изображены три американских военнопленных в заключении во Вьетнаме. (Двое других — полковник Джон Лейтон Робертсон и майор Альбро Ланди мл., оба из авиации, но сама фотография, появившаяся на обложке Newsweek весной 1991 года, позже оказалась подделкой.) 

«Я на него посмотрел и сказал: “вы не Ларри Стивенс”. И уехал», — вспоминает Смит. Через несколько лет Смит получил новые данные об одном американском военнопленном. Он поехал в Пномпень и увидел, что его там ждет тот же самый человек и двое вьетнамцев. «Только теперь он говорил, что его зовут Джон Лейтон Робертсон», — рассказывает Смит. Показав пистолет, Смит предположил, что мир стал бы лучше, если бы он пристрелил тогда этого самозванца на месте. Я прислал ему несколько фотографий «Джона Робертсона», сделанных Фонсом, и он подтвердил, что это тот самый человек, которого он видел на вьетнамской границе. 

Смит говорит, что он доложил об инциденте в Министерство обороны. Но у Разведывательного управления Минобороны, как позже и у DPMO, были связаны руки: они не могли никак наказать гражданина чужой страны, только уведомить вьетнамское правительство. 

Как отметил в 2009 году в своем отчете Родни Миллер, в следующий раз имя Робертсона появилось в начале нулевых, когда в Вирджинском отделении DPMO появился набор отпечатков пальцев, предположительно принадлежавших Джону Хартли Робертсону. Отправителем была вьетнамоамериканка из Мэриленда, и, как и Хамбанг Шибуньюанг из Лаоса, она была хорошо известна следователям DPMO: в агентстве подозревали, что она была американской ширмой для мошенников из Вьетнама. 

Следом пришли несколько фотографий. На всех был худой и седой мужчина, о котором было известно, что он живет в провинции Донгнай. Изображения, по-видимому, были обработаны в Photoshop и подписаны с ошибками: на одном фото на груди мужчины было написано имя «Робби». На другом последний известный адрес Робертсона указывался как «Бостон, ул. Саут-Луис, д. 518». Ни на какой карте такого адреса нет и никогда не было. 

Тем не менее, в 2006 году в Донгнай снова направили следователя, чтобы поговорить с предполагаемым пропавшим без вести. По словам следователя, этот человек, по-видимому, смешанного евроазиатского происхождения, сразу же признал, что он с рождения является гражданином Вьетнама по имени Данг Тан Нгок. «Несмотря на запросы DPMO, ни один источник не предоставил информации, подтверждающей достоверность их заявления», — написал Миллнер в конце своего доклада. Он присвоил документу номер 1184 и отправил его начальникам. 

Первого мая 2013 года, когда Йоргенсен готовился выпустить Unclaimed в широкий прокат, британская газета The Independent получила копию доклада Родни Миллнера 2009 года и опубликовала его краткое содержание. Столкнувшись с обвинениями в том, что Робертсон был ненастоящим, Йоргенсен утверждал, что его критики неправильно его поняли: его фильм был не о личности этого человека, а об «эмоциональном пути, который прошел другой человек» — Том Фонс. Критики, сказал он, «не заставили меня переосмыслить свой фильм». 

Том и Джо Фонс ушли с глаз публики, чтобы побыть с семьями. «Нас очень огорчила реакция общественности, — сказала мне недавно Джо Фонс. — Нам казалось, будто люди задают не те вопросы». Она указал мне на расследование Роберта Бернса из Associated Press 2013 года, в котором правительственная операция по спасению военнопленных и пропавших без вести описывалась как «ужасно бездарная и даже коррумпированная». Эта статья, основанная на конфиденциальных оценках внутри самой операции, демонстрировала, что база данных пропавших без вести, которой пользовались правительственные сыщики, была неполной, а процесс проверки останков был «крайне неэффективен». 

Верить словам DPMO было бы ошибкой — заключили Джо и Том Фонс. DPMO не мог объяснить ни то, что Робертсона опознали Холли и Маони, ни то, что он без всяких подсказок и вопросов верно вспомнил в одной из сцен, не вошедших в Unclaimed, что у Генри Холли когда-то была аптека. («Никто из нашей съемочной группы об этом не знал», — говорит Йоргенсен.) 

Я поднял этот вопрос в беседах с несколькими нынешними и бывшими следователями по делам военнопленных и пропавших без вести. Все они отвечали одинаково: нарыть биографическую информацию о пропавшем солдате — как раз самая простая часть любой такой аферы. Один из бывших следователей сказал мне:

«Я на самом деле много об этом думал, и выяснил в итоге, что у многих этих мошенников были связи в северовьетнамском правительстве или имелся доступ к украденным с баз делам личного состава американских войск». Он вспомнил, как однажды изымал дела у одного северовьетнамского солдата, у которого «была целая тонна информации об американских солдатах, вплоть до размеров их ботинок»

Среди других потенциальных источников были журналы вроде Task Force Omega, собиравшие данные об американских служащих, пропавших во Вьетнаме и широко распространенные в Юго-Восточной Азии в 80-х и 90-х. (Джон Хартли Робертсон, Джон Лейтон Робертсон и Ларри Стивенс упоминались в архивах Task Force Omega.) Как сказал мой собеседник, «в конечном счете, если ты готов на низости, вся информация в твоем распоряжении». 

Мне труднее было понять результаты кислородно-изотопного теста зуба, которые преподносятся в Unclaimed как неопровержимое доказательство родины Робертсона, а значит, и его гражданства: «Что бы ни случилось, по результатам теста вы американец», — говорит Робертсону Том Фонс в одной из заснятых Йоргенсеном бесед. 

Этой весной я написал письмо Лесли Чессон из IsoForensics и попросил у нее копию результатов анализа зуба Робертсона. Чессон сказала, что она не может мне ее дать без разрешения Myth Merchant Films, компании Йоргенсена, но продюсер из Myth Merchant согласился отправить мне краткое содержание результатов. Там действительно говорилось, что в нескольких регионах США кислородно-изотопные значения соответствуют с теми, что зафиксированы в зубе. Однако анализ осадочных кислородно-изотопных уровней (немного другой метод, основанный на моделях погоды) показывает значения, соответствующие целому ряду регионов — Китай, Мьянма и несколько европейских стран.

Я отправил письмо Чессон двум ведущим экспертам в области кислородно-изотопного анализа. Кэролин Ченери, научная сотрудница British Geological Survey, ответила мне, что «вероятность североамериканского происхождения этого человека имеется». Но она добавила: «Значительную часть остального мира как вариант исключать нельзя». Вольфрам Мейер-Аугенстайн, профессор Университета Роберта Гордона в Абердине, согласился: «Данные по зубу не дают доказательств того, что этот человек с Запада. Может, это так, но с такой же вероятностью он может быть азиатом». 

В 2014 году Гейл Холли Меткалф и Джон Майкл Робертсон, единственный ребенок единственного брата Джона Хартли Робертсона, предоставили образцы ДНК лаборатории в Алабаме для сравнения с образцами слюны, собранными в Донгнае Джо Фонсом. Образцы не совпали. «В настоящий момент мы не располагаем доказательствами биологической связи между моей матерью и „Джоном“», — написала тогда в заявлении Холли Меткалф. 

Но Джон Майкл Робертсон, или просто Майк, продолжал надеяться, что человек из документального фильма — его дядя. «Власти что-то скрывают», — сказал мне он по телефону этой весной. Он вслух рассуждал о возможности получить от Робертсона новые образцы слюны или привезти Джона в Штаты или в Мексику для более тщательных тестов в более строгих условиях. 

Я спросил Майка, что бы он сказал, если бы у него была возможность поговорить с человеком из Донгнай. Он ответил, что отправил Робертсону открытку ко Дню ветеранов со старой черно-белой фотографией середине 60-х, где Джон Хартли Робертсон и его семья стоят возле своего дома в Алабаме.

«Наверное, я бы хотел узнать, что он почувствовал, когда увидел эту фотографию, понимаете? Хотелось бы знать, счастлив ли он со своей новой семьей во Вьетнаме. И хочется знать, думает ли он все еще о своей старой семье на родине»

А если он обманщик? «Тогда я и это хочу знать». 

Том Фонс всегда был самым очевидным кандидатом на роль проводника к Робертсону, и когда не так давно он сообщил мне, что планирует еще одну поездку в Камбоджу, и что Робертсон, возможно, сможет к нам присоединиться, я тут же воспользовался этим шансом. Мы встретились в Пномпене, в гостинице в туристическом районе столицы. Фонс открыл дверь в свой номер в бриджах и футболке с надписью «Пропавшие без вести». На поясе у него висел длинный нож. 

За обедом в близлежащем кафе Фонс пояснил мне: «Моя позиция такова — если этот мужик врет, арестуйте его. Мне как ветерану тоже хочется, чтобы его наказали — никому нельзя притворяться солдатом. Но я не понимаю, как можно пытаться вот так просто отмахнуться от человека». 

Он волновался за своего друга. Он слышал, будто у Робертсона появились какие-то проблемы с ногами или спиной, и ему трудно было выходить из дома. Фонс хотел купить ему здесь в Пномпене инвалидное кресло и кое-какие лекарства, если бы он знал, какие именно таблетки ему нужны. 

Я спросил: «Как вы думаете, Джон все-таки мог бы с нами увидеться в Камбодже?» 

Фаунс ответил, что эта поездка будет для Робертсона нелегкой, но пообещал, что мы позвоним ему позже тем же днем. Мы позвонили — никто не брал трубку. 

Следующие три дня я сопровождал Фонса в его поездках перед экспедицией. Вскоре должен был наступить засушливый сезон, и в Пномпене уже нигде не было тени — только пыль и дизельный дым. Мы поехали в местную типографию и нагрузили грузовик Библиями и христианскими аудиокнигами. Мы остановились у склада, где Фонс торговался с владельцем за 25-килограммовый мешок китайской одежды. 

Но из Донгная никаких новостей не поступало, и я начал нервничать. Накануне отъезда в горы я упросил местного помощника Фонса, Рату Сой, последний раз попробовать дозвониться до Робертсона. Наверняка он сможет с нами увидеться у камбоджийской границы. Сой неохотно набрал номер на мобильном. Звонок был коротким. «Простите, он не сможет этого делать. Там полиция, и он боится». 

Я спросил: «Там полиция, или он болеет?» 

«И то, и то», — ответил Сой. 

Я сказал Фонсу, что у меня не было выбора: я куплю билет на автобус во Вьетнам. Прощание наше было неприятным. «Ты не сможешь его найти», — сказал мне Фаунс. Даже если смогу, настаивал он, Робертсон со мной не заговорит: «Из американцев он доверяет только мне и Джо». 

Дома, в США, я вглядывался в каждую минуту фильма Unclaimed, выискивая какие-то приметы, по которым можно найти Робертсона. Безуспешно: вьетнамские отели и рестораны в фильме были безымянными, а дома — типичными. Но когда я показал фильм другу из Хошимина, он заметил кое-что, что я проглядел: на рекламном щите был номер телефона торговца фруктами, работавшего рядом со стоматологом Робертсона. 

С помощью переводчика я связался с женой стоматолога, которая помогала записывать клиентов своего мужа. Разумеется, она помнила кон лай, то есть мужчину смешанной расы — он жил в соседней деревне. И у нее был его номер телефона. 

Чтобы добраться до Донгная из Хошимина, бывшей столицы Республики Южный Вьетнам, нужно ехать на восток по новенькой трассе CT101, а потом повернуть на север через ряд крутых холмов, похожих на изгиб драконьего хребта. За холмами идут тенистые каучуковые рощи, а после каучуков — опять город. 

Еще в семидесятых провинция Донгнай в основном была дикой местностью, но после войны победившее коммунистическое правительство сделало ее частью программы Новых экономических зон, и сюда хлынули сотни тысяч северян. Сегодня Донгнай — стремительно развивающийся пригород Хошимина с множеством каучукообрабатывающих и станкостроительных заводов, неотличимый в своем неприглядном взрывном росте от любого другого вьетнамского промышленного центра. Горизонт заволакивает смог, а дороги заставлены бензоколонками. 

Кабинет стоматолога, заодно служивший ему домом, находился возле оживленного проспекта в районе Дин Куан. В то утро я прошел мимо полудюжины пациентов, ожидавших на скамейке снаружи у парадной двери. Один из них держал у подбородка пакет со льдом. «Корневой канал», — пояснила жена стоматолога с широкой улыбкой. Если ее как-то и смущало наше присутствие, она этого не показывала. Она провела нас в гостиную и повернула в нашу сторону старый вентилятор. 

За чашкой охлажденного кофе я расспросил ее о Робертсоне. Она отвечает так же, как почти все, кого я опрашивал в Донгнае: он французо-вьетнамского происхождения, один из многих метисов, оставшихся после долгой западной оккупации ее страны. Она пожала плечами, чтобы показать, что не очень задумывалась об этом. Но как же насчет съемочной группы документалистов, которая привела кон лай в ее кабинет? Ведь это должно было дать понять, что в Данг Тан Нгоке есть что-то особенное? Снова пожимает плечами. «Может, это было кино про войну?» 

Она набрала номер Нгока. Положив трубку, она сказала: «Он придет через десять минут. Живет прямо тут за поворотом». 

Когда я вновь поднял голову, человек из Unclaimed сидел на скамье у парадной двери вместе с ожидавшими пациентами, нога на ногу, руки аккуратно сложены на коленях. Он был опрятно одет — отутюженные брюки и бежевая рубашка. На запястье у него был фальшивый золотой Rolex. Меня поразило, как потом еще поражало неоднократно, его спокойствие: он невозмутимо улыбался, а его длинная сигарета медленно тлела. Мы его позвали, и он пришел — вот так все было просто. 

Жена стоматолога жестом позвала его внутрь. Он отказался от кофе, взял стакан воды и уселся в кресло справа от меня. «Я рад вас видеть», — сказал он, как позже определил мой переводчик, с отчетливо южновьетнамским акцентом. 

Пока мы обменивались любезностями, я изучал его лицо. Возможно, Том Фонс был прав, когда сказал, что рост у Робертсона был такой же, как у Джона Хартли Робертсона, или что волосы у него были такие же, как у пропавшего солдата, как говорил Эд Маони. Но я смог увидеть только самое отдаленное сходство между Робертсоном и человеком, пропавшим в 1968 году: подбородок был квадратный, а не округлый, как у Робертсона, и глаза совсем не такой формы. 

Я сказал ему: «Слышал, вы заболели». 

Он ответил, что болят ноги. Боль очень сильная. Я его спросил об открытке, которую ему отправил Майк Робертсон. Он ответил, что не получил ее, улыбнулся и коснулся моего запястья. 

Я спросил: «Вы можете мне сказать свое настоящее имя?» 

«Он помнит только, что его зовут Джонсон», — перевел переводчик. 

«Джонсон?» 

Переводчик поднял руку. «Нет, он не помнит фамилии. Да, из-за пыток у него иногда до их пор болит голова». 

«Люди в его деревне знают, что он американец?» 

«Нет, потому что его жена — она знает, что он американец, но она боится мести со стороны местных, поэтому она всем сказала, что он французский метис». 

Был почти час дня. Робертсон не хотел, чтобы мы приходили к нему домой, но он с радостью принял предложение вместе пообедать. По его совету мы поехали в кафе под открытым небом на окраине города. Сидя за столом в тени кривой пальмы, Робертсон закурил и вспомнил, что в этой местности было полно тигров, когда он только приехал сюда. Люди вырубали джунгли ножами, чтобы построить здесь свои дома. Теперь дел идут лучше, но провинция Донгнай все равно бедная. И он все еще бедный. 

Я спросил, работает ли он. Он ответил: «Я некоторое время был мотоциклистом-таксистом» — ездил он на мотоцикле, который ему купил Том Фонс. Но он становился для этого слишком стар. «Еще выращиваю помело» — южноазиатский плод, похожий на грейпфрут. 

Официантка поставила на стол горячую чашку чао — рисовой каши со специями. Не мог ли Робертсон рассказать нам о падении вертолета? Все, что ему хочется. Он пересказал в общих чертах то, что говорилось в документальном фильме: он был американцем, разбился на вертолете, жена его спасла. Но воспоминания путались, память его подводила — теперь вертолет упал ночью, а не утром, и он был у камбоджийской границы. 

«Я был на вертолете, готовился стрелять по артиллерии, и со мной было еще три-пять американцев. А потом прилетела ракета». 

Может ли он показать нам какие-то свои документы — удостоверение личности, например? Он ответил, что его дом ограбили. Воры украли деньги и все документы. 

— О каком будущем вы мечтаете? — спросил я. 

— Хотелось бы, чтобы было больше денег, чтобы купить ферму и участок побольше. 

— Но не вернуться в США? 

— Да, и вернуться в США. В Бостон. 

— Почему Бостон? 

— Там живет моя старушка-сестра. 

«Знаете, там, на родине, многие думают, что вы не Джон Хартли Робертсон. Проводились тесты», — добавил я, ожидая, пока до Нгока дойдет перевод. 

Он указал на свою голову. «Несчастный случай. Я пострадал. Память плохая». 

— Возможно ли, что вы не Робертсон? 

— Не знаю. 

— Может, вы другой американский солдат? 

— Хорошо. 

— Не может ли такого быть, что вы вьетнамец? 

— Хорошо, — сказал он. — Да. 

Нгок устал. Лоб его блестел от пота. 

«Я бы хотел пойти домой», — наконец сказал он. 

Я обещал Нгоку держаться подальше от его дома, и не собирался нарушать данное слово. Но ничего не мешало нам расспрашивать соседей. Разместив Нгока на его мопеде, мы забрались в кузов грузовика и, следуя указаниям жены дантиста, по узкой однополосной дороге выехали из города на юг. С местными было тяжело найти контакт: в одном доме молодой человек-инвалид взглянул на нас, после чего вскочил и высоким голосом позвал на помощь мать; у другого дома нас встретила свирепая собака; подъехав к очередному дому, мы спросили у лысеющего хозяина, что он мог рассказать нам о местном метисе. «А чего бы вам самим у него не спросить», — ответил он, демонстративно выплевывая табак в нашу сторону. 

Мы остановились у обочины, чтобы отдохнуть. Неподалеку, лежа в гамаке, потягивал пиво темноволосый мужчина с татуировкой пантеры на всю грудь. Свет разливался мягким золотом, вытягивая фигуры теней. Владелица участка, где мы остановились передохнуть, со вкусом одетая пожилая женщина, рассказала нам, что знала одного мужчину, которого звали Нгок, но не так хорошо, как ее отец, с которым он тесно дружил. Отца тут же представили. Его глаза были абсолютно разного цвета — один коричневый, другой голубой; его седые волосы гордо торчали в разные стороны. «Нгока я знаю с 1976 года, — сказал он. — Славный малый». 

Я спросил, чем занимался Нгок. 

Он перечислил: таксист, инспектор по контролю за качеством на местной фабрике, полицейский. 

«Полицейский? — смутился переводчик, —Вы уверены?» 

«Абсолютно, — последовал ответ, — вам стоит поговорить с Таном Шомом. Он был зятем Нгока 20 лет — был женат на его дочери, с которой теперь разведен. Шом, правда, раньше работал с Нгоком в полиции, он наверняка видел его личное дело». 

Шому потребовалось некоторое время, чтобы добраться до палатки с едой; он был у приятеля дома, где они пили рисовое вино. По прибытии он пожал мне руку, закурил сигарету и начал свой рассказ, длившийся без перерывов 15 минут. По словам Шона, Нгок родился в 1947 году и рос в детском доме в Сайгоне. В 18 лет Нгок покинул детский дом и ушел служить в ВМФ. Он служил в Вооруженных силах Республики Вьетнам во время войны — эта служба частично объясняет, откуда у Нгока информация о военных базах США и их персонале. Позднее он перебрался на север в провинцию Донгнай, где устроился работать полицейским. На протяжении нескольких лет Нгок занимал должность шефа полиции. 

— И у него двое детей, — сказал я. 

— Я думаю, десять. Четверо в США. 

— Он когда нибудь думал перебраться к ним? 

— В 1990-х он подумывал об этом, но в конце концов он решил, что не хочет бросать семью во Вьетнаме. Он слишком растрогался, когда прощался с ними, — рассказал Шом. 

Неужели жители деревни не заметили присутствия западных кинематографистов в деревне? Шон сказал, что заметили, но Нгок проигнорировал все вопросы, и его соседи решили не углубляться в эту тему. Фильм они, конечно же, не видели. 

«Вы знали, что в фильме Нгок говорит, что он — американский солдат?» — спросил я. 

Шон покачал головой. В полной тишине я слышал его дыхание. Не было даже намека на неискренность. Только шок. «Это невозможно», — сказал он. 

На протяжении всего нашего разговора мужчина с татуировками на груди оставался в гамаке, пил пиво и тихо слушал. Сейчас же он заговорил. Он спросил, не путаем ли мы правду с вымыслом: он вспомнил, что в конце семидесятых подрабатывал охранником на съемках какого-то вьетнамского фильма в Донгнае. Сюжет фильма был примерно таков: американского пилота вертолета подстрелили над вражеской территорией, но его выходила добродушная медсестра из Вьетконга. Пилот и медсестра влюбляются и живут счастливо до самой смерти. 

«Нгок играл пилота», — продолжил мужчина. 

По словам вьетнамской хранительницы кинематографического архива До Тхюи Линь, сбитые американские летчики и их благородные вьетнамские спасители были в центре сюжетов большинства вьетнамских фильмов в 1970-х и 1980-х годах. Например, в приключенческом фильме 1984 года Con Lai Mot Minh («Оставленный умирать») умирающий американский авиатор получает помощь — а в какой-то момент и грудное молоко — от вьетнамской крестьянки. Тем не менее, Линь не смогла найти фильм, в котором роль главного героя исполняет кто-то похожий на Нгока. «Если этот фильм и существует, есть вероятность, что его сняли, но так и не выпустили», — говорит Линь, и в таком случае, он не появился бы в списках выпущенных фильмов того времени. 

Слушая мужчину в гамаке, я чувствовал себя абсолютно растерянным; как когда вы идете по незнакомой лестнице и наступаете на ступеньку, а ее и нет. Реальность на момент спотыкается. 

В поселке наступила ночь. В окружающих ее лесах пели птицы. Мы попрощались с Шомом, владелицей палатки и ее отцом, и на такси поехали обратно в Хошимин. Я ехал на заднем сидении. Закрыв глаза, я представил последние мгновения жизни Джона Хартли Робертсона — взмывшая вверх ракета врезается в вертолет, и тот по спирали падает на землю. Как невероятно, что эта история, неопровержимо истинная, положила начало таким странным фантастическим фильмам. И не просто фильмам, а таким, которые работают как зеркало для зрителей, позволяя им отыскать в них частичку себя. Эти легенды исполняли мечты и молитвы. Но что послужило причиной этому? Только лишь желание бедного кон лай из провинции Донгнай сказать «да». Да, я скажу вам, что я — давно пропавший американский солдат. Да, я сниму для вас штаны. Да, я расстанусь с зубом мудрости. Да, я приму этот блестящий новенький мотоцикл. 

Да, я разрешу вам верить. 

Спустя две недели после возвращения из Вьетнама, я получил странное электронное письмо от Тома Фонса. Он «поддерживал связь с Джоном, потому что пытался отправить ему несколько долларов», — пишет он. Я сказал ему, что нашел Нгока, но сейчас Нгок отрицает это. «Не знаю, зачем ему лгать нам. Он сказал, что никогда с вами не встречался», — утверждает Фаунс. Я отправил ему сделанные мною фото Нгока в Донгнае. Тот ответил: «Не понимаю, что происходит». 

В последующие недели я говорил по телефону с Джо Фонсом и Хуг Чанем, переводчиком Йоргенсена. Фонса невозможно было переубедить: он считал что Нгок — это Робертсон. Он написал мне, что ему и Майку Йоргенсену «придется защищать свои карьеры после того, что вы напишете. Общество будет негодовать. Помоги простым людям!» Он пообещал прислать мне «список того, что я и многие другие считаем истинными фактами» касательно личности Робертсона, но список так и не был получен. (Я точно так же не смог проверить информацию о родственниках Нгока в США.) 

Хуг Чань был более сдержанным. Он до сих пор регулярно разговаривает с Нгоком и помог собрать деньги для отправки в Донгнай. Он сказал, что сомневается в достоверности ДНК тестов, и упомянул тот факт, что Джин Холли обняла Нгока, как доказательство его личности. (Эд Маони занял ту же позицию: «Если я не прав, ну, как я могу быть настолько не прав?» — спросил он меня.) Хугу я мог ответить лишь, что иногда мы видим то, что хотим видеть. 

«У вас есть свои факты, но у меня есть мои», — сказал он мне и повесил трубку. 

Мой последний разговор с Томом Фонсом состоялся в апреле. Мы говорили около часа, и все это время Фонса, казалось, бросало из одной стадии горя в другую: от злости к отрицанию, от отрицания к принятию, от принятия к грусти. Он сказал мне, что никогда не был уверен, что его Робертсон это тот самый Джон Хартли Робертсон. Потом он забрал слова обратно, заявив, что нашел пропавшего служащего Сил специального назначения Армии США, ну или как минимум американского гражданина. 

Тем не менее, Фаунс признал, что ложь Нгока, будто он не виделся со мной в Донгнае, его встревожила. «Я думаю, это просто заставляет меня задуматься, понимаете? Человек, солгавший об одном, может солгать о чем угодно», — сказал он. 

Но есть еще время добраться до истины: вскоре Фонс планирует поехать в Камбоджу распространять Библию. Возможно, он пересечет границу, съездит в поселок в Донгнае и, в конце концов, узнает правду. 

Автор: Мэтью Шаэр. 

Оригинал: The Atavist Magazine. 

Перевели: Natasha Ochkova, Olya Kuznetsova, Kirill Kozlovsky, Kirill Kazakov и Polina Pilyugina. 

Редактировали: Sergey Razumov, Kirill Kazakov, Nastya Zheleznyakova, и Artyom Slobodchikov.