Предупреждение грубиянам

- Сколько вам лет? - спросил я.

Его глаза в страхе устремились на револьвер в моей руке.

- Послушайте, мистер. Деньги в кассе, забирайте всё. Я буду нем, как рыба.

- Меня не волнуют ваши презренные деньги. Ещё раз спрашиваю, сколько вам лет?

- Сорок два.

- Жаль. - Я прищёлкнул языком. - Вы могли бы прожить ещё лет двадцать-тридцать, если б были хоть чуточку вежливее.

Он ничего не понимал.

- Я собираюсь убить вас, - продолжал я, - из-за вишневой карамели и четырехцентовой марки.

Вишневая карамель ему ни о чем не говорила, но при упоминании о марке на его лице отразился ужас.

- Вы, должно быть, сошли с ума. Не можете же вы убить меня только за то ...

- Почему же, могу ...

И я сделал это.

Когда доктор Бриллер сказал, что мне осталось жить не более четырёх месяцев, меня охватило смятение.

- Вы точно уверены, что ничего не перепутали? Может быть, вы взяли не тот рентгеновский снимок? Я слышал такое бывает.

- Как это ни жаль, мистер Тернер, но ничего подобного не произошло.

Я серьёзно задумался.

- А может быть, вам из лаборатории прислали не то заключение? Может быть, результаты моих анализов попали в другую...

Он медленно покачал головой.

- Я дважды всё проверил и перепроверил. При таком заключении иначе нельзя. Такова обычная медицинская практика.

Был поздний вечер, время, когда заходит солнце. Хорошо бы, когда наступит время умирать, было ранее утро. Всё-таки намного веселее.

- В таких ситуациях, - продолжал доктор Бриллер, - врач оказывается перед дилеммой - говорить или не говорить своему пациенту о результатах анализов. Я своим говорю всегда. Это даёт им возможность уладить все дела и погулять напоследок, если так можно выразиться. - Он пододвинул к себе стопку бумаги. - А ещё я пишу книгу-исследование. Кстати, как вы собираетесь распорядиться оставшимся временем?

- Право, не знаю. Ведь ещё пару минут назад я и не думал об этом.

- Конечно, конечно, - согласился Бриллер. - Спешить не стоит, но когда в конце концов вы придете к какому-нибудь решению, вы дадите мне знать об этом, да? В своей книге я рассказываю о том, как проводят последние дни люди, узнавшие, что им осталось жить очень недолго.

Он отодвинул бумаги в сторону.

- Заходите ко мне каждые две-три недели. Таким образом мы можете проследить течение вашей болезни.

Бриллер проводил меня до двери.

- Я уже прописал двадцать два случая, подобных вашему. - Казалось, он задумался и смотрит в будущее. - Знаете, я уверен, получится бестселлер.

Я всегда вёл размеренную жизнь. Малоинтересную, но зато спокойную.

Я почти ничего не дал миру. В этом отношении я наверняка похож на каждого, живущего на земле. Но в отличие от других я ничего и не взял. Иначе говоря, я хотел только одного - чтобы никто не касался меня, чтобы все оставили меня в покое, ведь жизнь достаточно тяжела даже без общения с людьми.

И что можно придумать при такой жизни? Как провести четыре оставшихся месяца?

Сколько времени я брел в забытьи, не помню, но в конце концов оказался на длинном изогнутом мостике. В голове зашумело. Я посмотрел вниз.

Несколько в стороне, на набережной, располагался цирк или что-то типа этого.

Это был мир фальшивой магии, ложного блеска, где хозяин манежа настолько же джентельмен, насколько подлинны медали на его груди, где прекрасные наездницы на самом деле суровы и безжалостны. Это был мир ложных иллюзий.

Я всегда считал, что закат больших цирков следует рассматривать как одно из культурных достижений двадцатого века, и всё же почему-то я спустился по пешеходному мостику и через несколько мгновений оказался на полпути к рядам трибун.

У главного входа на небольшом возвышении скучал билетёр.

Вдруг перед ним появился мужчина, державший за руки двух маленьких девочек. Он протянул небольшие прямоугольные картонки, служившие, по всей видимости, контрамарками.

Билетёр пробежал пальцем по листу с каким-то списком сбоку от себя. Его взгляд вдруг стал жёстким, и он мрачно посмотрел на мужчину с детьми, затем не спеша, как в замедленном кадре, разорвал контрамарки и молча наблюдал, как кусочки их падают на землю.

- Они ни черта не стоят, - наконец резко произнес он.

Мужчина покраснел.

- Я вас не понимаю.

- Вы не оставили афиш на месте, - отрезал билетёр. - Убирайтесь, побирушка.

Девочки смущенно и с надеждой смотрели на своего отца, надеясь, что он наверняка что-нибудь придумает.

А он стоял, побледнев от ярости. Казалось, он готов что-то сказать, но, посмотрев вниз на детей, он закрыл глаза, как бы желая справиться с охватившим его волнением, а затем тихо произнес:

- Пойдемте, крошки, домой.

Он развернулся и повел их прочь.. Сбитые с толку девочки молча оглядывались.

Я подошел к билетёру.

- Почему вы сделали это?

- А вам какое дело? - выпалил он, бросив на меня сверху вниз презрительный взгляд.

- Возможно, даже очень большое.

Едва сдерживаясь, он изучал меня.

- Потому что он не оставил на месте афиши.

- Я это уже понял, а теперь поясните.

Он тяжело вздохнул, как будто это стоило ему большого труда.

- За две недели до нашего приезда в какой-нибудь город мы посылаем человека, который развозит афиши о предстоящих представлениях. Он оставляет их повсюду, где только возможно - в овощных лавках, мясных рядах, обувных магазинах - в общем, в любом месте. Эти афиши хозяева помещений наклеивают на витрины и сохраняют, пока не закончатся гастроли. За это они получают по две-три контрамарки. Но некоторые из этих шутников не знают, что мы их проверяем, и если обнаруживается, что афиш на месте нет, то контрамарки объявляются недействительными.

- Понятно, - сухо произнес я. - И поэтому вы специально рвете контрамарки на глазах у их детей. Очевидно, тот мужчина слишком рано убрал ваши афиши из витрин своего небольшого магазинчика. Или скорее всего эти контрамарки он получил именно от такого человека.

- Какая разница? Контрамарки-то все равно недействительны!

- Возможно, в этом смысле разницы и нет. Но вы хоть поняли, что сделали?

Его глаза сузились. Казалось, он пытается понять, имею ли я какую-нибудь власть над ним.

- Вы совершили необычайно жестокий поступок, - гневно продолжал я. - Вы унизили человека перед его детьми. Создали трещину в их взаимоотношениях, трещину, которая останется на всю жизнь. Он повел своих детей домой. Для них это будет очень длинный путь. Что он может им сказать?

- Вы - полицейский?

- Нет, не полицейский. Но вы должны понять, дети в этом возрасте относятся к своему отцу как к самому лучшему человеку на свете. Самому доброму, самому смелому. А теперь они всегда будут помнить, что кто-то плохо обошёлся с их отцом, а он не смог на это ответить.

- Ну, разорвал я эти контрамарки. Почему же он не купил билеты? Вы что, городской инспектор?

- Нет, не инспектор. Неужели вы серьёзно думаете, что после такого унижения он мог купить билеты? Вы же не оставили ему никакого выхода. Он не мог купить билеты. У него не было возможности разыграть вполне убедительную сцену, ведь при вашем разговоре присутствовали его дети. Он ничего не мог сделать. Вообще ничего, кроме как удалиться со своими детьми, которые так хотели посмотреть ваш ничтожный цирк и теперь не смогут сделать этого.

Я взглянул вниз, к основанию его тумбы. Там валялись обрывки множества контрамарок - осколки радужных мечтаний людей, совершивших тягчайшее преступление - убравших раньше времени афиши из витрин своих магазинчиков.

- Вы не могли, по крайней мере, сказать:"Извините, сэр, но ваши контрамарки недействительны" - и затем вежливо и спокойно объяснить почему.

- Мне за вежливость не платят, - Билетер презрительно улыбнулся, показав свои желтые зубы. - И потом, мистер, мне нравится рвать контрамарки. Это доставляет мне удовольствие.

И это было действительно так. Он был маленьким человеком, обладавшим совсем ничтожной властью, но пользовался он ею, как Цезарь.

- А теперь, мистер, - с угрозой произвнес билетер, - убирайтесь отсюда к черту, пока я не вышвырнул вас.

Н-да. Это был не просто жестокий человек, а животное без каких-либо чувств, которое будет издеваться всегда, пока живет. Это создание следовало бы стереть с лица земли.

Если бы я только имел возможность...

Я ещё некоторое время пристально смотрел на искаженное от злобы лицо, затем развернулся и удалился. Я пересёк мостик, сел в автобус и в семь тридцать подъехал к спортивному магазину.

Там я приобрел револвер 32-го калибра и коробку патронов.

Почему мы не убиваем? Не потому ли, что не чувствуем от этого никакого морального удовлетворения? Или же потому, что опасаемся последствий - не столько себе, сколько своей семье и детям?

Может быть, поэтому мы с такой кротостью переносим ложь и несправедливость, терпим их. Их уничтожение может стоить нам большего.

Но у меня нет ни семьи, ни близких друзей, да и жизни осталось лишь четыре месяца.

Солнце зашло. Огни цирка шапито ярко горели. Выйдя из автобуса и поднявшись на мостик, я увидел, что билетер всё ещё на своём месте.

Как же это сделать, думал я. Может, просто подойти к нему и застрелить, пока он восседает на своем троне?

Проблема решилась сама собой. Я увидел, как его сменил другой человек - по всей видимости, его напарник. Билетёр закурил и по тёмному проходу двинулся в сторону озера.

Я перехватил его около скамейки, скрытой в тени листвы. Это было уединенное место, достаточно близко расположенное к цирку, откуда до меня доносились звуки представления.

Билетёр услышал мои шаги и обернулся. На губах его появилась кривая улыбка, и он стал разминать пальцы правой руки.

- Похоже, вы хотите этого, мистер?

Его глаза расширились от ужаса, когда он увидел мой револвер.

- Сколько вам лет?

- Мистер, - глотая слюну, быстро заговорил он, - у меня всего пара десяток.

- Сколько вам лет? - повторил я свой вопрос.

Его глаза лихорадочно забегали из стороны в сторону.

- Тридца два.

Я печально покачал головой.

- Вы могли бы дожить до семидесяти. Ещё целых сорок лет жизни, если бы вели себя как человек.

Его лицо побледнело.

-У вас не все дома?

- Возможно.

И я нажал на курок.

Выстрел прозвучал не так громко, как я ожидал. Видимо, звук его затерялся на фоне карнавально-цирковой музыки..

Билетёр зашатался и упал на краю тропинки. Он был мёртв.

Прошло пять минут. Десять. Слышал ли кто-нибудь выстрел?

Внезапно я почувствовал голод. Я не ел с самого полудня. Мысль о том, что меня заберут в полицейский участок и длительное время будут допрашивать, усилила мои спазмы желудка. Голова тоже разболелась.

Я вырвал из записной книжки листок и написал на нем:

"Можно простить неосторожное слово, но не жизнь, полную жестокости и грубости. Этот человек приговаривается к смерти".

Я уже собирался было написать своё полное имя, как вдруг решил, что инициалов будет вполне достаточно. Мне хотелось до ареста успеть хорошо поесть и принять аспирин.

Я сложил листок и вложил его в нагрудный карман мёртвого билетёра.

На обратном пути, когда я шел по тропинке и поднимался на мостик, я никого не встретил. Я решил перекусить в "Вешлерсе", насколько мне было известно, самом лучшем ресторане города. При обычных обстоятельствах цены его были бы недоступны мне, на я подумал, что на этот раз могу позволить себе такое удовольствие.

Хорошо закусив, я решил, что неплохо бы совершить автобусную прогулку по вечернему городу. Я обожаю этот вид экскурсий, а кроме того, я понимал, что вскоре моя свобода передвижения будет ограничена.

Водителем автобуса оказался нетерпеливый человек, с ненавистью и враждебностью относившийся к своим пассажирам. Тем не менее ночь была приятная. Народу в автобусе практически не было.

На Шестьдесят восьмой стрит у остановки стояла седоволосая женщина с тонкими, как бы нарисованными чертами лица. Водитель неохотно подрулил к тротуару и открыл дверь.

Женщина улыбнулась и, поставив ногу на первую ступеньку, мило кивнула пассажирам. Видимо, это кроткое, нежное существо всегда испытывало счастье от редких поездок на автобусе.

- Эй, - рявкнул водитель. - Долго выбудете там торчать?

Женщина вспыхнула и, запинаясь, произнесла:

- Простите.

Она протянула ему пятидолларовую банкноту.

Шофёр свирепо посмотрел на неё.

- У вас что, нет никакой мелочи?

Она ещё больше покраснела.

- Кажется, нет. Но я посмотрю.

Водитель не торопился. Он ждал. Наверное, он ехал с опережением графика.

И ещё одно было очевидным. Он наслаждался происходящим.

Женщина наконец нашла двадцатипятицентовик и робко протянула ему.

- В кассу, - рявкнул он.

Автобус резко рванул с места.

Женщина едва не упала, умудрившись в последний момент ухватиться за поручень.

Её лицо с мольбой обратилось к пассажирам. Она как бы просила прощения за то, что такая медлительная, что у неё сразу же не нашлось мелочи, что она чуть было не упала. Её улыбающиеся губы дрожали. Наконец она опустилась на сидение.

На Восемьдесят второй стрит она встала и пошла вперёд.

- Выходите через заднюю дверь. Когда же вы все наконец это запомните, - подъезжая к остановке, сердито бросил через плечо водитель.

Я целиком и полностью был за то, чтобы выходить через заднюю дверь, в особенности когда автобус переполнен, но сейчас в нем не было и полудюжины пассажиров, которые молчали, равнодушно уткнувшись в газеты.

Женщина побледнела, повернулась и вышла через заднюю дверь.

Вечер, который она провела или собиралась провести, был полностью испочен. А может быть, ещё много вечеров будут испорчены при воспоминании об этом.

Я доехал на автобусе до самого кольца и оказался единственным пассажиром, когда автобус развернулся и наконец остановился.

Это был пустынный, тускло освещенный уголок. На остановке, под навесом у обочины, никого не было. Водитель бросил взгляд на часы, закурил и тут вдруг заметил меня.

- Если вы едете обратно, мистер, опустите в кассу ещё четверть доллара. Бесплатных поездок не совершаем.

Я поднялся со своего места со своего места и медленно двинулся к кабине водителя.

- Сколько вам лет?

Его глаза сузились.

- Это не ваше дело.

- Думаю, вам около тридцати, - произнес я. - Вы могли бы прожить ещё лет тридцать, а может быть, и больше...

Я достал револьвер.

От неожиданности он выронил сигарету.

- Берите деньги, - прохрипел он.

- Меня они не интересуют. Я просто не могу забыть кроткую, тихую леди. Я думаю о ней и о других кротких леди, добрых мужчинах и улыбающихся детях. Вы - преступник. Нет прощения тому, что вы делаете с ними. Нет оправдания вашему существовани.

И я убил его.

Я написал на листке бумаги и свой приговор шефу, поставил свои инициалы и положил этот листок в его карман.

Пройдя четыре квартала, я поймал такси и отправился домой.

Я хорошо поспал и даже, кажется, видел сон. Проснулся почти в девять часов утра.

После душа и неторопливого завтрака я надел свой лучший костюм. Я вспомнил, что ещё не оплатил телефонные счета за последний месяц. Я выписал чек, вложил его в конверт, написал адрес, но тут увидел, что у меня нет марки. Я решил, что смогу купить её по дороге в полицейский участок.

Я уже почти дошел до него, как вдруг вспомнил про марку. Я остановился на углу, у аптечного магазинчика, в котором раньше никогда не был.

Хозяин его в белом халате стоял позади стойки, держа в руке стакан содовой, а какой-то человек просматривал записи в большой бухгалтерской книге.

Когда я вошел, хозяин даже не взглянул на меня.

- У них имеются отпечатки пальцев, - говорил он мужчине, продолжая игнорировать моё присутствие. - Он оставил их на записке. У них есть и образец его почерка, даже его инициалы. И, имея всё это, полиция не в состоянии ничего сделать! Что же это такое происходит?

Мужчина пожал плечами.

- Что толку от отпечатков пальцев, если их нет в полицейской картотеке? То же самое можно сказать и о почерке. С чем его сравнивать? А что дают инициалы Л.Т.? Вы только себе представьте, сколько в нашем городе людей с такими инициалами. - Он закрыл книгу. - Ну ладно. До следующей недели.

Мужчина ушел. Хозяин продолжал читать газету.

Я кашлянул.

Он спокойно досмотрел страницу до конца и только потом поднял голову.

- Да? Я вас слушаю.

- Извините, я хотел бы приобрести марку за четыре цента.

Казалось, я нанес ему оскорбление. Он пристально, секунд пятнадцать, не отрывая взгляда, смотрел на меня, затем нехотя поднялся и не торопясь величественно прошел к прилавку, в дальней части магазина.

Я хотел было проследовать за ним, но тут моё внимание привлекла витрина с трубками.

Через некоторое время я почувствовал на себе взгляд и посмотрел в сторону хозяина магазина, который стоял в дальнем углу, положив одну руку на бедро, а другую презрительно протягивал вперёд, держа одну-единственную марку.

- Может, вам её ещё и поднести?

И тут мне припомнился маленький мальчик шести лет, у которого было пять центов. Не один, а целых пять! Как раз в дни, когда проходила продажа дешёвых конфет.

Мальчик подошёл к прилавку. Увидев пятьдесят различных видов сластей, он остановился в нерешительности. Что взять? "Кремовые"? "Лакричные"? Или же "подушечки"? Только не "вишневые"! Он терпеть их не мог.

Он долго взирал на это великолепие, пока наконец не понял, что рядом стоит хозяин и нетерпеливо постукивает ногой. В глазах его медленно разгоралось пламя, готовое вот-вот перерасти в ярость.

- Ты так и будешь торчать здесь целый день со своей несчастной мелочью?

У мальчика была очень чувствительная натура. У него было такое ощущение, как будто ему дали подзатыльник. Его драгоценные пять центов превратились в ничто. Этот человек презирал их. Этот человек презирал и его.

Глаза мальчика застилали слёзы. Ничего не видя, онемев от обиды, он наугад ткнул пальцем.

- Вот этих на пять центов.

Выскочив из магазина, он развернул кулёк и увидел, что там лежала ненавистная ему "вишневая" карамель.

И вот теперь, глядя в глаза хозяина магазина, я понял, что передо мною человек, который испытывает патологическую ненависть ко всем, кто не может принести ему большую прибыль. Конечно, он стал бы передо мною заискивать, если бы я вдруг решил купить одну из его трубок.

Но я думал о марке за четыре цента и кульке "вишневой" карамели, который выбросил много лет назад.

Я прошел в дальний конец магазина и достал из кармана револьвер.

- Сколько вам лет?

Когда он был мертв, я не стал ждать. Я просто написал записку.

В этот раз я отомстил за себя. Я почувствовал, что необходимо выпить.

Я прошел по улице немного вперед и вошел в небольшой бар. Там я заказал бренди с водой.

Через десять минут послышалась сирена полицейской патрульной машины.

Бармен подошел к окну.

- Я буду тут рядом, на улице. - Он снял халат. - Посмотрю, что случилось. Если кто-нибудь закажет, скажите, что я скоро буду.. - Он поставил на стол бутылку бренди. Наливайте сами, сколько вам будет нужно.

Я медленно потягивал бренди. В окне я видел, как появилось ещё несколько патрульных машин и карета "скорой помощи".

Бармен вернулся минут через десять. Прямо за ним следовал, по всей видимости, завсегдатай.

- Налей-ка немного пива, Джо, - сказал он.

- Это второй бренди, произнес я.

Бармен подсчитал сдачу.

- Убит хозяин магазина на углу. По всей видимости, тем человоеком, который убивает людей за грубость.

Завсегдатай смотрел, как бармен вытаскиевает из холодильника пиво.

- Почему ты так решил, Джо? Может быть, это просто налёт?

- Нет. - Джо покачал головой. - Фред Мастерс, у которого как раз напротив находится телевизионный магазин, нашел тело убитого и прочитал записку.

Другой посетитель положил на стойку десятицентовик.

- Никто о нем жалеть не будет. Он всегда относился к покупателям так, как будто оказывает им одолжение.

Джо кивнул.

- Согласен. Никто в округе оплакивать его не будет. Он всегда причинял одни неприятности.

Я уже собирался идти сдаваться полиции, как вдруг передумал, заказал ещё бренди, достал записную книжку и стал составлять список имен.

Я был поражен - имен было множество. С ними были связаны горькие воспоминания - большие и маленькие события, испытанные лично мною или свидетелем которых я был.

Имена. А как звали того работника склада? Имени его я не знал, но все равно считал, что его необходимо внести в список.

Это было связано с мисс Ньюман, в классе которой я учился. Она руководила шестым классом начальной школы и любила организовывать разные экскурсии для своих учеников. В очередной раз она собиралась повести нас на речной склад, чтобы показать, говорила она, как "работает промышленность".

Она заранее планировала такие прогулки и всегда испрашивала разрешения в тех местах, которые мы собирались посетить, но на сей раз - то ли она опоздала, то ли о ней забыли, но когда мы - учительница и тридцать обожающих её детей - появились на складе, нас никто не ждал.

Работник склада распорядился выставить нас вон. Он говорил языком, непонятным для нас, но цель его была ясна - оскорбить нас и нашу учительницу.

Мисс Ньюман - хрупкая и невысокая, как девочка, - была просто шокирована. Мы быстро ретировались. На следующий день мисс Ньюман в школу не пришла. Не появилась она и позже. Вскоре нам стало известно, что она попросила о переводе.

И я её прекрасно понимал: она не могла после этого появиться перед своими горячо любимыми детьми.

Следующие дни я был очень и очень занят. Среди прочих я нашел и того работника склада. Я ему объяснил, почему он должен умереть.

Когда дело было сделано, я заметил неподалеку ресторан.

При моем появлении официантка была вынуждена прервать свой разговор с кассиршей. С недовольным видом она подошла к моему столику.

- Что хотите?

Я заказал бифштекс с помидорами, который, как и следовало ожидать, оказался жестким, как подошва.

Случайно уронив на пол ложку, я поднял её и, обращаясь к официантке, попросил:

- Девушка, будьте любезны, принесите мне, пожалуйста, другую ложку.

Официантка сердито продефилировала к моему столику и выхватила ложку у меня из рук.

- У вас что, лихорадка или еще что-нибудь?

Несколько секунд спустя она вернулась и уже собиралась швырнуть ложку на стол, как вдруг выражение её лица изменилось, морщинки расправились, размах руки уменьшился, и ложка аккуратно опустилась на стол, как будто совершила мягкую посадку.

- Извините, - с деланной улыбкой произнесла она, - мистер, если была резка.

Это была просьба о прощении. Я ответил просто:

- Ничего страшного, все в порядке.

- Я хочу сказать, можете ронять ложку, когда вам этого захочется. В любое время. Я с удовольствием принесу другую.

- Благодарю вас.

Я вернулся к своему кофе.

- Вы действительно не обиделись, да? - с чувством спросила она.

- Нет, конечно, нет.

Она схватила газету с пустующего соседнего столика.

- Вот, пожалуйста, сэр. Вы можете читать, пока обедаете. То есть я хочу сказать, это - за наш счет. Бесплатно.

Когда она наконец отошла от меня, кассирша с широко открытыми от удивления глазами уставилась на неё.

- Что с тобой, Мейбл?

Официантка бросила на меня взгляд, в котором чувствовалось какое-то смущение.

- Никогда не знаешь, кого обслуживаешь. В наши дни лучше быть вежливой.

Доктор Бриллер закончил осмотр.

- Можете одеваться, мистер Тернер.

Я натянул рубашку.

Когда я закончил одеваться, он опустился за свой стол и взглянул на лежащую там газету.

- Убийца, пожалуй, чертовски занят. Как вы считаете?

Он перевернул страницу.

- Но самое удивительное во всех этих убийствах - реакция публики. Вы читали письма в редакцию, опубликованные на последней странице?

- Нет.

- Так вот, оказалось, что почти повсеместно эти убийства встречаются с одобрением. Авторы же некоторых писем вообще намекают, что готовы предоставить этому убийце имена, которые его могут заинтересовать.

Мне очень захотелось взглянуть на эту газету.

Встреча с доктором Бриллером произошла вечером. Когда я вышел из автобуса и направился к своему дому, было уже почти десять.

Заворачивая за угол, я вдруг услышал выстрел. Я свернул на Милдинг-Лейн и увидел маленького человечка с револьвером в руке. Он стоял над телом только что убитого мужчины. Убитого на таком тихом, пустынном тротуаре.

Я посмотрел на труп.

- О Боже! Полицейский!

Коротышка кивнул.

- Да. Знаете, я допустил небольшое нарушение, но этот тип разговаривал со мной таким языком, говорил такие вещи...

- Понимаю, - произнес я.

Коротышка снова кивну.

- Я припарковал машину у этого пожарного крана. Уверяю вас, я сделал это совершенно случайно. Этот полицейский специально дожидался, пока я вернусь к своей машине. Ему также удалось узнать, что я забыл дома свои водительские права. Я виноват, сознаю. Так и выписывал бы штраф. Н-нет, ему этого было мало. Он соответствующим образом отозвался о моем образовании, моих политических взглядах, чуть ли не обвинил меня в краже этой несчастной машины, а под конец еще намекнул о законности моего рождения. - Коротышка закрыл глаза, предавшись воспоминаниям. - А моя мать, сэр, была ангелом. Ангелом!

Слушая этого человечка, я вспомнил, как однажды, задумавшись, перешел улицу в неположенном месте. Я бы спокойно, покаянно воспринял предупреждение, даже штраф, но полицейский заставил меня выслушать лекцию о правилах движения, которая была прочитана перед целым сборищем ухмыляющихся рыл. Это было так унизительно!

Коротышка посмотрела на револьвер в своей руке.

- Я купил его только сегодня. Хотел рассчитаться с суперинтендантом, живущим в нашем доме. Он занимается сутенерством.

- Да что вы!

Он вздохнул.

- А теперь мне, наверное, мне придется сдаться полиции?

Я задумался. Он в ожидании смотрел на меня.

- Или, может быть, - добавил он, откашлявшись, - просто оставить записку. Знаете, я тут прочитал в газете...

Я одолжил ему свою записную книжку.

Он написал несколько строчек, поставил свои инициалы и положил листок бумаги на грудь мертвого полицейского, как раз между двумя пуговицами форменного мундира.

Затем он вернул мне записную книжку.

- Нужно не забыть купить такую же.

Он открыл дверь своей машины.

- Может, вас подбросить куда-нибудь?

- Нет, благодарю вас, - сказал я. - Сейчас такой чудесный вечер. Я, пожалуй, лучше прогуляюсь.

Приятный парень, подумал я, когда автомобиль исчез в темноте.

Жаль, что больше нет таких, как он.