«После приема я еще месяц чувствовала себя неудачницей». Как психологи и психотерапевты нарушают личные границы своих пациентов
knife.media - Ирина Новик
«После приема я еще месяц чувствовала себя неудачницей». Как психологи и психотерапевты нарушают личные границы своих пациентов
В России деятельность психологов и психотерапевтов не регулируется законом. Как следствие, многие «специалисты» в области ментального здоровья пренебрегают элементарными правилами профессиональной этики и нарушают личные границы своих клиентов: пытаются установить более близкие отношения, делятся конфиденциальной информацией или агрессивно навязывают свою точку зрения. Как подобное поведение отражается на людях, обратившихся к ним за помощью?
Марта
У мужа часто случались панические атаки, и он обратился к психологу. Я возила его в дневной стационар психосоматического отделения. Лечение длилось две недели. После этого муж перестал отвечать на звонки и сообщения, не ночевал дома.
Оказалось, он начал встречаться с психологом из больницы в неформальной обстановке. Говорил, что она настоящий друг и понимает его как никто другой.
Ближе к концу лечения я почувствовала, что что-то не так, и спокойно сказала ему: «Помни про границы и что можешь всё потерять». Я дала мужу две недели на то, чтобы сделать выбор, но он не хотел ничего решать, а только злился, метался, писал, что между ними всё кончено и он со мной, а потом опять не приезжал домой. Я не знала, что делать — звонить в больницу или оставить его в покое. Муж не отвечал на звонки и сообщения, а я ждала его и не могла спать. Я очень устала, похудела на десять килограммов. Когда поняла, что ничего не могу изменить и смириться с этим тоже не могу, собрала вещи и уехала к родителям.
После этого мы виделись только раз, когда я пришла за остальными вещами. Через неделю психолог переехала к нему. Через три месяца мы развелись. Перед тем как муж обратился к психологу, в семье был непростой период, но его измена стала для меня полной неожиданностью. Я до последнего не могла поверить. Мы были вместе около пятнадцати лет, из них девять — в браке.
Бывший муж считает, что психолог спасла его от смерти, и безумно ей благодарен. А всем друзьям сказал, что это я предала его и ушла. Даже обвинил моего психолога в том, что она настроила меня на уход из семьи (я обратилась за помощью в момент отчаяния). Я ушла, потому что не смогла простить предательства.
Жалею, что не пожаловалась на нее за нарушение врачебной этики. Наверное, стоило пойти в какую-то профессиональную инстанцию или в ту больницу к начальнику отделения. Но тогда мне было жалко мужа. За исключением этого случая, я уважаю работу психологов.
Ксения
Я семейный и детский психолог и убеждена, что для оказания качественной помощи мне необходимо освободиться от груза своего прошлого. В детстве в моей семье было психологическое насилие, абьюз со стороны жестокого отца. В тринадцать лет меня изнасиловали другие люди. Я хотела проработать эти травмы на групповой психотерапии, чтобы понимать, как жить с таким опытом, и чтобы он не отражался на моей деятельности.
В группе было от пяти до восьми человек и два психотерапевта: женщина и мужчина. Спустя три-четыре месяца терапии он стал обнимать меня при встрече и прощании, говорил, что ему нравятся такие женщины, как я. Моих одногруппников психотерапевт не обнимал. Пару раз он меня подвез и на прощание поцеловал в лоб.
Травмированным людям — особенно женщинам, которых изнасиловали, — очень тяжело отстаивать свои границы, защищаться. Я не знала, как сказать ему «нет».
Я понимаю, что часть ответственности лежит на мне, но и он как терапевт не должен был так поступать. Ему за шестьдесят, у него более пятнадцати лет профессионального опыта — это вызывает доверие. И конечно, он должен был понимать, как такое общение повлияет на меня.
Последние пару месяцев на этих сеансах я чувствовала себя совсем плохо и в итоге вышла из группы и стала работать с другим психотерапевтом, поскольку у меня произошла ретравматизация (получение повторной травмы. — Прим. авт.).
Я хотела рассказать об этом случае в ассоциации психологов, в которой состоит тот терапевт. Но доказать что-либо очень сложно, и я решила не тратить свое время. Вместо этого написала пост в группе для психотерапевтов в фейсбуке. После появления поста он звонил мне и писал сообщения с просьбой поговорить — я не ответила. Пока я не готова с ним общаться. Но буду и дальше говорить о несоблюдении правил профессиональной этики и делать всё возможное, чтобы такие «специалисты» не работали с людьми.
Лиза
В 2015 году у меня умерла мама, и я поняла, что сама с этим не могу справиться. Поэтому решила впервые в жизни обратиться к психологу — чтобы он помог мысленно попрощаться с ней и отпустить ситуацию, которая не давала мне спокойно жить.
У меня не было сил искать специалиста, поэтому психолога мне посоветовал друг, который был в восторге от сессий с ним. На тот момент они уже общались вне терапии. Мы работали недолго: две или три консультации помогли справиться с потерей мамы и заодно преодолеть травму от потери отца, которая случилась еще в детстве. Поскольку специалист был другом моего друга, казалось логичным, что вне кабинета мы тоже можем общаться, не затрагивая тем, за обсуждение которых он от меня получает деньги. Мы ходили в кафе, ездили на шашлыки, собирались у него дома компанией с другими людьми.
Хотя я понимала, что это неэтично, мне льстило, что психолог дружит со мной: значит, я такой крутой человек, раз ради меня он нарушает правила.
Всё закончилось через полгода, когда на очередной тусовке я напилась и плакала, положив голову ему на колени и жалуясь на жизнь. О таких вещах я должна была говорить только на сеансе. Утром мне стало очень стыдно, я поняла, что это нехорошо, и мы больше никогда не встречались. Теперь я ни за что бы так себя не повела и ушла бы от врача, с которым начинается общение вне кабинета. Это неправильно и нивелирует эффект от работы. Будто ты ходишь к другу поболтать и почему-то ему еще платишь. И его методы перестают внушать доверие: я же выпивала с этим человеком — он больше не авторитет.
После этого я много лет не обращалась к психологам. Решила, что эта индустрия мне понятна и я самостоятельно могу справиться с трудными ситуациями, закрыть гештальт или написать самой себе письмо с объяснениями — в общем, быть самой себе психологом, это казалось несложным. Когда появилась острая потребность, я нашла психолога в интернете, и мне не понравилось. Я снова болтала ни о чем с какой-то незнакомой женщиной. Поплакала на приеме и ушла, чтобы не возвращаться. Думаю, что завязала с психотерапией как разговорами навсегда. Теперь мой выбор — психиатр. Я за классический врачебный подход, когда разговоров меньше, зато есть анализы и четкий курс лечения. В пандемию психиатр мне реально помог справиться с депрессивным эпизодом и качественно изменить мою жизнь.
Как и любая врачебная деятельность, психологическая помощь должна регулироваться законодательно, тем более в эпоху инста-психологов без профильного образования.
Тая
Мы жили втроем с моей девушкой Дашей и ее бывшей девушкой Сашей. Я ревновала, и мы конфликтовали из-за этого. С этим запросом я пошла к психологу.
На протяжении почти двух лет сессии с женщиной-терапевтом были для меня отдушиной и единственным безопасным местом. Пока Даша не нашла ее номер и не отправила к ней Сашу. Я сама психолог и понимаю, что это недопустимо. Сначала терапевт меня поддержала, сказала, что Даша нарушает мои границы (у нас действительно были с этим проблемы) и что она не возьмет на терапию Сашу, а объяснит ей сложившуюся ситуацию и аккуратно порекомендует другого специалиста. Я решила подождать, пока это случится, прежде чем снова записываться на сеансы. Но терапевт всё не выходила на контакт.
Позже выяснилось, что она меня обманула и стала работать с Сашей. Моя девушка постоянно рассказывала о том, как у Саши проходит терапия, и даже о том, что специалист говорит про меня. А если я обсуждала Сашу на сессии, психолог также могла отнестись к ней предвзято, учитывая мое мнение о ней.
Именно поэтому психотерапевту нельзя работать со знакомыми пациента.
Во-первых, специалисту в таком случае сложно быть объективным. Во-вторых, пациент не должен бояться, что кто-то узнает о его переживаниях.
Даша поняла, что допустила ошибку, и пыталась исправить ситуацию. Она поговорила с Сашей о том, как я переживаю, но в ответ услышала, что я «токсичная» и «манипулятивная». Вместе с тем Даша пыталась донести до меня мысль, что хоть она и была не права, но моя психолог тоже ведет себя не совсем адекватно: дает ложные обещания, не отвечает на сообщения, надолго пропадает. Мне же казалось, что виноваты все, включая меня, но не терапевт.
Думаю, я оправдывала ее, потому что за два года терапии у меня произошел перенос фигуры моей матери на терапевта. В детстве мама часто уходила без предупреждения, и я не знала, когда она вернется. Например, когда мне было лет девять, она оставила меня одну в огромном торговом центре Debenhams в Лондоне, потому что ее что-то взбесило. Вокруг было полно людей, а я не говорила по-английски, не знала, как добраться до дома, где мама и вернется ли она. Из-за того, что такие случаи повторялись многократно, у меня сформировалась травма оставленности. Это значит, что внезапная разлука, даже короткая, со значимым человеком, неопределенность в общении (например, если он пропадает и не отвечает на сообщения) могут вызвать ретравматизацию, тревогу, ощущение брошенности и отчаяние.
Я чувствовала, что психолог, которой я доверила свою психику и жизнь, предала меня и бросила, как делала мама.
Кроме того, получается, что с Сашей я делила не только девушку, но и маму в лице терапевта. Я чувствовала, что вторглись в священное для меня пространство и всё там растоптали.
Через три месяца я не выдержала и потребовала от психолога четкого ответа. Он был таким: она предоставляет право решения данного вопроса клиентке (то есть Саше), а также думает, что теперь мне самой будет некомфортно работать с ней. Это терапевт решила за меня. Больше мы не общались. Саша продолжила к ней ходить. Я же плакала целыми днями, чувствуя себя абсолютно раздавленной. Я была ошеломлена тем, что специалист в помогающей профессии просто слился.
Это заставило меня переосмыслить всю работу, которую мы с ней проделали, и сильно повлияло на мою способность доверять терапевтам и людям вообще. На восстановление ушло два года. Только проговорив эту ситуацию минимум с пятью психотерапевтами и коллегами, я осознала, что не виновата и что у моего психолога было достаточно знаний о переносе и границах терапии, а также возможностей повлиять на ситуацию. Но это не помешало ей поступить со мной непрофессионально.
Я против вмешательства государства в работу людей, оказывающих психологическую помощь, так как хорошо понимаю, в каком государстве мы сейчас живем. На самом деле у психологов есть достаточно четкий этический кодекс, согласно которому недопустимо консультировать близких и партнеров клиента — лучше направить их к другому специалисту. И конечно, терапевту следует спрашивать нового клиента, как он нашел его, во избежание возможных пересечений.
Дарья
Я пошла к психотерапевтке из-за расставания с молодым человеком. На тот момент мы работали с ней уже пять лет. Последние года два я ходила к врачу примерно раз в три месяца, скорее для профилактики. И на предпоследней консультации она как бы между делом поинтересовалась, не планирую ли я брать ипотеку. Я удивилась, но не придала этому особого значения. На следующем приеме после разговора про отношения терапевтка вдруг резко сменила тему и спросила, почему я не переезжаю в Москву, ведь я так об этом мечтала в девятнадцать лет. Ответ «цели изменились» ее явно не устроил. Тогда она зашла с другой стороны: «А у тебя есть перспектива своего жилья»? Нет, говорю, пока живу на съемной квартире.
На что она довольно резко бросила: «Ты сидишь на жопе ровно! Советую взять квартиру в ипотеку. У тебя же, по сути, ничего своего нет. А когда недвижимость приобретешь, и человек достойный рядом появится».
Дальше в голове терапевтки родился «идеальный» план. Переехав в Москву, я запросто продам ипотечную квартиру в Новосибирске — эти деньги и будут стартовым капиталом. В пример она приводила своих детей, которые взяли ипотеку и живут счастливо.
Всё это она преподносила под соусом «Ну мы же столько лет знакомы. Ты мне почти как дочь, поэтому я с тобой не сюсюкаюсь, как с другими клиентами». А если я продолжу «сидеть на жопе ровно», то через два года приду на прием в депрессии, и ей придется назначить мне таблетки. В конце сеанса психотерапевтка сказала, что любовными переживаниями я перекрываю настоящие проблемы. После чего дала мне номер своего риелтора, которая якобы может оформить ипотеку без первоначального взноса. На том и распрощались.
После консультации я вышла совсем растерянная — не понимала, за что хвататься. Набрала риелтора, и та пообещала подобрать квартиры. Потом обсудила вопрос приобретения недвижимости со знакомыми, которые взяли ипотеку. И ни один не сказал мне, что это классно. Больше я не контактировала ни с тем риелтором, ни с той терапевткой.
Забавно, что на прием я пришла в более или менее нормальном состоянии, а после еще месяц чувствовала себя ничтожной неудачницей. Казалось, что депрессия и правда вот-вот настигнет. Сейчас я не хожу на терапию, но очень надеюсь найти грамотного профессионала, который не будет лезть с непрошеными советами. Думаю, в России необходимы соответствующие институции, этические комиссии, которые могли бы влиять на работу психологов, психиатров и психотерапевтов.
Комментарий специалиста
Екатерина Артеменко, психотерапевт, супервизор и комьюнити-директор онлайн-сервиса подбора психотерапевта «Ясно»
Психотерапия — особое взаимодействие, в котором клиент должен доверять терапевту. Для этого они заключают устный «терапевтический контракт», рабочее соглашение о целях терапии и о том, как они будут достигаться. Это прием установления отношений, доверия между терапевтом и клиентом, и юридической силы такой контракт не имеет.
В частных клиниках и терапевтических сообществах должны присутствовать своды правил взаимодействия специалиста и клиента, то есть этический кодекс, например такой, как у Московского гештальт института (в нем есть и такой пункт: «Терапевт несет ответственность за поддержание профессиональных границ, стремиться избегать отношений с клиентом вне терапевтических сессий (сексуальных, дружеских, профессиональных), не привносит в терапевтические сессии тематики, касающейся личной жизни терапевта, избегает работы с родственниками, друзьями, коллегами, с которыми находится в иерархических отношениях в рамках организации или проекта». — Прим. авт.). В случае нарушений можно обратиться в этическую комиссию того сообщества, членом которого является терапевт. Но закона, обязывающего частнопрактикующих психологов вступать в какие-то ассоциации и следовать их кодексам, нет. Стоит заранее узнать, состоит ли в профессиональном сообществе специалист и сможет ли клиент при необходимости обратиться с жалобой.
Когда пациент подает заявку в этическую комиссию, она собирается и рассматривает ситуацию. Если необходимо, организует встречу участников конфликта и ищет пути урегулирования. В худшем случае терапевта могут лишить аккредитации. Кроме того, ему могут назначить супервизию на ту тему, в которой его квалификация вызывает сомнения. После профсообщество оценивает результаты супервизии и принимает решение, остается специалист его членом или нет.
Также клиент имеет право обратиться к юристу и в Министерство здравоохранения, но есть нюансы. Важно понимать, что консультация психолога и психотерапевта не является медицинским вмешательством — в отличие от помощи психиатра: ее могут предоставлять только учреждения с лицензией, а также врачи с соответствующим медицинским образованием. В этом случае поведение врача регулируется договором (с частным учреждением) и Минздравом (в государственных клиниках и психоневрологических диспансерах). А отношения клиентов и психотерапевтов, практикующих вне клиники, чаще всего не регулируются договором.
Если пациент считает, что его права нарушили, он может обратиться к юристу. Юрист разбирается, так это или нет. Однако «этика» — не юридическое понятие. Только если клиент докажет, что действия психотерапевта нанесли ему моральный ущерб, тот понесет наказание. Доказать это будет непросто. Нужны конкретные подтверждения некомпетентности специалиста, например аудиозаписи разговоров. Если всё же удастся доказать вину терапевта, клиент получит денежную компенсацию.
Source knife.media