ОНО

ДЕРРИ
Вторая интерлюдия

14 февраля 1985 года
Валентинов день

На прошлой неделе пропали еще двое… и снова дети. А я уж было вздохнул спокойно. Исчезли шестнадцатилетний Деннис Торрио и пятилетняя девочка, проживавшая на Вест-Бродвее. Вышла во двор покататься на санках и бесследно исчезла. Обезумевшая от горя мать нашла только санки — голубую пластиковую «летающую» тарелку. Накануне выпало много снега, толщина снежного покрова была около четырех дюймов. Я позвонил начальнику полиции Рейдмахеру. Никаких зацепок, сказал он, кроме следа от санок. Как видно, я его раздражаю. «И что вам спокойно не спится! Неужели нет дел поважнее!»

Я попросил разрешения посмотреть фотографии места происшествия. Рейдмахер мне отказал.
Я полюбопытствовал, не ведут ли следы девочки к водосточному люку. Наступила долгая пауза.
— По-моему, вам надо сходить к психиатру, Хэнлон. У вас явно что-то не в порядке с головой. Вы газеты читаете? Девочку подкараулил и увез собственный отец.
— По-вашему, Торрио тоже увез отец? — спросил я.
Наступила еще одна долгая пауза.
— Успокойтесь, Хэнлон. И оставьте
меня

в покое, — буркнул Рейдмахер и положил трубку.

Я не читаю газет! А кто же их подшивает каждое утро в читальном зале публичной библиотеки? Мне хорошо известно: весной 1982 года по решению бракоразводного суда малолетняя Лори Энн Винтербаргер осталась с матерью. Полиция уцепилась за версию, будто отец девочки Хорст Винтербаргер, работающий механиком где-то во Флориде, приехал в Мейн, чтобы похитить дочку. Он якобы поставил машину рядом с домом, позвал Лори и та побежала к машине, потому, мол, у дома и нет следов похитителя. Но полиция не замечает очевидного факта: Лори не видела отца с двухлетнего возраста. На суде миссис Винтербаргер с негодованием заявила, что муж, по меньшей мере, дважды пытался изнасиловать Лори. Она потребовала лишить его родительских прав, и, несмотря на яростные протесты Хорста, суд пошел ей навстречу: Хорсту было отказано в свиданиях с дочерью. Рейдмахер считает, что решение суда, вероятно, и подтолкнуло Хорста похитить Лори. Мне в это что-то не верится. Судите сами: могла ли малолетняя Лори, не видевшая отца три года, узнать его и побежать на его зов? Рейдмахер допускает возможность, что двухлетняя Лори запомнила отца. Не могу с этим согласиться. По словам миссис Винтербаргер, она строго-настрого запретила дочери вступать в разговоры с незнакомыми людьми, не говоря уж о том, чтобы подходить к ним, а в Дерри дети усваивают такие уроки быстро. Между тем Рейдмахер послал запрос во Флориду, и там уже приступили к розыску Хорста.

«Опека — не наша прерогатива. Пускай этим занимаются юристы», — с важностью заявил идиот Рейдмахер в своем последнем интервью, опубликованном в пятницу в деррийской газете «Ньюс».

Хорошо, оставим Лори. Но Торрио, как быть с ним? Дома все обстояло благополучно, никаких скандалов. Играл в футбол за «Тигров Дерри». Летом 1984 года с отличием окончил привилегированную школу. Наркотиками не увлекался. Встречался с девушкой, был по уши в нее влюблен. Ему-то ради чего пускаться в бега? У него была цель в жизни, и не одна. Во всяком случае, года два вполне мог бы пожить в родном городе.
И тем не менее исчез, сгинул.

Что с ним случилось? Тоже потянуло бродяжничать? Пьяный наезд? Неужели водитель, скрывая следы преступления, зарыл свою жертву на пустыре? А может, Торрио до сих пор в Дерри, где-нибудь в мрачном подземелье и его постигла та же участь, что и Бетти Рипсом, Патрика Хокстеттера и Эдди Коркорана. А может…

(позже)

Мне не дает покоя эта мысль. Вновь и вновь обращаюсь к фактам, но не нахожу ничего убедительного, только терзаю себя страхами и бредовыми домыслами. Вздрагиваю от малейшего скрипа стеллажей, пугаюсь теней. Или предаюсь навязчивым мыслям: я подкатываю к стеллажам тележку с книгами, собираюсь расставить их, а между шкафов ко мне тянется чья-то рука.

Сегодня утром вновь испытал непреодолимое желание обзвонить всех старых друзей. Нашел телефон Стэна Уриса и уже набрал 404 — код Атланты, приложил трубку к уху, и тут мной овладели сомнения: а уверен ли я на все сто процентов, что непременно надо звонить, или же мной просто движет страх одиночества и необходимо найти собеседника, который знал бы, а возможно, догадывался, отчего я напуган?

На мгновение мне почудился голос Ричи, столь явственно, что, казалось, он стоит где-то рядом. «Партией, вес вместе, сеньор? — произнес он, подражая Панчо Ванилле. — Упаси Бог! Не нужны нам никакие партии». После этого я положил трубку. Если очень хочешь кого-то видеть, нельзя руководствоваться только личными мотивами. Самая изощренная ложь — ложь самому себе. Да, в том-то и дело, что я до сих пор не уверен на все сто процентов. Вот найдут очередной труп, тогда позвоню, а пока нельзя не считаться с тем, что этот надутый осел Рейдмахер, возможно, прав. Лори Энн могла узнать отца: дома, вероятно, были его фотографии. И уговорить девочку сесть в машину, видимо, не составило труда, любой взрослый может заманить ребенка, прояви он только настойчивость. Никакие предостережения и наставления тут не помогут.

Тревожит еще одно обстоятельство. Рейдмахер счел меня сумасшедшим. Я отнюдь не думаю, что повредился в уме, но если я позвоню ребятам, кто знает, не примут ли и они меня за ненормального.
Майк Хэнлон? Какой еще Майк Хэнлон? Не знаю никакого Хэнлона. Вы, собственно, кто? Какая еще клятва?!

Я чувствую, еще не настало время звонить, но это время непременно наступит, и тогда уже не будет никаких неясностей и сомнений. Я нарушу спокойное течение их жизни, и она, словно электрический контур, разомкнется. Два огромных вращающихся колеса соприкоснутся: одно — это Дерри и я, другое — мои друзья детства.
Придет время, когда они услышат голос Черепахи.
Так что пока подожду со звонками, позвоню, когда выясню все наверняка. Звонить или нет — не в этом дело.
Весь вопрос,
когда
позвонить.

20 февраля 1985 года

Пожар на «Черном пятне».
«Вот увидите, как они переврут этот случай. И в угоду кой-кому перепишут историю, — хриплым голосом объявил бы старик Альберт Карсон. — Будьте уверены, они не упустят такой возможности и, наверно, нагородят горы лжи, но старожилы-то помнят, как действительно развивались события. Всегда находятся люди, которые помнят, как было дело. Вы только расспросите их деликатно, и они вам расскажут».

Многие прожили в Дерри больше двадцати лет, а не знают, что раньше в городе стояли особые казармы для унтер-офицеров; эти бараки находились в полумиле от военно-воздушной базы. В середине февраля, когда температура опускается до нуля, по взлетно-посадочному полю проносится с завыванием ветер со скоростью двадцать четыре мили в час, ветер такой силы, что сбивает с ног. В такую погоду трудно поверить, что от аэродрома до казарм всего полмили: пока доберешься, продрогнешь до костей.

В семи бараках было центральное отопление; на окнах — двойные рамы. Эти казармы довольно уютны. В «особом» бараке, где размещалось двадцать семь человек из роты «Е», тепло поддерживала старая печь, топившаяся дровами. А с дровами было очень туго. Продуваемый насквозь барак для тепла обкладывался снаружи еловыми и сосновыми ветками. Однажды один из обитателей «особой» казармы вставил в окна двойные рамы, законопатил щели, но в тот день роту «Е» отправили на бангорскую базу на технические работы, а когда вечером солдаты, уставшие и продрогшие, возвратились в казарму, все окна были разбиты. Ни одного стекла.

Это было в 1930 году, когда на вооружении все еще состояли бипланы. В Вашингтоне в ту пору прошло громкое дело Билли Митчела, ратовавшего за модернизацию авиации. Военный трибунал разжаловал его из летчиков в писари за «вредные разговоры», раздражавшие начальство. Вскоре Митчел вышел в отставку.
Несмотря на три взлетно-посадочные полосы (причем одна была бетонированная), полетов в Дерри практически не было. В основном занимались муштрой и техническими работами.

В роте «Е» служил мой отец. В 1937 году он демобилизовался унтер-офицером, а впоследствии рассказал мне следующее:
— Как-то весной 1930 года, за шесть месяцев до пожара на «Черном пятне», я вернулся с четырьмя приятелями из трехдневного увольнения, которое мы провели в Бостоне.

Когда мы проходили в ворота, то заметили в дверях КПП одного «деда», сержанта откуда-то с юга, здоровенного малого. Он стоял, опершись на лопату, и отряхивал брюки сзади. Морковного цвета волосы, гнилые зубы, весь в прыщах. Этакая обезьяна, разве что не волосатая. Во времена Депрессии таких типов в армии было полно.

И вот мы входим, четверо молодых ребят, только что из увольнения, довольные, отдохнувшие, а по глазам этого типа видно, что он только и ждет, к чему бы придраться. Мы отдали ему честь, точно он был не сержант, а, по меньшей мере, сам генерал Першинг. Все было бы ничего, но то ли апрельский день на меня так подействовал, я возьми да и брякни:
— Добрый день, сержант Уилсон.
Тот прямиком ко мне.
— Ты чего вякаешь? Я тебе разрешил?
— Никак нет, сэр.

Уилсон посмотрел на моих товарищей — Тревора Доусона, Карла Руна и Генри Уитсана, который впоследствии погиб во время пожара на «Черном пятне».
— Я гляжу, этот черномазый больно умный. Я беру его с собой. Давненько он у меня не пахал. А вы, долб…бы, если не хотите лопатить землю, а ну ноги в руки и по казармам. И чтобы не слезать с коек! Приказ ясен?
Делать нечего, ребята повиновались, а Уилсон кричит им вслед:
— А ну бегом марш, пи…болы!

Мои товарищи припустились бегом. Уилсон повел меня к каптерке, вынес оттуда лопату, затем мы отправились в поле, где теперь стоит терминал авиакомпании «Нортист Эйрлайнз Эйрбас». Пришли. Сержант смотрит на меня с ухмылкой, показывает пальцем на землю и говорит:
— Видишь окоп, черный?
Никакого окопа там не было, но я рассудил за благо не противоречить, поэтому ответил: «Так точно, сэр». Уилсон врезал мне по носу, я упал, хлынула кровь и забрызгала всю форму.

— Ни черта ты не видишь. Я приказал одному губастому долбо…у засыпать его, — взорвался Уилсон, и на щеках у него выступили красные пятна. Тем не менее он улыбался; видно было, что отводит душу.
— Слушай мое задание, долбо…б: этот окоп отрыть и поживей. Раз-два, раз-два…

Я копал часа два, а то и больше, так что под конец оказался по шею в земле. Последние два фута шла сплошная глина, по щиколотку натекло воды, и я перепачкался с ног до головы. Уилсон поднялся, подошел к краю окопа и показал пальцем на дно.
— Ну, что ты видишь, черный?
— Окоп, сэр.
— Окоп, верно. Я тут подумал: зачем он мне? Очень мне нужен окоп, вырытый черномазым. Ну, рядовой Хэнлон, вылезай, и чтобы все было засыпано. Живо!

Я принялся засыпать окоп. Когда я кончил, солнце уже село, сильно похолодало. Как только земля была выровнена, сержант подошел ко мне и сказал:
— Ну что ты теперь видишь, черный?
— Землю, сэр.
Уилсон снова меня ударил. Знаешь, Майк, я хотел было броситься на него с лопатой и размозжить ему голову. Конечно, тогда меня бы посадили в тюрьму и белого света мне не видать. Но, поверь, я готов был принять даже тюрьму. Насилу сдержался. А Уилсон кричит:

— Это не земля, долб…б. Это мой окоп. — Аж слюной брызжет. — Ну-ка рой его по-новой, живо!
Я снова принялся копать, затем засыпать яму, и только я ее снова засыпал, сержант кричит мне: зачем зарыл, ему, мол, надо погадить. Я снова отрыл окоп; Уилсон стянул с себя брюки, свесился над краем ямы, выставив свои тощие красные ягодицы, справил нужду и спрашивает:
— Ну, как дела, Хэнлон?
— Отлично, сэр, — отвечаю; я решил: вытерплю все до конца, пока не потеряю сознание или не упаду замертво.

— Хорошо, — говорит Уилсон. — Для начала, рядовой Хэнлон, засыпь этот окоп. Да поживее. Что ты, как таракан сонный?

Я в который раз принялся засыпать яму; вижу по его ухмылке: забава ему еще не прискучила. Тут смотрю: по полю спешит с фонарем приятель Уилсона, и прямо к нам. Оказывается, внеплановая проверка, и Уилсону может влететь, если его не будет в строю. За меня прокричали друзья, так что мое отсутствие прошло незамеченным, а вот друзья Уилсона, если их можно было назвать друзьями, не позаботились о сержанте.

Уилсон отпустил меня. Наутро я стал искать его имя в списке получивших взыскание, но его там не оказалось. Должно быть, он объяснил лейтенанту, что учил одного долб…ба окопному делу и потому пропустил поверку. Вероятно, его даже представили к медали за такую науку и, уж во всяком случае, освободили от наряда по кухне. Вот такие порядки были у нас в роте «Е».

Эту историю отец рассказал мне примерно в 1958 году: ему перевалило за пятьдесят, а матери было около сорока. Я спросил, почему в таком случае он вернулся в Дерри, раз такие здесь были порядки.

— Когда я завербовался в армию, мне было всего шестнадцать, — ответил отец. — На комиссии набавил себе несколько годков. Правда, не я до этого додумался — мать посоветовала. Рост был как раз подходящий, так что сошло. Я родился и вырос в Бурго, штат Северная Каролина. С едой было туго. Мясо ели лишь в пору, когда созревал табак, или зимой, когда отец приносил с охоты енота или опоссума. Самое светлое воспоминание о Бурго — это пирог с мясом опоссума, да еще кукурузные лепешки. Когда отец угодил в аварию на ферме и умер, мама решила переехать с Филли Лаубердом в Коринт, где у нее жили родители. Филли Лауберд был самым младшим в нашей семье.

— Это дядя Фил? — с улыбкой переспросил я, удивившись, что моего дядю маленьким звали Филли. Дядя был адвокатом в Туксоне, штат Аризона, и более шести лет состоял членом муниципалитета. В детстве мне всегда казалось, что дядя Фил богач. Во всяком случае, в 1958 году по негритянским меркам его доход был велик — двадцать тысяч долларов в год.

— Да, дядя Фил, — ответил отец. — Правда, в ту пору ему было двенадцать лет, он бегал по улице в бескозырке и залатанных штанах. Он у нас был самым младшим. Потом я. А старшие теперь кто где: двое умерли, двое женились, один в тюрьме. Говард у нас всегда был непутевым.

«Тебе надо в армию, — сказала мне твоя бабушка Ширли. — Я толком не знаю, как тебе там будут платить, но как только поставят на довольствие, ты мне каждый месяц будешь посылать денежки. Ох, не хочется отпускать тебя, сынок, но если ты не позаботишься обо мне и о Филли, что тогда с нами будет!» Мать дала мне свидетельство о рождении; я заметил, что цифра 8 была переправлена в нем на 6.

Я отправился на вербовочный пункт. Там мне дали подписать какие-то бумаги и ткнули пальцем в строку, где я должен был поставить крест.
«Я грамотный. Уж фамилию-то свою напишу», — сказал я.
Вербовщик рассмеялся; как видно, он мне не поверил.
«Раз так, давай подписывай, черный», — сказал он.
«Подождите. Хочу вас спросить кое о чем».
«Спрашивай. Отвечу на любой вопрос».

«А сколько раз в армии дают мясо? Два раза в неделю? — поинтересовался я. — Мне мама сказала, что дважды в неделю. Это она меня насчет армии надоумила».
«Нет, — ответил вербовщик, — не два раза в неделю».
«Я так и думал», — вздохнул я; этот тип, судя по всему, был редкостной сволочью, но в честности ему отказать было нельзя.
«В армии каждый день получают мясо на ужин», — пояснил он, и я тотчас упрекнул себя за то, что посчитал его честным.
«Вы, верно, думаете, что я дурак набитый».

«Это ты точно подметил, черный», — сказал вербовщик.
«Если я завербуюсь, я должен буду помогать матери и Филли Лауберду. Мама сказала: у вас есть какой-то тестат».
«Денежный аттестат на семью, — поправил меня вербовщик и постучал пальцем по бланку. — Это здесь. Что еще?»
«А на офицера я могу выучиться?»
Вербовщик запрокинул голову и расхохотался так, что мне показалось, он вот-вот поперхнется.

«Знаешь, сынок, — наконец произнес он, — когда у нас в армии появится первый офицер-негр? Скорее распятый Иисус начнет танцевать чарльстон, чем негр станет офицером. Понял? Ну, будешь подписывать?! Не тяни волынку. Ты мне уже надоел. От тебя воняет».
Я заполнил бумаги, меня привели к присяге, и я стал солдатом. Я рассчитывал, что меня пошлют в Нью-Джерси строить мосты: на войну отправить меня не могли, никаких войн вроде не было. Однако я угодил не в Нью-Джерси, а в Дерри, в роту «Е».

Отец вздохнул и заерзал на стуле — крупный мужчина с густыми седыми волосами. В ту пору у нас была самая большая ферма в городе и, вероятно, лучшая продукция. Мы трое — отец, мать и я — работали не покладая рук, работников нанимали лишь на время уборки.

— Я вернулся в Дерри, потому что вдоволь навидался лиха, и на Севере и на Юге — везде ненависть к нам, темнокожим. И вовсе не сержант Уилсон убедил меня в этом. Он всего лишь южанин, расист, так уж его воспитали. Нет, что меня окончательно убедило, так это поджог «Черного пятна». Знаешь, Майк, как бы тебе это сказать… — Он посмотрел на мать: она занималась штопкой и не подняла головы, хотя я догадывался, что она внимательно слушает наш разговор. Видно, и отец это понял. — После того пожара я возмужал. Погибло шестьдесят человек, восемнадцать из роты «Е». Ни одна рота так не пострадала. Генри Уитсан… Сторк Энсон… Алан Сноупс… Эверет Маккаслин… Гортон Сарторис — все мои друзья сгорели в этом огне. Это был поджог, и устроили его не Уилсон и его приятели-недоумки, а деррийское отделение «Белого легиона». Некоторые фамилии тебе известны. Поджигали отцы тех ребят, с которыми ты учишься. Так что не удивляйся, когда твои сверстники…

— Но почему, папа? Почему они подожгли?

— Так уж повелось в Дерри, — нахмурившись, ответил отец. Он неторопливо прикурил, затянулся и погасил спичку. — Не знаю, почему повелось, не могу объяснить, но в то же время нисколько не удивляюсь. «Белый легион» — это северная разновидность ку-клукс-клана. Они ходили в таких же белых балахонах… те же кресты, те же угрозы… требования убрать негров с работ, где заняты белые. В церквах, где священники проповедовали равенство и братство, они нередко устраивали взрывы. Про ку-клукс-клан написано множество книг, а о «Белом легионе» мало кто знает. Верно, потому, что книги по истории пишут в основном северяне, а им стыдно говорить про такое… «Белый легион» пользовался популярностью в больших городах и промышленных районах. В Нью-Йорке, Нью-Джерси, Детройте, Балтиморе, Бостоне, Портсмуте — везде были отделения. Пытались сколотить организацию в Мейне — не вышло, а вот в Дерри они прижились. Было еще мощное отделение в Льюстоне, как раз в те годы, когда подожгли «Черное пятно». Нет, их не волновало, насилуют ли негры белых женщин или занимают рабочие места белых: дело в том, что там, в Льюстоне, темнокожих вообще не было. Нет, они ополчились на безработных и бродяг, опасаясь, что те примкнут к коммунистам и прочей сволочи. А у них ведь как: раз безработный, значит, потенциальный коммунист. «Белый легион» занимался тем, что выпроваживал бездомных из города. Засовывали им в штаны всякую гадость, травили, иногда поджигали рубашки на живых людях. После поджога «Черного пятна» «Белый легион» у нас прикрыли. Ситуация вышла из-под контроля, как говорится. У нас в Дерри только и жди беды отовсюду. — Отец замолчал, затянулся, выпустил из ноздрей дым. — Так что, Майк, «Белый легион» и ку-клукс-клан — одного поля ягоды. Здесь они прижились, значит, почва у нас питательная для всякой гадости. А после поджога это дело замяли и ни гугу — тихо, как будто ничего и не было. — В голосе отца послышались злость и презрение, мать подняла голову и, нахмурившись, посмотрела на нас. — Подумаешь, кого спалили?! Восемнадцать солдат-негров, четырнадцать-пятнадцать штатских, тоже темнокожих, четырех музыкантов из негритянского оркестра и несколько любителей негритянской музыки. Эко дело!

— Уилл, довольно, — мягко попросила мама.
— Нет, рассказывай, папа. Я хочу знать! — сказал я.

— Тебе пора спать, Майк, — заметил отец и потрепал меня по голове своей большой загрубевшей рукой. — Хочу рассказать тебе еще об одном деле, только вряд ли ты меня поймешь. Я и сам не пойму толком. Пожар на «Черном пятне» — как страшный сон… И все же, думаю, дело не в том, что белые ненавидели нас, черных. И даже не в том, что «Черное пятно» находилось неподалеку от Вест-Бродвея, района, где живут богатые люди. Нет, «Белый легион» пустил здесь корни не потому, что так велика была у них ненависть к бродягам и темнокожим, гораздо сильнее, чем у легионеров в Портленде, Льюстоне и Брассуике. Все дело в том, что семя упало на благодатную почву. А в нашем городе все гадкое, низменное произрастает быстро. Всякий раз убеждаюсь. Не знаю, чем это объяснить, но это факт.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь