Небо
КРИПОТААвтор: Синицын Олег Геннадьевич
Берег на той стороне реки был крутым, заросшим наглой осокой. У кромки воды торчали ветви козьей ивы, с которых свисала засохшая тина, похожая на паклю.
— А трава-то примята, — отметил Дубенко.
Он лежал среди молодых берёзок и разглядывал этот самый берег в бинокль. Полноватый, черноволосый, вдумчивый и рассудительный — до войны он работал плотником на селе. Говорят, был лучшим в районе.
— Самое удобное место, чтобы незаметно переплыть реку, — ответил Волков, придавив растопыренной пятернёй сползающую фуражку. Его череп, угловатый и на редкость крупный, выделялся над щуплой фигурой, отчего командир разведроты казался эдаким головастиком.
Дубенко аккуратно сложил бинокль в рыжий чехол, застегнул кнопочку и обратился к карте. За излучиной погремел взрыв, стая перепелов в той стороне вспорхнула в небо.
— Переправа твой первый пункт, — сообщил Волков.
— А всего сколько?
— Всего четыре. Но переправа — первый.
Исписанным карандашом ротный попытался прочертить на карте отрезок, но только продавил лист. Крякнув от досады, он высыпал из планшета остальные, но и те оказались не лучше.
Пока Николаич хлопал себя по карманам в поисках затерявшегося огрызка, задумчивый Дубенко подобрал карандаш и заточил его несколькими мастерскими взмахами ножа.
— Вот, дьявол! — растерянно пробормотал командир, принимая карандаш, больше похожий на маленький шедевр.
Сам он так не умел орудовать ножом. Обычно Волков спешно срезал рубашку, чтобы только обнажить графит и начать писать. Поэтому обитатели его планшета в большинстве своём напоминали инвалидов.
— Давай дальше, — попросил Дубенко, очиняя следующий.
— Пункт два. Заболоченная низина, по которой вы пройдёте до этой рощи, — ротный заключил топографическую рощу в круг и испытал от правильно оточенного карандаша маленькое счастье. — Пункт три. За рощей стоит моторизированный полк. Здесь перелески, балки, овраги, укрыться есть где. Пройдёте как будет удобнее. И уже дальше, вот здесь, возле полустанка обнаружите колонну грузовиков.
— Что за колонна? — Витя убрал нож, на вощёном листе карты остались четыре красавца. Пятым командир роты сейчас заштриховывал прямоугольник, обозначавший полустанок «Ярмолино».
— Это вам и нужно выяснить. Это ваш пункт четыре, — Волков облизнул губы, испытывая острую необходимость в куреве. — В штабе дивизии планируют танковое наступление. Где не скажу, потому как сам не знаю. Полковая разведка проведена, вроде всё готово. И вдруг — бац! Пришла эта колонна, которую охраняют так, словно кузова доверху набиты золотом. Случайно грузовики появилась перед самым наступлением? Или нет? В штабе не хотят рисковать, поэтому Федорычев настоятельно просил выяснить, что там.
— Выясним, — кивнул Дубенко, прищурено глядя на противоположный берег.
Этот кивок, едва заметное движение подбородком, многое значил для людей, знакомых с ним. С Витей, который был когда-то лучшим плотником сельского района, а сейчас, в конце лета 43-его, по праву считался лучшим разведчиком роты… Так он кивнул комдиву, который попросил привести «технического языка». Сквозь тройную линию обороны Дубенко ушёл один. Вместо шести дней, отпущенных на поход в тыл врага, пропал на полторы недели. Все думали, что погиб. Но он вернулся. И притащил на себе целого полковника инженерных войск.
— Наш позывной — Земля, ваш — Небо, — говорил Волков. — Частота та же, что и позавчера. Докладывать будешь после выполнения каждого из четырёх пунктов, комполка так просил. Пойдёте сегодня, как стемнеет. На всё про всё у тебя ночь и день.
— Угу.
— И это… аккуратнее иди. Немцы округу из миномётов простреливают.
— Слушай, Николаич, мина ведь нас не спрашивает, куда ей падать, — философски заметил Дубенко. — Если положено нам на голову, никуда от неё не деться.
— Так-то оно так. Но я говорю про другое. Если вдруг учуешь чего, если какие голоса внутри себя услышишь: мол, не ходи туда и не делай того, — значит включи на полную своё радио и делай так, как оно вещает. Вот я чего хочу сказать.
— Понял. Значит под бомбами не ходить, от пуль в стороне держаться.
Он в который раз задумчиво посмотрел на противоположный берег. А на их берегу, где-то на другом конце разрушенной деревни, снова ухнул взрыв, за которым послышался треск падающих деревьев.
— Какой-то ты сегодня не свой, Витя, — сказал Волков. — Что за муха тебя укусила?
— Да всё нормально. Глянул на речку, и дом вспомнился. Сразу захотелось своих повидать: Веру, младшего. Катька небось девица уже, тоже охота глянуть, — Дубенко помолчал, закусив нижнюю губу, которая начисто исчезла под копной усов. — Знаешь, мы с ребятами решили после войны в одном месте поселиться. Восемнадцать месяцев вместе через линию фронта ходим, будто срослись за это время. Хотим, чтобы наши дома рядом стояли. Все ведь деревенские. Хозяйство перевезём, без работы не останемся. Мужики с руками везде нужны. Как думаешь, получится?
— Здорово, — он попытался скрыть сомнение. Кажется, получилось. — Мне бы с вами. Но я городской.
Когда опустились сумерки, Волков пришёл на край деревни к овощному погребу, в котором готовились к заданию четверо разведчиков. Докуривая трофейную сигарету, он притормозил возле тёмного земляного бугра…
А парой метров ниже при свете керосиновой лампы бойцы, оставшись в чём мать родила, укладывали одежду в кули. Посторонний мог подумать, что мужики собираются в баню, только лица мужиков были чересчур сосредоточенные, словно это была самая важная помывка в их жизни.
Дубенко собирал свой узел неспешно и основательно, выверяя каждую складку. Рядом с ним Серёга Тюрин, резкий в движениях, весь покрытый волосами, словно шерстью, уже завязал свой куль и беспокойно вертелся.
— Ну, на кой ты так выкладываешь, Витёк, словно на выставку народного хозяйства? Всё равно скоро развязывать!
— Это я чтоб твой голос услышать, — ответил Дубенко. — Ведь страшно сказать: целых четыре часа мучился, пока ты спал!
— Не переживай, браток! Впереди ночь и день… — вниманием Тюрина уже завладел другой куль. — А ты как вяжешь, Антоха? Ну, что это за узел? Он же у тебя развалится посередь реки! Всю ночь будешь шаровары по камышам собирать!
Молчаливый Антон-младший только ухмыльнулся. Вместо него к Тюрину придвинулся старший «брат»:
— Ну, давай, Серёжа, научи нас, как в разведку ходить. Заодно расскажи, зачем ты в прошлый раз зимний маскхалат в свой куль завернул.
Худощавые и жилистые Антоны были похожи друг на друга лишь фигурами. Многие за глаза называли их братьями, хотя в лицах не было сходства, а уж характерами они и вовсе были противоположными. Первый Антон, что постарше, хорошо знающий немецкий, слыл открытым и добродушным парнем, легко сходящимся с людьми. Второй, что помоложе, отвечавший за рацию, был серьёзен и задумчив. В свободное время «младший брат» чертил в тетрадочке электрические схемы. В такие момент Тюрин обычно говорил: «Во! Опять наш Кулибин электроны гоняет. Смотри, не рассыпь по окопу!»
— Думал, я маскировку перепутал, да? — обиделся Тюрин. — Ты просто не проникся в мою военную хитрость! Да меня… — он подумал. — Меня в прачечной у фрицев было в бинокль не разглядеть! Да я там, как медуза в чайнике, был — хрен отыщешь! Это вы в своих болотных торчали у всех на виду!
В момент этого откровения в погреб спустился Волков, пышущий трофейным никотином.
— О, командир пришёл! — обрадовался Тюрин. — Николаич, угости сигареткой! А то с этих голяков и взять-то нечего!
…Они курили, впятером устроившись на одной лавке. Снаружи гремели далёкие взрывы, а под сводами погребка не утихал Серёга Тюрин, зажатый между Антоном-младшим и ротным. Извергаемые им потоки слов вливались в табачный туман, вместе с ним оплетали голых солдат, лезли в ноздри и глаза, стелились по своду погребка.
Волков тоже курил, потому что хотел поддержать ребят, побыть с ними, может, частично влиться в замкнутый и устоявшийся коллектив. А ещё он чувствовал себя неуютно, потому как был единственным в одежде. Каково, если бы он ещё и не курил?
Сигареты быстро превратились в мятые чинарики. Затушив их, поднялись. Теперь уже в тишине по очереди сдали командиру солдатские книжки, партийные и комсомольские билеты, ордена. Фотографии жён и детей, а также письма от них, Волков поместил в отдельный карман планшета.
Дубенко пригладил волосы, затем усы. Шумно выдохнул.
— Взяли!
На одно плечо разведчики подняли по автомобильному баллону, на котором предстояло переправляться через реку. На другое закинули по пистолету-пулемёту Судаева — лёгкому, удобному, со складывающимся прикладом. Подобрали кули (Антон-младший водрузил на себя ящик с РБМ). По одному стали вбираться из погреба.
Антоны прошли, по очереди пожав командиру руку. Один улыбнулся, второй лишь качнул головой.
Тюрин неожиданно задержался. Выглядел он на удивление смущённым, в костлявом кулаке мял треугольное письмо.
— Тут… моим… — вся его говорливость куда-то подевалась — …ежели что. А, Николаич?
Волков взял письмо и кивнул.
Последним выходил Дубенко. Ротный стиснул его твёрдую ладонь.
— Докладывай по каждому пункту. О времени не договариваюсь. Вызывать будем постоянно.
— Хорошо.
— Доберись до этих грузовиков, Витя.
— Не волнуйся. Всё сделаем.
Ротный вылез из погреба последним, распрямился и вдохнул полной грудью прохладного сырого воздуха.
Разведчиков встретил Гриша Остапов, назначенный наблюдать за переправой и в случае чего помочь. Остапов умудрился где-то застудиться и теперь негромко, но продолжительно кряхтел и кашлял. Четвёрка нагих бойцов с баллонами на плечах, кулями и автоматами вскоре растворились в темноте, и Волков направился в свой блиндаж, откуда предстояло следить за походом во вражеский тыл.
Радист, робкий светлоглазый паренёк лет восемнадцати, настраивал волну. Треск и завывания эфира наполнили тесное помещение. У дальней стены на ящике из-под снарядов стоял телефон — тяжёлый квадратный блок с трубкой. Волков подумал, что нужно бы заварить крепкого чаю. Ночь обещала быть долгой.
Снаружи грянул ещё один взрыв, и по земляному полу пробежала короткая дрожь. Взрыв показался ему ближе, чем предыдущие. Ротный по инерции посмотрел в ту сторону и вместо чайника взял телефонную трубку.
— Слушаю, — раздалось на другом конце провода.
— Товарищ гвардии майор. Ушли.
— Докладывай по каждому пункту, — голос помедлил и добавил: — Мы тут тоже не спим.
— Есть, товарищ гвардии майор!
— Давай, Николаич, до связи.
Вернув трубку на базу, Волков постоял в задумчивости.
— Чаю будешь? — спросил он у молодого радиста.
— Нет, спасибо, — смутился парень.
— Попей чайку-то. Ночь предстоит долгая. А ты мне тут бодрячком нужен.
— Нет, я не усну! — Радист смутился ещё больше, повернулся к станции и повторил несколько раз:
— Небо, Небо, я Земля! Небо, я Земля!
Волков пожал плечами и стал наливать воду в чайник. Когда фляга опустела, он услышал со стороны входа знакомое покашливание. Ротный оглянулся на Остапова, который протискивался в дверной проём.
— Ну что, переплыли? — спросил он, накручивая пробку на горлышко фляги. — Чаю будешь?
Приступ кашля согнул Остапова. Он наметился присесть на лавку, но промахнулся мимо неё и съехал по стене на пол. Удивлённый Волков шагнул к подчинённому. И только тогда обратил внимание на его бледное, перекошенное лицо.
— Николаич… — Остапов выдал в кулак такую очередь, словно собирался выхаркнуть свои лёгкие. — Николаич, мина… Прямо в них! Даже в воду не успели ступить…
Глядя на Остапова, Волков внезапно ощутил внутри себя пустоту. Вернее, не совсем пустоту. По груди словно прошёлся невидимый нож, который одним махом срезал верхушки его чувств, оставив бесполезные стебли и корни. Радость, грусть, тревога о бойцах, которых он отправил за линию фронта, воспоминания о последней встрече с ними — всё это вдруг стало для него чужим и далёким.
Он зачем-то достал из кармана письмо Тюрина. Выведенный химическим карандашом адрес в одном месте уже расплылся.
— Всех четверых накрыло! — истерично говорил сидящий на полу Остапов. — Прямо на берегу. Обоих Антонов в куски, Тюрина осколками! Один Витя лежит целенький. Но он тоже мёртвый, у него кровь из ушей… Как же это, Николаич?
— Пошли, — сказал Волков и не узнал своего голоса.
Небо загораживали тёмные тучи. Вода в реке казалась смолью, а сама река мрачной и чужой. Совсем не такой, какой она была днём, когда они лежали среди берёзок, когда Волков раскладывал по пунктам задание, а Витя точил карандаши, превращая их в маленькие шедевры.
Трудно, почти невозможно поверить, что от группы Дубенко никого не осталось. Не прошло и десяти минут, как Волков разговаривал с ребятами, как они вместе курили в заброшенной землянке, слушая грохот далёких разрывов и трескотню Тюрина.
Он не поверил и тогда, когда увидел разбросанные по берегу запорошенные песком тела.
— Это не они, — поведал он.
Остапов испуганно посмотрел на командира.
— То есть как?
— Не они. Не видишь, что ли? Те разговаривали и были живыми.
— А теперь они мёртвые, — объяснил боец.
На этих словах его пробило. Половинки обрезанных чувств вернулись. На грудь навалилась чугунная тяжесть.
…Около получаса они собирали тела в старую санитарную палатку, которую Остапов притащил из обоза. Он хотел позвать ещё кого-нибудь из бойцов, но Волков с излишней резкостью ответил, что двоих достаточно.
Складывая останки в брезент, он пытался подавить горечь равнодушными мыслями о заботах и делах, которые предстоят. Он всегда так делал, когда терял друзей. Тогда потерю легче переносить. Вот и сейчас он пытался думать о том, что делать дальше. Ведь задание никто не отменял.
Жутко хотелось закурить сигарету — так хотелось, что сводило челюсти. Но это было самое глупое, что он мог сотворить на открытом со всех сторон речном берегу.
Нужно в спешном порядке собирать ещё одну группу. Прямо сейчас будить Савельева или Кикнадзе, их ребят. Собирать, переправлять на ту сторону пока темно, пока есть возможность остаться незамеченными. Савельев и Кикнадзе, неплохие разведчики. Правда не такие, как…
Витя казался целым, только от ушей по щекам тянулись две тёмные струйки. Осколок вошёл в лоб, под волосы. Но не это было главным, а Витины распахнутые глаза, в которых стоял предсмертный ужас. Возможно, Дубенко заметил мину, что падала на них. А может, успел её почувствовать, как о том говорил Волков. Только предчувствие не спасло. Оно лишь вогнало страх в Витины глаза. Николаич поспешил закрыть их, потому что предсмертный взгляд был лживым и не соответствовал тому человеку, которого все знали.
— Эх, Витя-Витя, — простонал Волков.
Они перетащили тела в погреб, в котором бойцы готовились к походу. Последнему, как выяснилось. Среди запаха прелых овощей в воздухе ещё различался табачный дым и, казалось, ещё слышался неугомонный голос Серёги Тюрина.
Волков вернулся в блиндаж заторможенным, будто с недосыпу. Проходя через проём, больно ударился о брус косяка. Радист сидел, как пришпиленный к табурету, ибо не получил приказ, что операция закончена. Станция работала, из динамика раздавался треск помех. Неуверенным голосом радист передавал в эфир позывные группы, и Волков подумал, что в данных обстоятельствах это выглядит невообразимо глупо.
— Гаси, — глухо приказал он.
Парень обернулся. Лицо было таким, словно кто-то его ударил — несправедливо и больно. Взгляд задержался на руках ротного. Волков посмотрел на свои ладони и обнаружил, что они перепачканы кровью.
Он полез в нагрудный карман за платком и измазал гимнастёрку.
В этот момент треск из динамика сделался громче. И сквозь него прорезался голос:
— Земля, Земля, я Небо!
Сидя спиной к радиостанции, молодой радист очумевшими глазами смотрел на командира роты, который замер с окровавленным платком в руках. А позади продолжало раздаваться:
— Земля, Земля, я Небо! Я Небо! Как слышите?..
Парень медленно повернулся к аппарату и с изумлением посмотрел на шкалы настройки, словно видел их первый раз в жизни.
Волков обессилено опустился на лавку.
— Что мне делать? — дрожащим голосом спросил радист.
— Ответь, раз вызывают.
— Небо, Небо, я Земля! — суетно заговорил он, припав к микрофону. — Слышим вас. Слышим!
— Земля… — помехи потушили голос, но через секунду возник вновь: — …слышим плохо!
— Небо, говорите! Слышим вас нормально!
— Ага… — снова треск помех. — Сообщаю, что прошли пункт один! Прошли пункт… Движемся по пункту два! По пункту два! Как поняли? Как поняли? Приём!
Если бы разорванные тела разведчиков не лежали сейчас в погребе на окраине разрушенной деревни, если бы Волков не оттащил их туда собственными руками, то из этого сообщения он бы понял, что группа Дубенко переправилась через реку и сейчас движется по болотам.
…(а ещё он узнал голос Антона-младшего)…
— Поняли вас, поняли! — отвечал радист.
— До связи, Земля!
Голос исчез. Пространство под тяжёлым сводом блиндажа вновь наполнилось треском необитаемого эфира. Вещи и люди в помещении осталось прежними: стол, который заняла громоздкая станция, зелёный лицом радист рядом с ней, у дальней стены угрюмый телефон, а посредине он, гвардии старший лейтенант Волков. Все были на своих местах, все выполняли свою функцию.
Но что-то изменилось.
— Что мне делать? — спросил радист.
— То же, что и раньше.
— Но… тот боец говорил, что разведчики погибли.
— Кто погиб? Ты что, не слышал? — Волков сердито сверкнул глазами, запихивая платок в карман. — Они сейчас на болотах! Как пройдут, доложатся.
Звонок телефона врезал по нервам.
— Ну, как у вас? — раздался из трубки голос начальника разведки.
«Как у нас? — растерянно подумал Волков. — Четыре трупа в овощном погребе, вот как у нас!»
— Реку перешли, — произнёс он в эбонитовую чашечку. Сглотнул и добавил: — Сейчас по болотам идут.
— Так это ж хорошо! А почему не докладываешь? Мы тут волнуемся, не случилось ли чего?
Он с удивлением отметил, что руки не дрожат.
— Виноват, товарищ гвардии майор.
— Докладывай, как будет развиваться.
Волков положил трубку, вышел из блиндажа и упал на землю.
Он уже не был уверен в своих словах, сказанных радисту. Он уже не был уверен в том, что слышал голос Антона-младшего, хотя никакой он не младший. Но он не верил. Потому что стоило пройти полторы сотни метров, спуститься в погреб, сдёрнуть брезент, и перед ним предстанет Витя с искажённым от страха лицом и пробитым черепом. И все иллюзии тут же развеются.
Полежав на земле, он поднялся. Стряхнул с коленей чернозём и вернулся в блиндаж.
Радист продолжал вызывать «небо». Волков прошёл мимо него, запалил керосинку — благо чайник стоял на конфорке залитый.
— Чаю будешь?
Радист подпрыгнул на своём табурете.
— Буду, — хрипло отозвался он.
— Вот и молодец.
Лучше всего не думать о погребе. Всё шло так, будто ничего не случилось. Вот он заваривает чай, который и собирался заварить. Вот дует в кружку, чтобы остудить чай, а рядом дует в кружку радист, который сперва пить не хотел. Они сидят, дуют на чай и с трепетом ожидают следующего сообщения, которое раздаётся непонятно откуда и непонятно через что — обломки разбитой РБМ тоже покоились в погребе. Но не думать об этом! Всё обстояло так, как и должно. Словно не было кашляющего Остапова, севшего мимо лавки. Словно он сам не собирал останки тел, которые были разбросаны по берегу точно ненужные вещи.
Однако, избавиться от мыслей всё равно не получилось. И Волков продолжал думать о телах из погреба и голосе из эфира. Он пытался свести эти противоречивые факты, поставить их на твёрдую почву логики, но по прошествии половины ночи ощутил, что начинает терять связь с реальностью, а мозги медленно съезжают набекрень.
Как ни парадоксально, в реальность его вернул вновь раздавшийся голос из динамика.
— Земля, Земля! Я Небо! Я Небо! Как слышите?
Снова Антон. Слышен хуже, чем в прошлый раз. Но всё равно…
— Небо-Небо, я Земля! Слышим вас! — радист отвечал немного волнуясь, но уже не суетился.
— Земля, плохо вас… Прошли пункт два! Прошли пункт два! Всё нормально! Видим поросят. Много поросят, но пройти можно! Как слышите? Приём!
— Слышим вас! Прошли пункт два, наблюдаете поросят.
Волков едва сдержался, чтобы не отобрать у него микрофон. Он сам не знал, что будет говорить, да это и не важно. Просто хотелось убедиться, что ему отвечает настоящий, живой Антон-младший. Ведь его тетрадка с зарисовками электрических схем тоже лежала сейчас в командирском планшете.
— Плохо вас слышно! — говорил Антон. — После пункта три на связь не выйдем. Опасно! Повторяю, после пункта три на связь не выйдем! Следующая связь после пункта четыре! Счастливо…
Это «счастливо» растворилось в треске помех. Волков посмотрел в пустую кружку.
— Я, наверное, свихнусь, — поведал он ей.
Он сухо доложил в штаб о новом сообщении, затем отправился в одну из уцелевших изб.
На полах, погружённых во мрак комнат, мирно почивали около двух десятков бойцов. По воздуху разливалась замысловатая смесь из кряхтений, храпов, бормотаний, тиканья настенных ходиков. Осторожно ступая между рук, голов и вещевых мешков, Николаич выделил из этих звуков знакомое покашливание и двинулся в сторону него.
Выведенный к околице Остапов изумлённо таращился на командира. Прежде чем заговорить, Волков долго и задумчиво смотрел в куда-то темноту.
— Ты кому рассказывал о том, что случилось?
— Никому, — ответил Остапов, изрядно напуганный слегка сумасшедшим лицом командира.
— И не рассказывай.
— А как же…
— Я сам, когда придёт время. А ты помалкивай о погребе. Уразумел?
Вместо ответа Остапов залился своим опостылевшим кашлем, который в этот раз получился несколько заинтригованным. Отправив бойца обратно в избу, Николаич некоторое время задумчиво рассматривал заслонённое тучами небо. Затем вернулся в блиндаж.
Нового сообщения не было. Он опустился на лавку и уставился на бритый затылок радиста.
Монотонные позывные убаюкивали, и ротный незаметно уснул, уронив крупную голову на грудь. И снилось ему, будто он продолжает сидеть на лавке; снаружи ночь, а он всё смотрит в затылок радисту и ждёт нового донесения из ниоткуда.
Из дремоты его вырвал громкий голос:
— Небо, Небо! Я Земля! Слушаю вас! Слушаю!
Солнечный свет пробивался сквозь щель в пологе, сооружённом из плащ-палатки. Волков вытер мозолистой ладонью лицо и проворно поднялся.
— Земля. Я Небо… — говорил сам Дубенко. Николаич едва не ошалел от счастья, услышав Витин голос. — Добрались до пункта четыре. Добрались!!
Он сам не заметил, как оттеснил радиста от микрофона.
— Что там, Витя? Что?
— Мы добрались до грузовиков. Там в ящиках… ружья, стреляющие гранатами! Повторяю! Ружья, стреляющие гранатами! Немцы называют… «Панцерфауст». Море ящиков! Третий день развозят по… — короткий гудок — …говорит, насквозь прожигают танк. Повторяю, с тридцати метров прожигают танк. Как слышно, приём?
— Слышу, Витя! Слышу!!
Дубенко сделал паузу.
— Николаич?
— Я, Витя! Я!
— Николаич… тут происходит что-то странное… — голос потух, съеденный помехами, затем возродился вновь. — Серёге худо. И ещё эти… — опять помехи — …нас преследуют всюду. И у них нет ртов!
— Витя, возвращайтесь! Слышишь меня? Возвращайтесь!
— Я вас почти не слышу, Земля! Но мы возвращаемся. Мы идём домой! Конец …и!
Волков ещё долго стоял возле радиста, который вопросительно поглядывал на него снизу вверх. Когда удары молота в груди утихли, и Николаич смог вздохнуть, он двинулся к телефону. — Панцерфауст? — удивлённо переспросил начальник разведки и сказал не в трубку: — Панцерфауст, товарищ полковник. Не те это штуковины, из-за которых Боровский потерял больше половины танков?
Короткое молчание, после которого раздался басистый голос.
— Звоню в штаб дивизии. Нужно менять план наступления… — пауза, в которой Волков угадал затяжку от папиросы. — Да, поблагодари своих. Скажи, для каждого буду ходатайствовать об увольнительной на родину.
Майор вернулся к трубке:
— Слышал, Николаич? От имени командира полка выражаю благодарность тебе и ребятам! Потом ещё будет приказ о награждении!.. Слышишь меня? Але! Слышишь?
— Да, — ответил Волков. — Слышу.
…День пролетел незаметно. Настал вечер. В ожидании нового сообщения Николаич больше не выбирался наружу. Сменщика радиста он отправил назад — новый человек не нужен, да паренёк и сам отказался уходить. Потом явился Остапов с двумя котелками гречневой каши. Пока проголодавшийся радист уминал ложку за ложкой, Николаич присел на его табурет. В глубине души он надеялся сам получить ответ на позывной «небо».
Но ответа не было.
Ближе к ночи Волков склонялся к мысли, что сообщение Дубенко было последним. Им не вернуться. Куда они могут вернуться? В свои обезображенные тела, которые лежат сейчас в погребе? Это совершенно невозможно. Он не мог себе такого представить. Им некуда возвращаться…
С каждым часом на душе становилось всё поганее. Он больше не ждал сообщения, но по-прежнему не выходил из блиндажа и заставлял измотанного радиста снова и снова повторять в эфир позывные.
Это случилось около полуночи, когда Волков сидел с котелком в руках, а рот был набит остывшей гречневой кашей, которая напоминала размякшую плоть. Наверное, по вине этой ассоциации, что не выходила из головы, он долго не мог проглотить порцию. Именно в этот момент противоборства физиологии и психики из глубины эфира возник голос Дубенко.
— Мы потерялись, — устало говорил Витя. Голос был таким далёким, словно доносился из другой галактики. — …Не знаю, где оказались. Тут какие-то кривые деревья, земля горячая… — треск — …из них поднимаются испарения, и дышать невозможно.
Радист испуганно посмотрел на Волкова, который вслушивался в сообщение динамика и не решался проглотить или выплюнуть мерзкую кашу, чтобы не пропустить ни единого слова. — Не знаю, куда идти. Но я вижу далёкие строения на холме. Тропа ведёт туда… но легче спуститься вниз… — долгий провал связи. — Серёге совсем худо, у него… провалилась грудь… У меня кровь из ушей, и всё время болит голова …
На этом сообщение оборвалось.
Радист вцепился в микрофон, ожесточённо вызывая группу, но Дубенко не откликался. Волков выплюнул кашу в котелок и отставил его в сторону.
Они шли прямиком туда, куда достойные люди, вроде них, попадать не должны. Он уже догадывался, чем закончится поход. Даже был уверен. Ведь там с ними начало происходить то, что здесь сотворила ухнувшая под ноги мина.
Перед глазами вновь восстало лицо Дубенко, искажённое предсмертным страхом.
Ночь за пологом казалась глубокой и бесконечной. Молодой радист уснул, прижавшись щекой к столу так, что губы по-детски съехали в сторону и раскрылись. Волков не стал его будить, и сам сел за рацию. Где-то на исходе второго часа, когда тяжёлые мысли переполняли голову, он сбился и уже неосознанно повторял омертвевшими губами:
— Витя! Витя, ответь! Витя! Витя! Витя!…
И ответ «Небо» пришёл. Невероятно, но пришёл!
Правда, он был таким далёким, словно его не существовало. Словно он был слуховым миражом.
— Николаич! — кажется, Дубенко был взволнован. Хотя при такой слышимости легко ошибиться. — Забудь о том, что я говорил в прошлый раз. Всё забудь! Тут… ты не поверишь! Мы забрались на холм! Эти строения… это наши дома, понимаешь? Серёгин дом напротив моего. Антоны тут же. Стоят рядышком, и такая благодать кругом, что… — станция взвизгнула, проглотив остаток предложения. — Катька моя и в самом деле вымахала! Николаич, дай нам сутки! И мы вернёмся…
Он старался не смотреть на радиста, который проснулся и, хлопая глазами, непонимающе таращился на командира.
— Да, Серёга просил передать… — Волков едва различил эти последние слова. — Не отправляй письмо! Не отправляй! Надобности теперь нет…
Больше от группы Дубенко радиограмм не поступало. Никогда.
Волков сообщил роте и командованию, что группа Дубенко героически погибла, выбираясь из вражеского тыла. А следующей ночью они с Остаповым похоронили тела.
…К лету 44-ого года о старшем лейтенанте Волкове, командире разведроты 93-его гвардейского стрелкового полка, ходили две странные байки. Рассказывали, что в планшете у него лежат пять великолепно оточенных карандашей, которыми он никогда не пишет, а только изредка их рассматривает. И ещё говорили, что иногда, хлебнув горькой после удачного наступления или взятия города, он присаживается возле радиостанции и, вращая ручку настройки, вслушивается в бездонный эфир.
КРИПОТА - Первый страшный канал в Telegram