ПО ГРАНИ: интервью о ПРЛ, депрессии, суициде и польской психиатрии.

Формат интервью планировался очень давно и мы наконец-то представляем вам первый экспериментальный выпуск. Героиней интервью стала активная участница наших чатов и, фактически, подруга проекта и редакции — Стенберг Шустрович.

Хранитель Маяка: Стенберг, расскажи о себе в двух словах: кто ты, откуда, где живешь, сколько тебе лет и какой у тебя диагноз.

Стенберг Шустрович: Я студентка второго курса факультета клинической психологии в одном из варшавских ВУЗов. Родилась в небольшом городе под Киевом, туда же и переехала в возрасте 12 лет. На данный момент мне 19 лет, я живу в Варшаве и, согласно спорам-оценкам кучи частных и государственных врачей, у меня пограничное расстройство личности (ПРЛ, BPD) и депрессия.

Х.М.: Ты помнишь момент, когда в твоей жизни впервые появилась психиатрия? Что стало причиной визита к врачу и какое осталось впечатление?

С.Ш.: Впервые я попала к психиатру в 4-м классе, когда мне было 10 лет, но события того дня помню смутно. В школе меня наказали за то, что я передала салфетку однокласснице, у которой текла кровь из носа. Учительница решила, что это шпаргалка. Выгнала меня из класса и потом заставила извиняться. На фоне этого события у меня начался нервный тик — глаза моргали настолько быстро, что это вызывало тошноту и вообще ограничивало дееспособность. Местный психиатр прописал мне валерьянку и отдых, 2 недели не посещать школу. К психиатру меня направила участковая терапевтка и со временем тик действительно прошел. Однако в 6-ом классе я столкнулась с паническими атаками, которые мучают меня и сегодня.

Х.М.: Как ты вообще поняла, что с тобой "что-то не так" и когда начала регулярное лечение у психиатра?

С.Ш.: Я поняла, что с моей психикой что-то не в порядке лет в 14, но семья упорно возила меня по неврологам начиная с 12 лет. С того же возраста я посещала психотерапевта, который специализировался на психодинамическом направлении, т.е. психоанализе. Именно к психиатру я отправилась за день до своего 16-летия. В возрасте с 15 до 16 лет мое состояние стремительно ухудшалось, я потеряла интерес к друзьям, общению, прогулкам, постоянно плакала, лежала дома, ссорилась с семьей и откровенно говорила, что ненавижу каждого человека на свете.

Х.М.: Тогда тебе диагностировали депрессию? Однажды в чате ты упоминала, что врачи подозревали у тебя биполярное аффективное расстройство (БАР), но в итоге решение было отдано в пользу ПРЛ. Как это произошло?

С.Ш.: Депрессию мне диагностировали в феврале 2015, а с ноября 2017 по февраль 2018 я сменила 4 специалиста. Над вероятностью БАР размышлял психиатр в этом году в Варшаве, ПРЛ же диагностировали в госпитале, где я оказалась после попытки суицида.

Х.М.: Все эти диагнозы ты получила уже будучи студенткой психологического факультета, а значит имела некоторое представление об этих расстройствах. Готова ли ты была это услышать? Было ли это "как обухом по голове" или наоборот — появилось больше ясности?

С.Ш.: ПРЛ стало именно "обухом". Диагноз "расстройство личности" почему-то всегда казался мне клеймом, словно даже твоя личность изначально дефектна. Однако моя нынешняя терапевтка объяснила, что расстройства личности не являются пожизненной "карой", поддаются коррекции и с ними можно научиться жить. К тому же, окончательная и бесповоротная диагностика расстройств личности возможна не ранее 24-25 лет. Я, в принципе, не особенно пугаюсь психиатрических диагнозов — мой отец болен параноидальной шизофренией, как и дядя.

Х.М.: Стен, у тебя есть опыт психиатрического лечения в Украине и Польше. Какие очевидные плюсы и минусы ты можешь выделить в постсоветской и европейской психиатрии, с чем ты сталкивалась лично?

С.Ш.: Очнувшись в больничной палате я поначалу почти не обратила внимания на обстановку вокруг. Когда я окончательно пришла в себя, то поняла, что удивлена внешним видом палаты и отделения. Просторная четырехместная палата, два больших окна, удобные кровати и, самое главное, ванная комната. Вы можете себе представить государственное психиатрическое учреждение в Украине, которое предоставляет пациентам ванную комнату с огромной душевой кабиной, умывальником, кучей полотенец и чистой плиткой? Я — нет. Также нам разрешалось пользоваться феном под присмотром персонала и смотреться в единственное на все отделение зеркало. Все же условия различаются кардинально.

Сразу хотелось бы сказать, что Польше каким-то невероятным образом удается находиться как в "совке", так и в Европе одновременно. При этом в Варшаве, все же, отчетливо ощущаешь разницу в отношении: и медработников, и людей в университете, и в целом. Понимаешь, что ты останешься в глазах окружения обычным человеком, даже если раскроешь свою "страшную тайну". Также очень радует позиция университета, который активно продвигает пси-просвет в массы. Минус же у обеих систем один и очень значительный — недостаточная компетенция специалистов.

Х.М.: Представь, что человек, который не имеет ни малейшего представления о психиатрии, попросил тебя рассказать о своем расстройстве. Что ты ему ответишь? Не так, как пишут в учебниках или Википедии, а своими словами — чем для тебя лично является ПРЛ? Как оно влияет на твою жизнь?

С.Ш.: Для меня ПРЛ — это вечная нестабильность и крайности. Из огня да в воду, потом назад. Тяжело доверять людям, так как пограничники имеют "привычку" нырять в чувства целиком и постоянно то идеализировать, то демонизировать партнера. Пограничное расстройство также представляет собой хорошую почву для развития зависимостей и реализации суицидальных планов. К сожалению, еще не существует эффективной медикаментозной терапии для людей с ПРЛ, зато психотерапия показывает себя как нельзя лучше. Главное в работе с пограничным клиентом, на мой взгляд, — принимать его "темные" стороны и помогать ему разрушать негативные мифы вокруг собственного "я".

Х.М.: Стен, ты знаешь статистику суицидов по ПРЛ? Если эта тема не будет для тебя болезненной, давай аккуратно вернемся в тот самый день. Что толкнуло тебя на столь отчаянный шаг? (речь идет о серьезной попытке самоубийства весной 2018, после чего героиня попала в реанимацию - прим. ред.).

С.Ш.: Статистика суицидов по ПРЛ гласит, что около 30% доводят "дело" до конца. На такой шаг меня толкнули осознание собственной беспомощности и желание сбежать. Иногда гораздо проще сбежать, чем оставаться. Личные проблемы, самооценка, безуспешное лечение и зависимость — все это привело меня туда, где я оказалась.

Х.М.: Я думаю, этот текст прочитают люди, которых хотя бы раз, но посещала мысль о том, что суицид — это "единственный" выход. Есть ли у тебя свои способы справляться с такими мыслями? Что помогает держаться на плаву?

С.Ш.: После пребывания в реанимации я выработала для себя целую систему "стратегий эксфильтрации". Первое — влияю на тело: едва мрачные мысли начинают кипеть в голове — я иду под очень горячий душ и торчу там столько, сколько нужно, дабы отвлечься. Также практикую элементарную вещь — глубоко дышу, концентрируюсь на телесных ощущениях. К этому можно добавить полноценный, качественный сон.

Вторая линия обороны — друзья. В марте меня спасло именно это, четверо близких подруг вызывали скорую, дежурили у больницы и встречали мою маму. Я могу позвонить этим людям в час ночи, могу приехать к ним или же они ко мне. Они всегда приедут, помогут, спасут, даже если придется выламывать дверь. Я счастлива, что мы есть друг у друга.

Третья линия — вызов скорой, звонок врачу или же выход на улицу. Когда мы оказываемся на улице, внимание автоматически переключается на внешние объекты, шум окружающего мира и это помогает хоть немного "остыть".

Мой опыт в реанимации и после нее подсказывает, что жизнь заслуживает того, чтобы жить.

Х.М.: Скажи, пожалуйста, давно ли ты попала в чат от F00-F99 и как сама оцениваешь свое пребывание в нем. Помогают ли такие сообщества?

С.Ш.: В чате я с декабря. Был перерыв, после попытки суицида обратно меня позвали друзья. Мое мнение — такие тематические чаты необходимы. Здесь я нашла друзей, поддержку и открыла для себя много нового. Когда физически или морально тяжело выходить на связь с реальными, знакомыми людьми — всегда можно провести тест-драйв в сети, зная, что собеседник по ту сторону экрана — тоже человек и хотя бы отчасти понимает твои проблемы.

Х.М.: Последний блок — давай поговорим о твоей учебе. У многих есть предубеждение, что психологи "не нужны", психологи — "не врачи", а значит никому не могут помочь. Как ты выбирала специальность и планируешь ли в будущем работать в этой сфере?

С.Ш.: Я выбрала специальность клинического психолога, когда поняла, что хочу помогать людям. Это произошло как-то естественно. В будущем я планирую посвятить себя суицидологии, депрессии и зависимостям. Надеюсь, что мои планы станут реальностью.

Х.М.: Многие не могут обратиться к психологу из страха, что специалист вместо помощи будет смеяться над высказанными проблемами (втайне или потом с коллегами), скажет "вы все выдумываете", и т.д. Есть ли у вас курсы, посвященные этике? Что ты об этом думаешь?

С.Ш.: Универсального совета, разрушающего подобные страхи, не существует. Но главное, по-моему, заключается вот в чем — если есть мысли "а не пойти ли мне с этим к специалисту, а не к подружке-другу и т.д.?" — необходимо идти. У психолога, как и у врача, есть свои этические кодексы, правила и законы. Приступая к работе с психологом, вы заключаете договор, тем самым обезопасив себя юридически.

Бояться стоит лишь того, что оттягивая обращение за квалифицированной помощью, вы упускаете время и, возможно, усугубляете свое состояние.

Х.М.: Есть еще целый ряд стереотипов, которые хотелось бы упомянуть. Например, такой — если у психолога есть или были проблемы с психическим здоровьем, то как он может помочь другим? Или такой — в психологию идут только те, у кого "проблемы с головой". Как ты оцениваешь правдивость этих утверждений?

С.Ш.: Итак. Существует одно справедливое утверждение — если ты конструктивно преодолел свои расстройства или скорректировал их влияние настолько, насколько возможно и все это не мешает тебе критически мыслить и полноценно функционировать — идешь куда угодно и кем угодно. И это верно.

Второе — да, есть мнение, что чаще всего в психологию идут люди, которые не смогли разобраться со своими личными проблемами, или смогли, но не поняли как это работает. В психологию идут самые разные личности и не все в дальнейшем работают по специальности, в сфере терапии. И уж тем более далеко не все из них имеют своего психиатра и какой-либо диагноз. Психологи такие же люди, просто способны более осознанно воспринимать бесконечный поток чувств и слов.

Х.М.: Мешают ли проблемы с ментальным здоровьем твоей учебе или взаимоотношениям с людьми?

С.Ш.: Когда я в глубокой депрессии и апатии — да, невыносимо. Иногда я выплываю в неловкую интермиссию и чувствую себя лучше. С расстройством тяжелее контролировать как себя, так и свое время, но вполне реально для каждого, кто этого хочет и готов прикладывать усилия.

В личных взаимоотношениях ПРЛ мешает адекватно оценивать развитие этих самых отношений. Идеализация и демонизация партнера/друга, которые сменяют друг друга со скоростью света, часто приводят к недопониманию и конфликтам. Мои отношения чаще всего заканчивались из-за моей навязчивой потребности быть с любимым человеком 24/7. Сейчас же, благодаря личному опыту и работе с терапевтом, я научилась сдерживать подобные порывы и немного охлаждать свой пыл. Желание "слиться с другим", отыскать утраченную целостность своего "я" вне своего тела в большинстве случаев являются катализатором начала отношений. Такие отношения здоровыми назвать трудно, однако я нахожу и некоторые плюсы. ПРЛ делает меня склонной к гиперопеке, которая сейчас, по словам многих, перестала быть столь навязчивой и разрушительной. Я могу заботиться о близких им во благо и чувствовать малейшие изменения в динамике нашей связи. У каждой монеты есть две стороны.

Х.М.: Последний вопрос — как к твоему диагнозу относится семья и друзья? Как ты выбираешь, кому рассказать, кому нет?

С.Ш.: О моем диагнозе, пребывании в госпитале и ментальных проблемах знает вся семья и все близкие друзья. Они всегда меня поддерживают. Я не говорю о своих проблемах с незнакомыми и малознакомыми людьми. Есть определенный уровень доверия и комфорта — если доверяешь и тебя понимают — говори. Не стоит делать из этого тайну, если есть возможность разделить свою тяжесть с близкими.

А напоследок я желаю всем не забывать о том, что жизнь не состоит из одних диагнозов, схем лечения и врачей. Жизнь гораздо более интересна и многогранна, даже если каждый день приходится бороться.

А еще Стенберг ведет дневник в Tg с возможностью обратной связи, заглядывайте: silver arrows.