Музей моих тайн

Глава десятая
1966
Свадебный перезвон

— Лавка!
Банти нагружена магазинными пакетами, как бездомная бродяжка, что все свое таскает с собой. У нее столько пакетов, что она не видит, куда идет, и вваливается в дверь Лавки, едва не сбивая по пути стенд слуховых аппаратов. Она со вздохом облегчения падает в ближайшее инвалидное кресло и сбрасывает туфли.
— Там просто убийство какое-то, — сообщает она.
Убийство произойдет здесь, в Лавке, когда Джордж узнает, сколько денег потратила Банти.

— Что за дрянь ты накупила? — спрашивает Джордж, когда она выуживает шляпу и водружает ее себе на голову.
Шляпа обтянута атласом цвета зеленого горошка и похожа на барабан. Джордж в ужасе взирает на шляпу-барабан:
— Зачем тебе это?
— Тебе не нравится?
Банти вращает головой, точно как когда-то Попугай. По тону ясно, что ее ни в малейшей степени не волнует, нравится ли Джорджу шляпа. Банти извлекает из ниоткуда пару туфель:
— Правда замечательные?

Туфли чудовищно узкие, на высоченных шпильках, того же оттенка зеленого цвета, что и шляпа. С первого взгляда ясно: их наденут ровно один раз и больше никогда носить не будут. Банти с упорством Золушкиной сестры впихивает ногу в туфлю.
— Можно пальцы отрезать, — услужливо подсказываю я.

Куча еще не распотрошенных пакетов у ног Банти намекает, что, возможно, она купила и другие вещи, которые носят ниже головы, но выше ступней. Она возится в небывало огромном пакете из универсального магазина Лика и Торпа.
— И-и-и!.. — произносит Банти голосом фокусника на сцене. — Та-да-да-дам!
И извлекает платье и пыльник — из одинаковой материи, тяжелого переливчатого искусственного шелка, цветом как суп-пюре из зеленого горошка.
— Зачем это? — с болью спрашивает Джордж.

— На свадьбу, конечно. — Банти прикладывает платье к себе — сидя, как инвалид. И обращается ко мне: — Что скажешь?
Я вздыхаю и качаю головой в немой зависти и тоске:
— Очень красиво.
(Выдержки из школьного табеля Руби Леннокс за летний семестр 1966 года: «У Руби подлинный сценический дар… Руби была звездой школьной театральной постановки».)
— Свадьбу? — Джордж совсем растерялся. — Чью свадьбу?
— Теда, разумеется. Теда и Сандры.
— Теда?

— Да, Теда. Моего брата, — объясняет Банти, поскольку Джордж по-прежнему непонимающе глядит на нее. — Теда и Сандры. Их свадьба назначена на субботу. Только не говори мне, что ты забыл.
— На эту субботу? Но… — Кажется, Джорджа сейчас постигнет небольшой апоплексический удар. Он трепыхается и брызгает слюной: — Ведь в эту субботу финал кубка мира!

— И? — говорит Банти, вмещая в один звук тяжелый груз презрения, равнодушия и намеренного непонимания, не говоря уже о неприязни, вскормленной двадцатью годами брака. Богатство оттенков ее интонаций привело бы в замешательство и китайца, виртуозно владеющего мандаринским диалектом.
Джордж потрясен до потери дара речи.
— «И»? — повторяет он, глядя на Банти так, словно у нее только что выросла вторая голова. — «И»?
Это может продолжаться бесконечно. Я вежливо кашляю:
— Кхм.

— У тебя что, кашель? — обвиняюще спрашивает Банти.
— Нет, но мне надо обратно в школу…

Сейчас понедельник, время обеда, и Дженис Поттер уговорила меня расписаться вместе с ней в журнале отсутствия (нам разрешают покидать школу только парами, при условии, что мы будем цепляться друг за дружку изо всех сил — на случай, если нас изнасилуют, ограбят или мы потеряемся). Дженис нужно было в Музейные сады — курить и обжиматься с бойфрендом. Я осталась неприкаянно торчать у ворот, и в конце концов меня, как обломок кораблекрушения, принесло в Лавку.

Банти вдруг роняет сумки, вскакивает с кресла, как иллюстрация лурдского чуда, кидает мне на ходу «Присмотри за Лавкой!» и тащит растерянного Джорджа «помочь ей выбрать» (то есть оплатить) подарок для Теда и Сандры.

И вот меня бросили «присматривать за Лавкой» — иногда я чувствую себя как Банти, и эта мысль меня глубоко тревожит (это еще слабо сказано). Стану ль я красивой? Стану ль я богатой? Мне четырнадцать лет, и я уже чувствую, что «больше не могу». Банти начала пользоваться этим выражением, лишь когда была вдвое старше меня теперешней. Ныне я — единственный ребенок, со всеми преимуществами (деньги, одежда, пластинки) и недостатками (одиночество, изоляция, гнев) этого состояния. Банти по-прежнему перебирает нас всех, прежде чем добраться до меня («Патриция, Джиллиан, П… Руби, как тебя там?»). К счастью, теперь я знаю, что все матери так делают, если у них больше одного ребенка: миссис Горман, мать Кейтлин, вынуждена произносить длинную литанию («Билли-Майкл-Дорин-Патрик-Фрэнсис-Джо…»), чтобы добраться до «Кейтлин-или-как-тебя-там».

Поскольку сегодня понедельник, покупателей не очень много, и я беру на себя основную функцию Банти — заворачивание «Дюрексов». Я встаю у огромного рулона коричневой оберточной бумаги, приделанного к стене за прилавком, и терпеливо тяну и обрываю, тяну и обрываю, пока у меня не образуется запас больших квадратов. Затем я беру «Ножницы хирургические стальные „Медсестра“», прикованные цепью к прилавку, и принимаюсь резать большие квадраты на маленькие, как в особенно скучном выпуске программы для детей «Своими руками». Когда и это сделано, я приношу со склада в задней части магазина (из бывшей нашей столовой) новую коробку скотча и принимаюсь заворачивать упаковки «Дюрекса» в бумагу по одной, аккуратно заклеивая скотчем каждый коричневый конвертик. Теперь можно вручать «Дюрекс» почтенным покупателям, как подарок в обертке («Вот вам уже приготовленная упаковка») — быстро и не оскорбляя ничьей стыдливости. Конечно, это буду делать не я. Я еще не продала ни одного пакетика за все те разы, когда меня оставляли присматривать за Лавкой; кажется, никому особенно не хочется покупать «резинки» («Спланированная семья — счастливая семья!») у четырнадцатилетней девочки. Покупатели врываются в Лавку, зажав в кулаке заранее приготовленную нужную сумму, без сдачи, но при виде меня их глаза начинают бегать, взгляд падает на ближайший невинный объект, и в итоге покупатель плетется на улицу глубоко неудовлетворенный, зажав в руке мозольный пластырь или кусачки для ногтей. Боюсь, что в этом смысле

Я перезаворачивала уже большой ящик «Дюрексов», а родителей все нет. Сколько нужно времени, чтобы выбрать подарок? Может, они сбежали из дому. Я безутешно опускаюсь в электрическую инвалидную коляску, передвигаю рычаг на «медленно — вперед» и разъезжаю по Лавке, изображая далека.
[52]

«Я — далек, я — далек». Энергетической пушкой мне служит одинокая манекенная нога для демонстрации чулок «Эластанет», растягивающихся в двух направлениях. Я расстреливаю стенд с мужскими урыльниками, полку изделий из лечебной красной фланели марки «Долз» и два миниатюрных бакелитовых торса, мужской и женский, — они стоят друг против друга в разных концах Лавки, словно немые персонажи греческой трагедии, демонстрируя друг другу маленькие хирургические корсеты.

Восстанавливая порядок среди урыльников — они выстроены в пирамиду, словно акробаты в цирке («Единственные в мире! Бросающие вызов смерти! Мужские урыльники!»), — я думаю о том, как скучаю по Любимцам. В частности, из-за них мне не приходилось краснеть. Дело не только в противозачаточных средствах (кроме «Дюрекса», мы еще торгуем загадочными желе, пенками и диафрагмами) — практически любой наш теперешний товар с большой вероятностью вызовет хихиканье. В витрине под стеклом лежат суспензории и прокладки для страдающих недержанием мочи; вон там — целая полка протезных грудей, похожих на маленькие конические мешочки с песком; дальше — полка бандажей (больше напоминающих детали конской сбруи); за ними — калоприемники, а в этом месяце мы предоставляем особую скидку на резиновую клеенку, толстую, красную, — Джордж отрезает ее большими ножницами от тяжелого рулона с резким запахом автомобильных шин. Родители могли бы и подумать о том, как это подействует на мой социальный статус («Руби, так чем же именно торгуют твои папа и мама?»).

Мне даже Попугая порой не хватает. Трудно поверить, что это — та же самая Лавка, что и до пожара. Я часто поднимаюсь наверх, в пустые комнаты, где мы жили когда-то, и пытаюсь воскресить прошлое. Над Лавкой стремительно воцарился упадок — здесь после пожара даже ремонт не сделали. В бывшей спальне Патриции штукатурка пузырями отслаивается от потолка, а в нашей с Джиллиан комнате пахнет как-то странно, словно за стенкой сдохла крыса. Теперь мне кажется, что наше обиталище Над Лавкой было лишь иллюзией из дранки, штукатурки и игры света, — но порой, если встать на лестнице и закрыть глаза, мне удается уловить голоса домашних духов, носимых туда-сюда воздушными течениями. Интересно, а они по нас скучают?

Иногда мне чудится голос Попугая — призрачное кряканье, что эхом отдается в Лавке. Порой оно слышится мне в трубке, когда я отвечаю на телефонные звонки в далеком Эйкоме. Впрочем, нам звонят не только призрачные попугаи, но и совсем никто, немой призрак, чьи позывные — треск помех на линии. Когда на эти молчаливые звонки отвечает Джордж, он несколько секунд сверлит взглядом трубку, словно виновата она лично, грохает ее на место и с негодованием идет прочь. У Банти чуть больше терпения — она пытается вытянуть из звонящего ответ, повторяя свое обычное телефонное приветствие: «Алло, резиденция Ленноксов, у телефона Банти Леннокс, что вы хотели?» Эти слова с гарантией отпугивают всех звонящих, кроме самых упорных, а наш бедный призрак весьма робок. «Это опять мистер Никто», — говорит Банти, словно он ее личный друг.

Но когда на эти звонки отвечаю я, то провожу у телефона дольше всех, в ожидании, полном надежды. Я уверена, что это звонит Патриция — мы ничего о ней не знаем уже год, и, конечно же, она скоро с нами свяжется. «Патриция! Патриция!» — настойчиво шепчу я в трубку, но если это и она, то она молчит. Мне хватило бы и «Твоя сестра велела передать, чтобы ты о ней не беспокоилась» (см.
Сноску
(
x

)). Банти, видимо, ждет, что Патриция вернется, так как оставила ее комнату нетронутой. А поскольку Патриция не отличалась страстью к порядку, ее комната была вечно завалена грязной одеждой и крошками от еды, так что теперь она больше всего похожа на жилище мисс Хэвишем,
[53]
а скоро, вероятно, обратится в первичный бульон.

А может, это вовсе и не Патриция, — может, это наша Джиллиан: блуждает в чистилище и хочет дозвониться домой. Но могут ли духи звонить по телефону? Есть ли по ту сторону таинственной завесы телефонные будки? Нужна ли монетка, или можно звонить за счет вызываемого абонента? А может, это вообще кто-нибудь совсем другой. Надеюсь, на свадьбе мне удастся поймать Дейзи и Розу и вытянуть из них удовлетворительные ответы на все вопросы.
— Лавка! — говорит для проформы Джордж.

— Вот! — восклицает Банти, чрезвычайно довольная собой, и вытаскивает из коробки фарфоровую статуэтку — даму в кринолине. — Она называется «Дама в кринолине».
Банти вертит статуэтку так и сяк, разглядывая фарфоровые вороха юбок.
— Вылитый держатель для туалетной бумаги, — фыркает Джордж.
— От тебя я ничего другого и не ожидала услышать, — говорит Банти, возвращая оскорбленную даму в коробку. — И еще тебе на свадьбу нужен новый галстук — кстати, давай-ка сейчас сходим и ты выберешь.

— Нет! — кричу я, облачаясь в блейзер и берет. — Мне надо обратно в школу!
Звонок с обеда наверняка уже прозвонил («Руби, ты опять опаздываешь?»). Джордж смотрит на меня.
— А ты тоже идешь на свадьбу? — вдруг спрашивает он.
— Джордж, я тебя умоляю! — стонет Банти — ее брови в отчаянии ползут вверх. — Она — подружка невесты!
— Ты?! — недоверчиво переспрашивает Джордж.
— Я, — подтверждаю я, беспомощно пожимая плечами.
Меня не обижает его недоверие — я сама удивлена еще больше, чем он.
* * *

Я не просто подружка невесты, а главная подружка невесты! Мне приходится возглавить стайку непослушных, хихикающих миниатюрных подружек. Они все — родня Сандры, но свадебный этикет гласит, что в свите невесты должен быть и кто-нибудь со стороны жениха. Впрочем, когда дело дошло до выбора кандидаток с Марсовой ветви, Сандра как-то растерялась: все потенциальные подружки невесты со стороны жениха либо мертвы, либо в бегах, либо предаются духовидению, и никто из них, по мнению Сандры, не достоин рассыпать розовые лепестки у ее ног (на самом деле, к сожалению, никаких лепестков не рассыпают). Разумеется, будь я на ее месте (у алтаря), побоялась бы иметь у себя за спиной Дейзи и Розу. Так что остаюсь я. Ей бы выйти за пределы кровной родни и поискать среди свояков — вот из Люси-Вайды, к примеру, вышла бы просто роскошная подружка невесты. Наша кузина преобразилась из гадкого утенка в потрясающего лебедя — в мини-юбке, с макияжем как у Твигги

[54]
и волосами как у Сэнди Шоу.
[55]
Красивые костлявые ноги, затянутые в белые чулки, не помещаются в узких рамках жесткой скамьи в методистской церкви, где идет венчание. Люси-Вайде неудобно сидеть, и время от времени ей приходится расплетать ноги, выпрямлять их и снова сплетать, как две нитки шерсти, и каждый раз у священника стекленеют глаза и он путается в словах венчальной службы.

Методистская часовня на улице Святого Спасителя — огромная и гулкая, как пещера. Нечто среднее между масонским храмом и муниципальным бассейном. Оказывается, со стороны Сандры все методисты, и на «нашей стороне» циркулирует пугающий слух, что нас ждет «безалкогольная свадьба». Венчание, похоже, затянулось навеки; если бы не катакомбный холод в часовне и не бесчинства моих юных подопечных, я бы запросто уснула стоя (особенно потому, что, прежде чем изображать из себя прелестный букет, вместо завтрака проглотила две успокоительные таблетки из запасов Банти). Маленькие подружки невесты шаркают ногами, хихикают, ссорятся, роняют букеты, зевают и вздыхают, но каждый раз, как я сердито оборачиваюсь, принимают вид истинных ангелочков. Это похоже на игру в статуи — я жду, чтобы меня кто-нибудь наконец осалил, и тогда смогу огреть нарушительницу невестиным тяжелым букетом непахнущих роз, который мне сейчас приходится держать. Я в совершенно ужасном настроении — меня переполняет черная подростковая желчь, и знай я, что придется надзирать за детишками (откуда мне было знать: это моя первая в жизни свадьба), я бы еще сильнее брыкалась, когда Банти умоляла меня согласиться на эту должность.

Жених и невеста страшно напоминают (во всяком случае, со спины) фигурки на свадебном торте. Невеста в белом платье — из надежных источников (от Теда) известно, что она девственница. И в самом деле, лишь то, что мой дядя окончательно отчаялся в сексуальном плане, загнало его в свадебную ловушку. Он оттягивал женитьбу как мог — от первого свидания с Сандрой (поход в кинотеатр «Одеон») до встречи у алтаря прошло восемь лет. Когда трогательный романтический ультиматум, выдвинутый Сандрой («Либо ты назовешь дату, либо твои мозги будут по Кони-стрит совочком собирать»), не оставил Теду иного выхода, он назначил дату в как можно более отдаленном будущем. Откуда ему было знать, что на 30 июля не только выпадет финал кубка мира по футболу, но и что Англия будет играть против заклятых врагов нашей семьи — немцев!

Подружки невесты одеты в бледно-персиковый атлас из полиэстера. Наши платья, такие же, как у невесты — большие, круглые, пышные юбки и большие, круглые, пышные рукава-фонарики, — придают нам всем сходство с «Дамой в кринолине». Атласные туфельки выкрашены под цвет платьев, и букетики гвоздик у нас в руках — тоже, а на головах у нас обручи типа «Алиса» с искусственными розами персикового цвета, тугие, как орудие пытки.

Я героически подавляю один зевок за другим, но, к сожалению, усилием воли невозможно подавить позорное гулкое урчание, которое время от времени раздается у меня в животе. Стайка подружек невесты неизменно отвечает попугайным верещаньем и хихиканьем.

Священник спрашивает, нет ли у кого возражений против этого брака, и все смотрят на Теда: если кто и будет возражать против этого брака, то именно он. Но Тед мужественно подбирается, и венчание идет дальше почти без запинок, если не считать легкого заикания священника в моменты, когда Люси-Вайда пытается одернуть юбку, чтобы прикрыть промежность.

Моя первая свадьба весьма разочаровывает. Когда я буду выходить замуж, то не потерплю никакого персикового полиэстера. Венчаться я буду в очень старой церкви — тем более в Йорке их по паре на каждом углу. Может быть, в церкви Всех Святых на Мощеной улице — у нее такая красивая колокольня, похожая на волшебный фонарь. Или у Святой Елены, это церковь нашей собственной гильдии, лавочников. Это будет церковь, пахнущая старинным деревом и вся разукрашенная резьбой по камню, как брюссельским кружевом, с окнами из ромбиков, похожих на разноцветные леденцы. Она будет освещена рядами высоких белых свечей, а все скамьи и боковые часовни украшены гардениями, длинными плетями темно-зеленого плюща и восковыми белыми лилиями, похожими на ангельские трубы. У меня будет платье из старинного кружева, ниспадающее снежными вихрями, все перехваченное гирляндами и усыпанное розовыми бутонами, словно маленькие птички, которые помогали Золушке одеться на бал, порхали вокруг меня, прилаживая, закалывая и прихватывая. Во все время венчания будут звонить колокола, а я буду стоять в единственном луче света с пляшущими в нем пылинками. Гостей засыплют розовыми лепестками, а все мужчины будут в элегантных сюртуках (Тед даже новый костюм не позаботился купить ради торжественного случая). И никаких подружек невесты!

Одна маленькая полиэстеровая подружка невесты пачкает задник моей туфли, пиная его атласным мыском, а другая ковыряет в носу и размазывает извлеченную склизкую серую субстанцию по своему платью. Я шепотом велю им прекратить, и они в ответ строят мне рожи. Да когда же это кончится?

Наконец брачующиеся исчезают в ризнице и кто-то начинает вымучивать Баха из старого усталого органа, а конгрегация, расколовшись на «его» и «ее» стороны, яростно перешептывается, делясь полученными на данный момент впечатлениями. Триумфально блеет свадебный марш, и мы шествуем по проходу в окружении кретинских ухмылок, вызванных не столько радостью, сколько облегчением. «Ёперный театр, у меня мочевой пузырь щас лопнет», — произносит тетя Элиза в пространство, когда я прохожу мимо. Инопланетная парочка девочек-цветочков поворачивается, подобно роботам, на скамье, следя глазами за отвергнувшей их невестой, и слышен радостный возглас тети Глэдис: «Никто не свалился с ног, спасибо и на том».

Затем мы фотографируемся на ступеньках церкви — кажется, что это занимает больше времени, чем собственно венчание. В церковь прибывает следующая свадьба, обе группы наших гостей толпятся у церкви и смешиваются, дело в кои-то веки идет к свадебному приему, и лишь тогда увядшим подружкам невесты разрешают упасть в большой черный, перевязанный белыми ленточками «остин-принсесс», что дожидается на улице у церкви. Я непривлекательно дуюсь на заднем сиденье машины, чувствуя себя выросшей Алисой в Стране чудес, — огромная долговязая девица, втиснутая в кучу маленьких одинаковых девочек. Я едва успеваю забыться неспокойным сном, когда машина тормозит у отеля и нас высаживают. Вопреки опасениям, свадьба вполне «алкогольная», и бар отеля в Фулфорде переполняется так стремительно, словно мы не по городу в машине проехали, а совершили переход по пустыне Сахаре.

Стайка моих подопечных разлетается на все четыре стороны; каждую девочку обнимают родители и говорят ей, как она была прелестна, очаровательна, мила, восхитительна и так далее. Джорджа и Банти нигде не видно. В конце концов я вижу Джорджа в другом конце зала — он разговаривает с очень броско одетой женщиной: на ней ярко-синее платье-костюм, а сверху — обширное красно-белое соломенное сомбреро. При ближайшем рассмотрении это оказывается тетя Элиза со стаканом, заляпанным губной помадой, в одной руке и неврученным свадебным подарком в другой. Она прижимает меня к груди, покрывает обе щеки мокрыми поцелуями и сообщает, что я очаровательно выгляжу. Я не успеваю сделать ей комплимент по поводу патриотической гаммы цветов в ее костюме в такой важный для страны день, как она пихает мне в руки подарок и велит «сунуть в общую кучу — это просто полотняные салфетки» и «заодно» принести ей чего-нибудь поесть с общего стола.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь