Михаил Копица: «Мои гражданские чувства ущемлены тем фактом, что вместо выборов нам предлагают фейк»
На прошлой неделе в штаб Навального в Архангельске заглянул один из сторонников кампании, учитель истории, журналист, краевед Михаил Николаевич Копица. В беседе с волонтёром он рассказал, почему учителя клеймят оппозицию и психологически давят на школьников, выросла ли реальная зарплата учителей после «майских указов» Путина, как общество может пережить исторические травмы и есть ли у нас надежда на светлое будущее.
Энтузиазм по поводу режима улетучивается
— Михаил Николаевич, Вы работаете учителем в гимназии и открыто поддерживаете Алексея Навального. Не боитесь увольнения?
— Нет. Во-первых, руководство гимназии всегда вело себя со мной честно. А во-вторых, уволить учителя по причине того, что он поддерживает Навального, не позволяет трудовое законодательство. Незаконное увольнение всегда можно оспорить в суде, обычно это делается в виде давления и прессинга, когда человека вынуждают уходить с работы, но я не вижу причин опасаться этого прессинга.
— Принято думать, что учителя — одна из опор нынешней власти. Это люди, которые работают в бюджетной сфере, на которых всегда можно положиться, пообещав в будущем высокие зарплаты, пресловутую «стабильность». Так ли это?
— Я думаю, что учителя до сих пор не изжили травму девяностых, когда многие из них реально, и от этого никуда нельзя деться, оказались сильно маргинализированы. Это был крайне неприятный опыт, который для многих ассоциируется с унижением. Поэтому для большинства стигматизация оппозиции является вполне логичной вещью. Они говорят, что оппозиция — это те, которые хотят, чтобы было как тогда, в девяностые. Это, конечно, не так. Но я не могу осуждать их за это. Люди напуганы, у них накоплен негативный опыт, который они трансформируют в такие убеждения. С другой стороны, они ощущают, что реальная зарплата снижается, потому что все эти прекрасные индексации, которые были раньше и которые мы чувствовали по своему кошельку, уходят в прошлое. Очень многие связывают это с Крымом, с санкциями, с общей политической и экономической линией правительства. Если раньше критический голос звучал очень слабо, то теперь его никто не прерывает. Люди начали прислушиваться к тому, от чего раньше отмахивались.
— Предыдущая предвыборная программа Владимира Путина — «майские указы», обещания роста зарплат, в том числе учителям. Выполнил ли президент свои обещания?
— В последние 3-4 года зарплаты не только не выросли, но, например, в гимназии даже сокращены гимназические доплаты, которые раньше были. Можно сколько угодно говорить, что это связано с какими-то другими причинами. Но мы же все понимаем, откуда ветер дует. Могу сказать, что энтузиазм по поводу режима, нынешней политической ситуации, улетучивается, как чистый спирт, разлитый по ровной поверхности.
Выбор должен быть честным
— Почему вы лично поддерживаете кампанию Алексея Навального?
— Есть две причины. Во-первых, мне всегда интересно что-то новое. Когда я посещал встречу с Алексеем Навальным 1 октября в Соломбале, у меня было полное ощущение рок-концерта: что-то не вполне разрешённое, но очень любопытное. Видел много молодёжи, много своих учеников, встретил друзей. Помню, что на следующий день в учительской бурно обсуждалось событие. У некоторых учителей дети ходили на встречу, хотя они и пытались их удержать. Знаю одну женщину, которая пошла вместе со своим ребёнком, потому что одного было страшно отпускать. Я лично получил на встрече дозу драйва. Мне это понравилось, как понравилось бы всё интересное. Приехал бы Оззи Осборн, я думаю, было бы не хуже.
— А вторая причина?
— Она касается моих гражданских чувств, которые уязвлены тем фактом, что вместо выборов нам предлагают фейк, муляж. Под это всё заточено: государственная пропаганда, разного рода препятствия, которые чинятся независимым кандидатам. Я считаю, что выбор должен быть честным, настоящим, что следует пытаться, как бы не были невелики шансы. У меня нет никаких иллюзий на этот счёт, но мне всегда в таких случаях вспоминается миф о Сизифе Альбера Камю: камень скатится, но ты всё равно должен попытаться снова поднять его в гору. И делать это раз за разом, потому что иного смысла твоего существования просто нет.
— Видели ли Вы программу Навального?
— Знаю, что краеугольный камень — борьба с коррупцией. Это знают все более-менее продвинутые пользователи интернета. Кстати, очень забавно слушать реплики по этой теме. Когда, например, из уст учителей, носителей нравственности, звучат слова о том, что коррупция — это норма, что это вообще-то признак высокого уровня развития страны! Удивительная вещь, конечно.
— Это Вам лично говорят?
— Нет, мне такое не говорят. Я видел такие комментарии в интернете под роликами, в которых показано, как школьники подвергаются различного рода «проработкам» со стороны учителей.
Где стабильность, хочу я спросить?
— Навального часто обвиняют, что он якобы использует детей в своих интересах. Неужели старшеклассники такие неразумные существа, что не могут самостоятельно делать свой выбор относительно будущего страны?
— Когда школьники-кадеты поют гимны в честь Путина – это поощряемо, да? Хотя любому человеку в здравом уме понятно, что ни о каком выборе здесь даже близко речи нет. Слово «выбор» вообще не из лексикона тех людей, которые решили снять известный ролик про «дядя Вова, мы с тобой».
Я считаю нормальным то, что юношество интересуется протестом. Пять лет назад старшеклассники на вопрос о том, кем они хотят быть, очень быстро и без запинки отвечали «государственным чиновником». Вот это меня пугало по-настоящему. И было противно. Потому что думать так в 17 лет — это значит заколачивать гвозди в собственный гроб. То, что сейчас молодёжь пытается искать свой собственный путь, отделить себя от мира взрослых, — полезная и естественная вещь. За этим будущее. И мне ещё кажется, что мы, взрослые, им надоели со своим конформизмом, с беспрерывной оглядкой на власть, со своим страхом.
— На уроках Ваши ученики наверняка задают вопросы о том, что сейчас происходит в политической жизни страны. Что Вы им говорите?
— Я стараюсь на уроках не говорить о том, что не связано непосредственно с темой. Скорее, эти разговоры происходят кулуарно, после уроков. Те ребята, которым это интересно, уже устоялись в своих довольно независимых убеждениях. Обычно я говорю о том, что уже сказал выше: выборы должны быть настоящими, а не фейковыми. Всё-таки, как ни крути, пока наши любимые депутаты Конституцию не изменили, и мы остаемся демократическим государством, источником власти в нём является многонациональный народ.
— Периодически мы читаем новости о том, как в разных городах страны школьников прессингуют за то, что они носят значки с символикой кампании Навального, ходят на встречи с ним, становятся волонтерами штабов. Свежий пример — история 14-летней девочки из Калининграда, которую директор школы пугала постановкой на учет в ФСБ и полным отсутствием будущего. Вы как считаете — вправе учителя заниматься таким «воспитанием»?
— Это совсем не воспитание. Я бы назвал это насилием. Разного рода вербальное и психологическое насилие, к сожалению, является нашей повседневной практикой. Есть даже такая шутка, что основные методы педагогики — шантаж, подкуп и психологическое насилие. Мне очень жаль, что так поступают с этой девочкой из Калининграда. Но не нужно бояться. Потому что потеря самоуважения начинается именно с этого страха. В конце концов, для неё это будет очень хороший экзистенциальный опыт, а его важно получить именно в подростковом возрасте. В таких трениях и противодействиях формируется личность.
— Но как вы думаете, учителя, которые проводят эти «беседы», они по собственному порыву души это делают или по разнарядке сверху?
— Я склонен думать, что они действуют скорее по собственной инициативе, нежели по административному принуждению. Опять же, срабатывает бэкграунд девяностых: люди опасаются потери стабильности. Хотя где эта стабильность, я хочу спросить? Когда Путин шел на выборы 2012 года, он всё время говорил о ней. Тогда это было как жупел, везде вставляли это слово. Оглянитесь вокруг, покажите мне, где эта стабильность? Нет её.
Нужно больше рефлексии
— Михаил Николаевич, как вы думаете, к какому историческому периоду в прошлом России ближе всего текущий момент?
— Если сравнивать разные этапы и эпохи, то при любой детализации видно гораздо больше различий, чем сходств. Тем не менее на уровне обыденного сознания я вижу, что у нас сейчас процветает идеология осаждённой крепости, активизируются разнообразные маргинальные политические силы, которые в нормальной ситуации не могут иметь веса. Например, православные экстремисты или последователи движения «Суть времени», возглавляемого Кургиняном. Мы переживаем эпоху реакции и реваншизма. Это вечный маятник истории: либерализацию сменяет реакция. Сталинизм — это реакция на революцию начала XX века, а современный политический режим — результат реакции на распад Советского Союза. Я не хочу сказать, что это инспирировано кем-то. Это многогранный процесс, который сливается в поток-вектор, определяемый миллионами воль людей. Поэтому я и настаиваю на том, что трудно осуждать людей за травму девяностых или травму распада. Она сейчас имеет такой выход, но рано или поздно маятник в другую сторону качнётся.
— Как эту травму, о которой вы говорите, можно пережить?
— Нужно больше рефлексии. Хорошая прививка от реваншизма — свобода слова. Люди бы научились слышать и слушать разные стороны. Современное восприятие прошлого полифонично, и когда вы замыкаетесь в каком-то одном аспекте, то ничего хорошего из этого обычно не выходит.
— Вот вы говорите о травме девяностых — это было сравнительно недавно. А разве наше общество пережило травму, допустим, революции 1917 года? Или, скажем, травму, нанесённую Второй мировой войной, которую хорошо обнажила, кстати, недавняя общественная дискуссия вокруг выступления школьника в Бундестаге?
— А они накапливаются. К сожалению, работа с травмами в нашем обществе очень слаба.
— Кто этим должен заниматься?
— Журналисты, философы, историки в той мере, в которой они присутствуют в публичном пространстве и взаимодействуют с обществом.
— Но не государство?
— Наверное, и государство должно, потому что мы же видим примеры, когда преодоление травм — это часть государственной политики. Хотя обычно при таком изживании происходит новая травматизация общества. Например, попытки переживания травмы холодной войны и советского присутствия в Восточной Европе породили вещи, которые очень трудно принять. Историческую политику, например.
— Это то, чем министр культуры Владимир Мединский у нас занимается — приводит прошлое в соответствие с текущими политическими интересами?
— Вроде того. Но придумали это поляки на самом деле — управлять памятью о прошлом для того, чтобы допускать и пропагандировать определённые виды интерпретаций, а другие, наоборот, маргинализировать. Историческая политика, например, есть в Германии, где введена уголовная ответственность за отрицание Холокоста. Государство, наверное, должно этим заниматься. Но, если честно, я не уверен в этом. Потому что государство всегда ведёт себя как слон в посудной лавке. Лучше достичь общественного консенсуса по этому поводу. В тех странах, где он достигнут, — там всё нормально. В Норвегии, например. История там не является предметом раздора, раздрая общества. Норвежцы признали, что виноваты перед саамами, и извинились. Признали, что неправильно было подвергать репрессиям женщин, которые сожительствовали с нацистами во время оккупации, написали об этом книги, выплатили компенсации. В общем, они за всё хорошее против всего плохого. Как этого добиться в нашей стране, я не знаю. Могу только констатировать, что мы живём в полиисторическом обществе, среди войн памяти. Одни люди помнят одно, а другие — другое, хотя речь об одном и том же периоде в жизни страны.
— Сейчас общественное мнение тяжело, но всё-таки двигается в сторону перемен. На это, в том числе, направлены и усилия волонтёров команды Навального. Есть ли свет в конце тоннеля?
— Это не ко мне вопрос, конечно. Я только могу привести римскую пословицу: «Делай, что должно — и будь спокоен».