Маньяк

А дня через два, случилось вот что: собираясь встать после привычной процедуры облегчения, дядька вдруг сказал: «Подожди, ты тут мокренькая совсем, давай я тебя вытру». Не успев даже подумать над его словами, я почувствовала, что по моей пипке скользит что-то теплое, нежное, влажное. О, Боже, он лизал меня! Волны какого-то неведомого до сель чувства стремительно растекались по моему телу от прикосновений его языка. Дыханье у меня перехватило, а по спине побежали мурашки. «Вытирал» он мою писю недолго, меньше минуты, но это произвело на меня неизгладимый эффект. Я шла домой как опоенная, чуть не прошла мимо лотка с мороженым, а писька моя, несмотря на то, что дядька ее «вытер» совсем размокла, и даже трусы стали сырыми. Весь следующий день, сидя в школе на уроках, я думала о том, будет ли дядька «вытирать» сегодня мою пипку. И от таких мыслей трусы мои снова становились влажными. И вот после школы я снова встретилась в больничном скверике со своим извращенцем. Все прошло, как и обычно: я пописала, последние капли опять оросили его лицо, а я не встаю с подставок, жду чего-то. Дядька и спрашивает меня: « Вытереть тут у тебя?». Слова застряли в горле, но я только промычала что-то вроде «Угу!». Этот извращенец взялся за дело с большим энтузиазмом. Правда он это делал не так как ты, без всяких примочек, — просто лизал и всё. Но мне и этого было достаточно. Нет, я не кончала, как ты, наверное, подумал. Было очень приятно, но в этом я боялась сознаться ...

даже самой себе. Так у нас ним и повелось с того дня, что после моего освобождения мочевого пузыря его язык тщательно вылизывал мне всю промежность.

Осень уже стряхнула почти все листья с кустов в сквере, на улице стало ощутимо холодней, и не редким явлением становились тоскливые мелкие дожди, словно природа плакала по уходящим теплым денькам. В нашем укромном месте было уже не безопасно заниматься тем, чем мы занимались: стена зарослей становилась все прозрачней, и была вероятность того, что случайный прохожий может нас заметить. Но наши странные встречи продолжались. И вот шли мы как-то из школы с Галькой Филиппович, а та и говорит, мол, мороженного давно не ела, и вкус-то его забыла. И нашла на меня благодетель, я ей и сказала: «Подожди меня здесь, у входа в сквер, я минут через десять приду, и мороженым полакомимся». Галька осталась у кованой калитки, а я пошла по дорожке на встречу с дядькой, который как обычно уже поджидал меня в глубине сквера. Воровато оглядываясь, мы проскользнули с ним на наше место, я привычно одела протянутые им очки, встала на кирпичные подставки, а дядька лег внизу, разглядывая складки моих половых органов. Он почти каждый день их видел, и каждый раз смотрел с таким интересом, словно это было впервые! Я облегчилась, и его язык заскользил промеж моих ног. Опять мне было очень приятно, и я с грустью подумала, что скоро станет совсем холодно, листьев на кустах не будет, и наши запретные встречи придется прекратить. Взяв у дядьки денежку «на шоколадку», я побежала к Гальке. «Пошли, — говорю, — угощу тебя мороженым, раз ты так хочешь!» А дотошная Галька принялась выпытывать у меня, как мне так быстро удалось раздобыть деньги. Ничего об этом рассказывать я ей не собиралась, но Галька была такой занудой! Мне надоели ее расспросы, и я, взяв с нее честное пречестное слово, поведала ей вкратце, как я добываю деньги. От моего рассказа у нее отвисла челюсть, а растаявшее эскимо капало на ветровку. Кажется, она так больше ни слова и не сказала до тех пор, пока мы с ней не расстались. И в школе на следующий день она была, как чумная, даже не подошла ко мне ни разу. А, выйдя из школы после учебы, я увидала стоявшие в отдаление две милицейские машины. У меня тревожно забилось сердце, душу лизнуло нехорошее предчувствие. А когда из милицейской машины вышел мой отец, и направился мне навстречу, я все поняла. Он подошел ко мне вместе с двумя милиционерами, и только спросил: «Доча, это правда?». Я взглянула на плетущуюся за мной Гальку, но та стыдливо отвела глаза в сторону. Да, мой вчерашний рассказ так ее впечатлил, что она не удержалась и рассказала об этом своей матери. Та схватилась за голову — ужас-то какой! И на следующее утро нашла телефон моих родителей и сообщила им страшную новость, при этом клялась в достоверности информации. Отец мой, не долго думая, сразу отпросился с работы и побежал в ближайшее отделение. «Почему ты молчала об этом, Леночка?» — спросил меня отец в милицейском УАЗе. «Боялась!» — ответила я. Отец негодовал.

Машин милицейских оказалось четыре, просто две были без синих полос и мигалок, и милиционеры в них были в штатском. Со мной в сквер пошли двое в гражданской одежде. Я все надеялась, что перепутала график, и может, дядька сегодня не должен был придти, но нет, ошибки быть не должно. Потом я подумала, а вдруг его испугает дождь, который лил сегодня с самого утра? Тоже нет — дойдя до нашего места встречи, я увидела дядьку, который стоял под дождем мокрый, как верный пес, поджидающий свою хозяйку. Увидев меня в сопровождении мужчин, он насторожился, снял и протер свои мокрые очки, посмотрел на другую сторону дорожки, по которой уже приближались люди в форме, и, отшатнувшись, вжал голову в плечи. Ему быстро выкрутили руки, надели наручники и увели.

Приехав в центральный отдел милиции, меня в месте с отцом поместили в кабинет, где начали расспрашивать обо всем и записывать мои показания. Я отвечала очень сдержано. Тут в кабинет вбежал толстяк в милицейской форме, и по тому, что все вскочили с мест, я догадалась, что это начальник. « Всё, капец котенку, больше срать не будет!» — весело сообщил он грубым голосом. «Мы тут с этим ублюдком поработали, — кулак толстяка рассек воздух, словно он бил воображаемого противника в живот, — Он и раскололся до самой жопы! Соловьем сейчас поёт!» У меня зашумело в ушах, ладони взмокли. Я не выдержала и громко сказала: «Да ведь он мне ничего плохого не сделал!» Одутловатое лицо толстяка, выдающее пристрастие его обладателя к алкоголю, побагровело, глаза вылезли из орбит и бешено вращались. Он приблизился ко мне так, что в нос ударил тяжелый запах пота, табака и еще непонятно чего. «Девочка! — почти кричал он мне в лицо, — Я двадцать лет служу в милиции, и такого насмотрелся, что тебе и в страшном сне не приснится! Это же маньяк, понимаешь, МАНЬ — ЯК! Что у него на уме? Не знаешь? А вот я — знаю! Он сегодня тебе улыбается, а завтра — пельменей из тебя накрутит! Этих подонков надо стрелять, как бешеных псов!» Ну и так далее, в том же духе. От этого крика я так испугалась, что замкнулась в себе и больше на вопросы не отвечала. Но это милиционеров не тревожило, ведь теперь у них были признательные показания подозреваемого.

Меня после этого еще таскали то на осмотр гинеколога, то на какую-то психологическую экспертизу. Ничего серьезного они не выявили, и меня после этого оставили в покое. Только родители теперь смотрели на меня как-то странно, вроде как с сожалением. Как ни странно, Галька в школе никому ничего не сказала, и ни одноклассники, ни учителя об этой истории так и не узнали. Сама Галька подходила, извинялась. Но дружбы с ней у нас больше не было.