Любовь и ужас Ника Кейва (Часть 2)
Артикль
Карьера Кейва строилась в мире альтернативной музыки, а также художественной сцены Лондона и Берлина 80-х годов, поэтому в интересе к Богу и библейским образам, которые заметны во многих его песнях и в первом романе, нет ничего удивительного. И если сперва их воспринимали, как проявление трансгрессивной стилистической аффектации, то вскоре стало очевидно, что нужно зреть в корень. В середине 90-х он провёл лекцию для британского радио под названием «Плоть творит мир» в рамках религиозной программы BBC Radio и объяснил, как у него развился интерес к религиозному искусству в художественной школе («по большей мере, я думаю, для того, чтобы бесить своих преподавателей»), который привёл его к Ветхому Завету, чьи истории и персонажи подарили ему «неприятную и новую энергию» для песен. «Потопы, пламя и лягушки разразились из моего рта», — объясняет он. «И хотя я этого не замечал, но Бог говорил не только со мной, но и через меня, и Его дыхание было зловонным. Я стал проводником Бога, чей язык наполнен желчью и сиянием. И какое-то время меня это устраивало». Последняя строка из его лекции связана с его собственной потерей: «Как и Христос, я тоже произошел от имени собственного отца, чтобы сохранить Бога в живых».
Кейв рассказал о периоде, когда его вера в Бога была самой сильной, но при этом необычной и, возможно, корыстной — во времена, когда он попытался слезть с героиновой иглы. В интервью 2013 года он подводит итоги: «Я был ебнутым на всю голову. Я просыпался и шёл в церковь, заебанный как пёс. Значит, сижу я там обливаюсь потом и слушаю абсолютно всё, а затем забиваю и возвращаюсь домой, ставлюсь и покидаю мир, «живу в идеальной экзистенции». И хотя глубокий интерес к религиозным рассказам остались, он говорит, что как только бросил колоться, то и утратил веру.
Я бы мог спросить его об этом, но мне это не нужно. Возможно, потому что он предполагает, что я спрошу об этом, или потому что это тема, которая выходит на первый план в тяжелые времена, в одном из электронных писем он добавляет вопрос, который я не задавал.
«Верю ли я в Бога?» — вопрос. И вот, что он ответил:
«Мне важно, чтобы у меня, как у автора песен, была какая-то система убеждений, которая способна путешествовать и меняться под стать мне. Религия и атеизм похожи на петушиные бои, все спорят об одном и том же. Конечно, мои убеждения, как и их, не в силах выстоять перед подробным изучением и рухнут, но это потому что споры о существовании Бога, похоже, основываются на понятии истины. Как исполнитель, я не интересуюсь вопросами истины или, по крайней мере, истина на последнем месте для меня в значении и эмоциональном резонансе; значение, не в рациональном смысле, а скорее, в качестве её ценности. Поэтому, когда я слышу песни призывающие хвалить Господа, который на любом эмпирическом уровне вероятно не существует, я ощущаю глубокое уважение к этой человеческой потребности к явлению, которое настолько сильное, настолько отчаянное и так красиво абсурдно».
На следующий день он снова написал мне, один параграф, якобы о том, почему нам нравятся бабочки.
«Некоторые говорят, почему вы тратите время на веру в Бога, когда вокруг нас столько природной красоты и удивительных вещей. Некоторые говорят, что в бабочках столько же красоты, и я согласен, бабочки прекрасны, но если вы заставите человеческое существо внимательно присмотреться к бабочкам, а лучше вообще коллектив существ, они в конце концов упадут на колени и поклонятся этой бабочке. Таким образом люди объединяются. Я не думаю, что это демонстрация их глупости. Мне кажется, что в этом есть нечто милое. Пока кто-то не начинает утверждать, что его бабочка — настоящая бабочка, а ваша нет, и влетает на самолете в башни-близнецы».
Одна из самых великих песен Кейва "Mercy Seat" — признание человека из камеры смертников, которые сравнивает электрический стул с престолом Божьим на ковчеге. Кейв написал её в 1987 году, когда был поглощён работой над «И узре ослица Ангела Божия», а после отдыхал от романа таким образом.
И хотя он ясно осознает, что у этой песни есть потенциал — он играл её много раз в живьём, неоднократно пересматривал и менял аранжировку, отношение к ней неоднозначное. «Есть песни, которые, как я считаю, лучшие в моём творчестве, а "Mercy Seat" к ним не относится. В том смысле, что я очень удивился, что она так сильно понравилась людям».
Одним из таких людей был Джон Кэш, который сделал кавер на своем позднем альбоме. Однако песни различаются. В версии Кейва, человек из камеры смертников удивлённо утверждает, что «практически невиновен», что, кажется, предвосхищает окончательные строки песни: «и в любом случае я скажу правду, но, боюсь, что это будет ложь». Однако Кэш видел песню иначе; в его версии заключенный считает, что полностью «невиновен».
Я рассказал об этом Кейву, когда мы общались в Австралии.
«Серьезно, он так сделал?», — Кейв удивляется, как будто не в курсе, а затем говорит с нежностью в голосе о том, как обожает Кэша и понимает, почему он так поступил. Чем больше я думаю об этом, тем более абсурдным кажется мне, что Кейв не знал об этом поправке, и я понимаю, что его уклон от ответа должен подразумевать что-то ещё. Поэтому позже я отправляю ему письмо по электронной почте, чтобы вновь спросить об этом.
«Ну что же, «практически невиновный» намного лучше, чем «полностью невиновный», — подмечает Кейв, — мне нравится мысль, что человек считает, что он не виновен несмотря на то, что совершил преступление. Очень интересная мысль. «Полностью невиновный» подразумевает, что он не совершал преступление и ошибочно заключен под стражу и, следовательно, песня полностью нахуй бессмысленна. Но, эй, это же Джонни Кэш и я боготворил этого человека и для меня великая честь, что он поёт одну из моих песен и с моей стороны было бы полным свинством спорить».
Помимо написания песен, выступлений, создания саундтреков, романов и лекций Кейв за все эти годы занимался сценариями. Его первая удавшаяся сценарная попытка в жанре австралийского вестерна называлась «Предложение». Её снял друг Кейва и режиссер Джон Хиллкоат. Попытка была вполне удачной, чего нельзя сказать о следующих: «Мне всегда казалось, что в Голливуде твои воображаемые мечты можно воплотить, что, конечно, далеко не так. Понимаешь, всегда есть стая критиков, которые клюют твоё воображение. Тебе предстоит пройти всё это и надеется, что на выходе у тебя останутся хотя бы крохи твоей задумки». Похоже, Кейв ещё помнит жертвы, на которые пришлось пройти, когда он писал сценарий для другого фильма Хилкоата «Самый пьяный округ в мире», где главную роль исполнил Том Харди. «Я могу точно сказать, что больше никогда не буду этим заниматься».
Одна из самых запоминающихся историй Кейва связана с его нереализованной карьерой сценариста. Кейв познакомился с Рассел Кроу во время съемок «Предложение». Спустя некоторое время актёр позвонил музыканту.
«Он сказал, «Это Рассел, как продвигается твой сценарий?». И Кейв ответил: «Больше я никогда в жизни не напишу ни одного сранного сценария», потому что «Предложение» породило огромное количество проблем».
А затем Кроу попросил Кейва написать сценарий ко второй части «Гладиатора».
Предложение Кроу ошарашило Кейва, но не настолько, чтобы он не задал самый очевидный вопрос. «Я такой: «А разве ты не умер в первой части?», а он такой: «Что-нибудь придумаешь». Ему хотелось чего-то с мифологическими существами, мне кажется действие должно было происходить в ином мире — на небесах или в аду, или в чистилище, что-то в таком духе».
Сперва Кейв написал синопсис, который соответствовал инструкциям Кроу — «Рассел сражается с ограми или что типа такой хрени, правильно?». Вскоре Кроу вернулся после встречи с Ридли Скоттом. Сценарий весь был в красных крестах и пометках «Я не хочу снимать такой фильм». Скотт попросил Кейва пересмотреть множество фильмов Бергмана, которые подтолкнули музыканта к чему-то «более глубокому, вдумчивому и экзистенциальному». Заново вдохновленный Кейв сел и написал полный сценарий (который действительно назывался "Гладиатор 2"). Он утверждает, что когда писал его, то знал, что это никогда не снимут, поэтому решил полностью насладиться процессом.
В конце концов, Кейв придумал теологическую историю, в которой боги шантажировали гладиатора Максимуса, запертого в чистилище, чтобы тот убил последователей новой религии, чья популярность негативно отражается на старых богах. Эта религия, как выясняется, христианство. Между делом гладиатор разыскивает своего сына. «Всё стало намного блядь сложнее», — вспоминает Кейв.
По мере того, как фильм приближается к развязке Максимусу предстояло поучаствовать в Крестовых походах, мировых войнах и во вьетнамском конфликте. «Мне казалось, что Ридли оценит концовку, потому что за 20 минут демонстрируются все войны в истории человечества и неустанная машина войны», — говорит Кейв. Но на этом всё закончилось. «Рассел сценарий не одобрил. Ему хотелось полноценный мифологический экшн с убийствами драконов, морских монстров и так далее, что-то наподобие фильма «Ясон и аргонавты». Ридли похвалил сценарий, но сказал, что его никогда не получить снять».
Несколько лет назад черновик просочился в сети, и это странный и замечательный подвиг воображения. В конце фильма Максимус в галстуке и в черном костюме моет руки в уборной, затем идет по коридору и садиться за стол с десятью мужчинами в Пентагоне. Он смотрит на свой ноутбук и говорит другим: «Итак, на чём мы остановились?»
«Это было полностью выносящая голову вещь. Мне понравилось работать над ней», — говорит Кейв.
14 февраля 2017 года Ник Кейв, который не брался за поэзию, после записи Skeleton Tree в конце 2015 года, сел и начал работу над новым альбомом. «Я как бы принудительно отключаюсь, нахожу себя в бараках и сталкиваясь с большим мохнатым монстром, — говорит он, — неизвестно куда заведёт тебя лирика. Я взволнован, потому что меня переполняют слова. И чувство, что у меня есть новая лирическая уверенность, которая может отвести меня куда угодно».
Кейв всегда был верен своим рабочим привычкам. Многие годы он вставал каждое утро, надевал костюм, выходил из дома на Брайтоне и направлялся в свой офис, где окруженный книгами и искусством и другими вдохновляющими предметами, пытался работать. (Как он заметил несколько лет назад: «Раньше я туда ездил шесть дней в неделю, пока у меня не лопнуло терпение. Теперь я там и по воскресеньям, и мне ничего так»). Спустя месяц после смерти Артура он пытался вернуться к прежней рутине. Офис «стал тем местом, которое определило весь период, все эти месяцы я сидел, курил, пытался работать и так далее». Хватит. «Я больше не вернусь туда. Моей ноги там не будет».
Сейчас он работает из дому, сидя на чёрной софе в огромной спальне на втором этаже в передней части дома, окна которого выходят на сад и море. Я наведываюсь к концу второй недели написания статьи. Он неизменно вежлив и задумчив. На нём рубашка с воротником и брюки для костюма. Его скульптурные волосы, за которые он краснеет с подросткового возраста, являются самыми темными из черных, и я не могу не вспомните о ритуале окраски - «Я тщательно приготовлю пасту в миске» - в песне "Sick Bag", сюрреалистической эпической повествовательной поэме, которую он написал в туре в 2014 году, последовательности, которая включает в себя запоминающееся наблюдение:
Свет ванной комнаты жесток
Сменяю лица, чтобы перестать смотреть
на всё, как Ким Джон Юн
Взглянуть на всё, как Джонни Кэш
Иль кто угодно
Он приготовил мне кофе, а себе чай. Мы общаемся.
Такова его жизнь сегодня. «Я думаю, что мы с Сюзи просто оказались в альтернативной реальности, понимаешь, и нам понадобилось время, чтобы измениться и вернуться в наш мир, — размышляет он. «Мы были словно в аду. Раньше мы волновались за вещи, которые теперь просто кажутся роскошью в этом новом мире. Понимаешь, индульгенции. У нас произошли большие перемены. Я думаю, что нам стало действительно всё равно на многие вещи, которые волновали раньше, и, если можно так выразиться, гораздо сильнее стало чувство, что мы очень дороги друг другу. Я думаю, что для нас обоих это связано с тем, что мы не хотим причинять больше страданий в повседневной жизни, чем уже успели причинить. И я думаю, что мы стали лучше, если честно, по-моему. И у конфликта нет той соблазнительной энергии, которая была раньше».
Мы много обсуждали прошлое Кейва, который утверждает, что люди часто неправильно понимают его отношение к тому, чем он занимается, а это отношение никогда не менялось. Возможно, что людей смущает мрачный вкус нигилистических намерений. Возможно, это был его способ оказаться на сцене. Сам Кейв полагает, что, возможно, это просто его образ, которые не имеет прямого отношения к нему.
«Я имею в виду, что я никогда не был депрессивной личностью. Я всегда оптимистично настроен. В мире повсюду столько красоты. Понимаешь, я смотрю по сторонам и мир — это ахуенно восхитительное место. Я всегда так считал. Я не говорю это под влиянием момента, я всегда так относился к миру… Написание — это своего рода акт любви; вещь, приносящая удовольствие. Это очень позитивный поступок, ничего общего с грустью или депрессией или с чем угодно, независимо от того, что вы пишете ».
Много лет назад Нику Кейву пришла в голову идея возвести огромный бронзовый памятник себе самому в маленьком австралийском городе Уоррекнабел, где он родился. В те времена эта идея несла в себе сочетание концептуальной шутки, странного кинопроекта и преднамеренной глупости, потому что, естественно, идея вызвала пылкое возмущение у общественного мнения. «Некое извращённое очарование было во всём этом. Поставить статую в городе, где каждый будет говорить «Что это за хер вообще?». Идея была отвергнута администрацией города и выброшена в пустыню, как в фильме «Планете Обезьян», песок в конце концов поглотил её».
По иронии судьбы, спустя годы всё изменилось. Совсем недавно, говорит Ник, администрация города связалась с Кейвом и заявила, что заинтересована в возрождении этой идеи, и Кейву немного неловко. «Чем больше я заслуживаю статую, тем менее мне интересна эта идея».
Дизайн статуи и правда существует. Кейв выходит из комнаты и возвращается с прототипом бронзовой скульптуры — это сам Ник с длинными волосами, в набедренной повязки, героически изображенный на гордом жеребце, а его левая рука размахивает тем, что Кейв описывает как «вечное пламя».
Он ставит фигурку на каминную стойку рядом со статуей Иисуса, у которой тоже нет ничего кроме набедренной повязки. Пока мы общаемся, этот полуобнаженный дуэт наблюдает за нами.
Через некоторое время мы идём на обед в кафе за углом. Кейв живёт в Брайтоне уже 15 лет, и он говорит, что это прекрасное место, но данный период его жизни подходит к концу. «Нам просто стало сложно жить здесь». План состоит в том, чтобы переехать в Лос-Анджелес. Это новый старт, в котором нуждается вся семья.
«Не знаю, как объяснить. Просто все здесь пытаются быть великими и это в какой-то мере проблема. Когда я выхожу на улицы Брайтона, возникает ощущение, что мы снова всё вместе. И это слишком напряженно для меня. На самом деле, чересчур много воспоминаний. Мы действительно пытались остаться, но не можем пересилить себя».
В эссе и лекции «Тайная жизнь любовной песни» тогдашний сорокалетний Ник Кейв процитировал поэта Уистена Хью Одена:
«Спустя двадцать лет появилась некая ясность. Посреди безумия и хаоса, казалось бы, всё это время я стучал в один и тот же барабан. Моя творческая жизнь была сосредоточена вокруг попытки сформулировать почти ощутимое чувство потери, которое претендует на мою жизнь. Огромная зияющая дыра возникла в моем мире после внезапной смерти отца... Писание позволило заполнить мне эту пустоту».
Недавно Ник Кейв вновь обдумал эту цитату и заявляет следующее:
«Я всегда полагал, что главным трагическим событием, которое меня травмировало, была смерть отца. Тогда я и не подозревал, что ожидает меня впереди».
Оригинальная статья: GQ
Автор: Крис Хиз
Дата: 27 апреля 2017