Лондон

1599 год

21 февраля 1599 года в лондонском Сити был подписан документ, которому повезло сохраниться. Он был вполне скромен: простой договор об аренде, по коему некий Николас Бренд, владелец участка земли в Бэнксайде, разрешал возвести и эксплуатировать на нем театр. Необычная деталь: арендатором выступал не один человек, а группа людей, и в договоре было тщательно прописано долевое участие каждого. Половину аренды делили между собой братья Бёрбедж; другая поровну разделялась между пятью членами труппы Чемберлена. Один из них – Уильям Шекспир. Владельцем и руководителем нового театра стал коллектив. И так как термин «акционеры» еще не вошел в обиход, воспользовались бытовым: Шекспир и его товарищи-инвесторы именовались домовладельцами. Они сообща владели театром, которому полагалось и новое имя. Его назвали «Глобус».

Катберту Карпентеру было известно бабкино мнение, благо он чувствовал себя обязанным раз в неделю навещать ее и сестру. Бэнксайд считался Содомом и Гоморрой, театр – капищем Молоха. Но если, как думала бабка, Господь уже уготовил ему адское пламя, с этим оставалось только смириться. Поэтому Катберт охотно трудился в капище Молоха и был счастлив, как никогда.

Театр «Глобус» отличался прекрасной планировкой. Огромный открытый барабан восьмидесяти футов в наружном диаметре был не то что совершенно круглым, но, как большинство театров, многоугольным, насчитывая почти двадцать граней. В центре располагался просторный партер, окруженный тремя ярусами галерок. Большой была и сцена; в ее задней части высилась стена с дверями слева и справа, через них входили и выходили актеры. Над дверями, за которыми располагалась артистическая уборная, через всю стену тянулся балкон для менестрелей. Впрочем, его еще называли ложей лордов, ибо, когда спектакль шел без музыки, там любила сидеть светская публика, желавшая как посмотреть представление, так и снискать восхищение зрителей.

Над тылом сцены высоко возносился деревянный навес, укрепленный спереди по углам двумя прочными столбами. Его потолок, расписанный звездами, называли Небесами. Любимейшим устройством Катберта стал комплекс блоков и приводов, с помощью которого актеры парили над сценой.
И наконец, над крышей позади сцены торчала башенка, где в дни спектаклей сидел трубач, созывавший на представление весь Лондон.

Так и трудился Катберт весь март, апрель, и вот уже наступил май, а «Глобус» все разрастался, пока не достроили соломенную крышу, после чего художники принялись расписывать наружные стены фальшивыми окнами, классическими фронтонами и нишами, из-за чего тот сделался похож на блистательный уменьшенный аналог римского амфитеатра. Катберт же иногда, навещая бабку и будучи резко спрошен, где был, смущал ее заявлением:
– В ложе лордов, бабушка. А заодно, похоже, и небеса повидал!

Строительство близилось к завершению, и возбуждение труппы росло. О дерзком переходе через реку узнал весь Лондон. Джайлз Аллен, как и ожидалось, затеял тяжбу по поводу сноса постройки, но это лишь подогрело общественный интерес. Лондонские театралы были в восторге оттого, что труппа Чемберлена оставила в дураках зануду-олдермена. Сказывали, что немало повеселился и двор. Даже конкуренты – «Слуги лорда-адмирала» соглашались, говоря: «Вы отомстили за всех».

Что же касалось самого здания и его местонахождения, то труппа осталась довольна своим выбором. Единственным, если задуматься, недостатком, причем небольшим, был доступ.

Чтобы добраться до «Глобуса» пешком, приходилось идти через Лондонский мост, и это относилось ко всем, кроме жителей Саутуарка. Напрямик могли попасть сюда только жители восточной части Лондона. Однако прибывавшим с запада или от «Судебных иннов» приходилось долго шагать до моста или тратиться на паром, а шестипенсовик брали даже с компании в восемь человек – за судно, достаточно крупное, чтобы переправить всех. «Можем недосчитаться юных законников», – заметила Джейн Флеминг, но дел набралось столько, что беспокоиться об этой мелочи было некогда.

Для Флемингов новшества означали переезд, и в апреле отец Джейн начал переговоры с несколькими землевладельцами на предмет съема подходящего жилья неподалеку от «Глобуса», но подальше от борделей.
Однажды в начале мая Джейн возвращалась с осмотра примеченного отцом домика и повстречала Джона Доггета. Дел у обоих на тот момент не оказалось, и они отправились в «Джордж».

Джон был верен себе и пребывал в настроении бодром. С минувшей осени они виделись реже, но он, казалось, был в восторге от общества Джейн. Когда она сообщила о грядущем переезде в Саутуарк, он дружески улыбнулся и обронил:
– Значит, поселишься рядом с нами. Вот здорово!

И она поняла, что рада не меньше. С ним было настолько легко, что она не заметила, как пролетел час, потом другой. Вышло так, что Джейн, обсуждая «Глобус», совершенно случайно закончила посиделки словами о дорогостоящей паромной переправе. Доггет попросил повторить, затем почти минуту думал, а после расплылся в широченной улыбке:
– Пошли со мной, я кое-что покажу.

До мастерской Доггета они добрались, когда солнце уже садилось и рассылало по реке багряные дорожки. Потом Джейн удивленно следила, как Джон вытягивал доски и бревна, освобождая заднюю часть сарая. Он зажег два фонаря, повесил на балку и скомандовал:
– Отвернись.
Глядя в алевшие небеса, она слышала, как он стаскивал с чего-то дерюгу.
– Теперь смотри, – донесся голос.

И Джейн, к своему изумлению, различила очертания тайного сокровища Доггета – вытянутого, блескучего и великолепного в позолоте. Доггет сиял:
– Подойдет? Возить людей к «Глобусу»?
Он наконец нашел достойное применение барке короля Гарри.
– Можно брать по тридцать душ. Не утонет! – воскликнул Джон.
Следующие полчаса они испытывали ее, садясь то так, то этак и радостно смеясь, как пара проказливых ребятишек.
Уже в сумерках Доггет предложил Джейн проводить ее до дому.

Пьеса была готова.

Идею он почерпнул из «Венецианского купца» Шекспира. Негодяй пытается совершить великое зло, но силы добра побеждают. Довольно простой сюжет. Но Эдмунда особенно поразило то, что злодей был парией и отличался необыкновенной наружностью. Того-то он и хотел: мерзавца необычного, запоминающегося, страшного не только деяниями, но и внешностью. Кого-то загадочного. Но кого? Иезуита? Испанца? Слишком очевидно. Он рылся в памяти в поисках чего-то оригинального и вдруг вспомнил странного типа, двумя годами раньше угрожавшего ему возле медвежьей ямы: Черного Барникеля.

Темнокожий. Мавр-пират. Что может быть диковиннее и ужаснее? Публике будет глаз от него не оторвать.

Он вывел мавра отталкивающим, мерзким. Жутким, как Тамерлан, коварным, как Мефистофель. Его реплики и монологи были великолепны, ибо являли ужасные образы зла. В нем не осталось ровно ничего светлого. И в финале, угодив в собственные сети, он представал перед правосудием и, выказав себя еще и трусом, препровождался на позорную казнь. Отложив перо, Мередит исполнился уверенности: теперь-то его имя прославится.

Днем он решил выйти. И сделал то, чего не позволял себе давно: надел и галлигаскины, и белый кружевной воротник, и шляпу с пышными перьями.

Уже сгустились сумерки, когда Эдмунд и его спутница пересекли мост. Даму в портшезе несли двое слуг; он шагал рядом, галантно освещая путь фонарем. Они повстречались на пьесе, исполнявшейся «Слугами лорда-адмирала», и после в компании господ столь же светских отправились в ближайшую таверну ужинать. До сего дня Эдмунд знал свою спутницу лишь понаслышке, как приятельницу леди Редлинч, но та, похоже, имела о нем представление куда более полное, так как, заметив его в галерее, повернулась и лукаво произнесла: «Я вижу, мастер Мередит, вы снова нарядились джентльменом». И что бы она ни слышала от леди Редлинч, очевидно, ей того хватило, чтобы дать ему понять: нынешним вечером его место подле нее.

Они всего на секунду задержались в сотне ярдов к северу от моста, когда попались на глаза Джону Доггету и Джейн, возвращавшимся из лодочной мастерской.

Если бы они не остановились, если бы Эдмунд не заглянул в портшез, Джейн могла его и не узнать. Но он при этом держал фонарь близко к лицу. Ошибиться было невозможно. Островок света позволил ей даже издалека различить обоих: красивое, породистое лицо Эдмунда, наполовину скрытое тенью, и леди – писаную красавицу, чем-то его рассмешившую. Джейн увидела, как дама взяла его руку в свою. Секунду она думала, что Эдмунд отстранится, но нет. Джейн застыла на месте.

История повторялась. Ничто не изменилось. Девушка поняла это сердцем, и ее вдруг замутило.
Доггет, стоявший рядом, не сознавал, на кого она смотрит, и продолжал болтать. Джейн подтолкнула его, чтобы шагал дальше. Доггет немало удивился, когда спутница на ходу взяла его за руку.

Они были еще в пятидесяти ярдах, когда Эдмунд оглянулся и увидел их. Так и держа фонарь вблизи от глаз, он мог не узнать их в сумерках, когда бы не белая прядка в волосах Доггета. Присмотревшись внимательнее, он по походке признал и Джейн.

И на миг заколебался. Он знал об их дружбе. Нет ли между ними чего-то большего, о чем он не ведал? Промелькнула мысль: не любовники ли они, часом? Наверняка нет. Это немыслимо. Крошка Джейн никогда не пошла бы на это. Доггет лишь невиннейшим образом провожал ее домой. Но чем занимался сам Эдмунд? Не лучше ли ему отойти от портшеза?

Мередит чуть не пошел к ним. Но передумал. Во-первых, могло показаться, что он всполошился, а это было ниже его достоинства. Что же касалось утешения Джейн, то в душе ему стало бы стыдно от лицемерности этого жеста: он запросто может провести ночь в объятиях своей спутницы. Нет. Пусть думает что хочет. Такой добрый молодец, как он, мог поступать, как ему заблагорассудится. К тому же она могла и не узнать его.

Секунду спустя леди с Эдмундом свернули на запад, а Доггет и Джейн продолжили путь на север.

Прошла неделя, и ясным днем на Лондонском мосту появилась небольшая ликующая процессия. В первом фургоне, набитом костюмами, ехали Флеминг с сыном. Вторым правила его жена. Третьей катила открытая повозка, нагруженная реквизитом. Наверх взгромоздился Катберт Карпентер, чтобы ничего не упало. В четвертой повозке, тоже полной реквизита, ехала Джейн, а в пятой – Доггет.

Содержимое повозок напоминало карнавальное оснащение. Там были трон, остов кровати, золотой скипетр, золотое руно, лук Купидона и колчан, дракон, лев и адская пасть.
[54]
Были ведьмин котел, папская митра, змея, бревно. Доспехи, копья, мечи, трезубцы – осколки легенд, суеверий и истории. Прохожие таращились и потешались над этим удивительным скарбом, а ездоки весело махали с повозок.

«Глобус» был готов к открытию, Флеминг переселился в Саутуарк, и наступила пора переправить содержимое склада в новый дом. И в этой компании не было человека счастливее Джейн, благо та приняла важное решение.
Мередит ей надоел. Взамен она выбрала Доггета. С тех пор как они пришли к взаимопониманию, она испытывала редкостные покой и счастье. Ей не терпелось сообщить об этом Эдмунду.

Двумя днями позже Эдмунд Мередит начал тревожиться за свою пьесу. Прошла уже неделя, как он вручил ее Бёрбеджам. Дни текли, и он ждал, терзаемый сомнениями. Поэтому его не обрадовал Уильям Булл, явившийся через два дня после встречи Эдмунда с актерами.
– По-моему, пора мне самому навестить Бёрбеджей, – невозмутимо сказал родственник. – Пусть гонят мои пятьдесят фунтов.

– Ни в коем случае! – вскричал Эдмунд. Он не мог сказать Уильяму, что Бёрбеджи считали кредитором его самого. – Хуже тебе ничего не придумать! – выпалил он. Ему стало неуютно при мысли, что Бёрбеджи откажутся от пьесы, если сочтут, что ничего ему не должны.
– Почему?

– Потому что они утонченны! – Эдмунд лихорадочно соображал. – Полны странного юмора! Угрюмы. Вспыльчивы. «Глобус» впервые за три года принесет им прибыль, и ты не единственный, кому они задолжали. Я убедил их заплатить тебе в первую очередь, – соврал он. – Но если ты явишься к ним сейчас, когда они заняты первыми спектаклями – помилуй, братец, поставь себя на их место! Они придут в бешенство. И будут правы, – добавил Эдмунд, ловко разыгрывая негодование. Он посмотрел на Булла и предостерегающе воздел палец. – Они заставят тебя ждать по-настоящему.

– Думаешь? – Булл заколебался.
– Уверен.
– Ладно, – вздохнул Булл, готовый уйти. – Но я полагаюсь на тебя.
– До гробовой доски, – отозвался Эдмунд с несказанным облегчением.
На следующий день Бёрбеджи уведомили его, что пьеса будет сыграна через неделю.

Еще бледнело утреннее солнце, покуда Джейн ждала Эдмунда у «Глобуса» за день до премьеры. Она оделась в зеленое. Прохладный ветерок с Темзы трепал ее рыжие локоны.

Она приготовилась. Торжества не осталось – на самом деле она немного нервничала, но твердо знала, как поступит: скажет ему, что выходит замуж.
Эдмунд должен был скоро прийти, так как на утро назначили генеральную репетицию его пьесы. Бёрбеджи постарались на славу, и жаловаться ему было грешно. На двери «Глобуса» позади Джейн красовалась печатная афиша:
«ЧЕРНЫЙ ПИРАТ»
СОЧИНЕНИЕ ЭДМУНДА МЕРЕДИТА

Тысячный тираж распространили по тавернам, «Судебным иннам» и прочим местам сбора театралов. Был нанят и зазывала, который объявлял об этой и других новинках нового театра.
Джейн слышала от отца, что пьесу взяли не без сомнений. Один из братьев хотел, чтобы ее переписали. Однако из-за долга и помощи при аренде решили оставить как есть, но прогнать побыстрее, в летнее предсезонье, пока еще не закончилось обустройство. Настоящий сезон открывался осенью новой шекспировской пьесой.

Так или иначе, Джейн больше не заботила пьеса Мередита, плоха ли та были или хороша. При виде его она подобралась.
Нынче Эдмунд оделся просто – ни модного наряда, ни шляпы. Походка, обычно бывавшая с ленцой, стала поспешной и даже нервозной. По мере его приближения Джейн показалось, что он отощал, вдобавок был смертельно бледен. Эдмунд кротко поздоровался.
– Сегодня репетиция. – Он так помрачнел, что с тем же успехом мог сказать «похороны». – Вот все и услышат.

Посещаемость в театрах обеспечивалась постоянной сменой репертуара. С повторным показом вещей любимых – «Ромео и Джульетты», например, – и новых пьес, которые, если не нравились, игрались единожды, актерам приходилось давать по нескольку спектаклей в неделю. Репетиции были чрезвычайно короткими, и актер, вызубривший свою роль, мог даже не знать всего сюжета до самого последнего прогона.
– Что обо мне говорят?
– Не знаю, Эдмунд.
Он посмотрел на нее с надеждой:

– Мне сказали, она до того удачна, что им захотелось поставить ее сей же час.
– Радуйся, коли так.
– Я пригласил всех друзей. – Эдмунд просветлел лицом. – Роуз и Стерн обещали привести двадцать человек. – Молодой человек не сказал, что в поисках поддержки написал даже леди Редлинч. – Но я боюсь партера, – вдруг признался он.
– Почему?

– Ох… потому что… – Эдмунд замялся, и Джейн смешалась, прочтя в его глазах чуть ли не мольбу. – Вдруг освищут? – И, не успела она ответить, добавил: – Как по-твоему, не мог бы Доггет или кто-то еще привести друзей? Для укрепления партера?
– То есть мне что же – попросить его? – Джейн помолчала. Беседа отклонялась от запланированного русла. Она резко сменила тему. – Эдмунд, мне нужно сказать тебе кое-что еще.
– Еще? О пьесе?

И тут она осеклась. Он был настолько испуган, беззащитен – совершенно не тот уверенный малый, какого она знала. Нет, поняла она, не сейчас. Это может подождать.
– Все будет хорошо, – сказала Джейн взамен. – Наберись мужества.
И, впервые ощутив себя больше матерью, чем любящей подругой, она подалась к нему и поцеловала.
– Ступай, – велела Джейн. – Удачи.

Беседуя, они не заметили пары голубых глаз, пристально наблюдавших за ними. Лазурных очей, которые, теперь отвернувшись, подернулись странной дымкой.

Черный Барникель прибыл в Лондон всего два дня назад и не собирался задерживаться. Его корабль готовился отплыть с грузом сукна. По завершении этого дела тот, зафрахтованный купцами из Нижних стран, отправлялся в Португалию. За последние два года бурная жизнь забрасывала Черного Барникеля на Азорские острова и в обе Америки. Итогом его стоянок в далеких портах явились рождение двоих детей, о которых он знать не знал, и драгоценные слитки, которые он, по рекомендации биллингсгейтских родственников, сложил в хранилище олдермена Дукета. Но он рассчитывал разрешить в Лондоне и другое дело. Посовещался с близкими, Дукетом и еще парой знакомых, но все они дружно не выразили никакого воодушевления, оставив Орландо Барникеля в состоянии крайней неуверенности.

Поэтому он был заинтригован накануне афишей «Черного пирата», вывешенной в трактире. Он вспомнил свой разговор с юным хлыщом при последнем визите и прикинул, не Мередит ли это. С утра он пошел из любопытства взглянуть на новенький «Глобус» и поразнюхать, что к чему. Теперь же он сразу узнал Мередита, едва увидел его с Джейн. Он вспомнил и девушку, которую тоже тогда приметил возле медвежьей ямы. Это был Мередит, никаких сомнений не осталось. А в пьесе, смекнул Барникель, должно быть, выведен он сам.

Как там выразился этот брехун – сумеет представить его хоть героем, хоть злодеем? Если весь Лондон заговорит о мавре-герое, то ему это будет весьма и весьма на руку. Молодой Мередит мог оказаться как нельзя кстати. Но образ злодея его совершенно не устраивал.

Небо хмурилось, толпы стягивались к «Глобусу». По мосту тянулись небольшие компании; на реке новый паром Доггета уже сделал три ходки с северного берега.

Даже на серой Темзе преображенная барка короля Гарри смотрелась великолепно и ровно отсвечивала отделкой, выдержанной в золотых и алых тонах. Над золоченой каютой горделиво развевалось полотнище с изображением «Глобуса». Шестеро крепких гребцов, среди которых двое приходились Доггету родственниками, перевозили по тридцать пассажиров зараз, получая с каждого по полпенни. Барку уже использовали для рекламы театра и его пьес с раздачей афишек до Челси вверх по реке и до Гринвича – вниз.

Трубач, засевший в башенке на крыше «Глобуса», дважды протрубил, возвещая начало спектакля в два часа дня. Вечерние представления были, конечно, запрещены, потому что никто не хотел, чтобы темные улицы наводнились толпами; играть не разрешалось даже во вторую половину дня, дабы не отвлекать простолюдинов от вечерней службы. Поэтому елизаветинский театр был вынужден открываться вскоре после полуденной трапезы.

Один из бородачей Бёрбеджей стоял в дверях, следил за прибытием публики и спокойно подсчитывал выручку. Место в партере стоило пенни, на галереях – двухпенсовик. Ложа лордов на задах сцены, куда входили по лестнице за артистической уборной, предоставлялась в этот день за шесть пенсов. Театр еще не заполнился и наполовину – душ семьсот; не катастрофа, но для повтора маловато, если только пьесу не примут на ура. Роуз и Стерн, обещавшие двадцать друзей, привели семерых. Ложа лордов пока пустовала. Леди Редлинч не пришла.

А в костюмерной возникла проблема совершенно другого рода.
Эдмунд заполошно озирался. Перед ним стояла пятерка актеров, включая братика Джейн. Где же остальные трое? Уилл Шекспир извинился и отказался еще в начале репетиций, но это, по мнению Эдмунда, было понятно, так как тот работал над собственной пьесой. Вчера, однако, на прогоне присутствовал полный состав.
– Ричард Коули заболел, – доложил один.
– У Томаса Поупа сел голос, – печально сообщил Флеминг.

Что же касалось Уильяма Слая, о нем ничего не было слышно со вчерашнего дня. Он просто исчез.
– А продублировать никак? – взмолился Эдмунд, лихорадочно соображая, как это сделать.
Поизучав сценарий несколько минут, он ухитрился парой мелких изъятий прикрыть Поупа и Коули, но без Слая было не обойтись.
– Не выйдет, – заключил он. – Это невозможно.

Эдмунд потерянно оглядел собравшихся. Его пьеса – все, ради чего он трудился, – погибла волею случая в последнюю минуту. Публике придется вернуть деньги. Это не укладывалось у него в голове. Актеры озирались в молчаливом смятении, пока вдруг не подал голос братишка Джейн:
– Может, вы сами сыграете?
Все с любопытством взглянули на Эдмунда.
– Я? – Он тупо уставился на них. – На сцену?
Он был джентльмен, а не актер.
– Похоже, лучше и не придумаешь, – согласился Флеминг.

Его продолжали рассматривать.
– Но я никогда не играл, – растерянно возразил Эдмунд.
– Вы знаете пьесу, – напомнил мальчонка. – Да больше-то все равно никого нет!
И после долгой, мучительной паузы Эдмунд осознал его правоту.
– О боже, – выдохнул он.
– Я пошла за костюмом, – сказала Джейн.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь