Лондон

– Мы уповаем на удобный случай, – сказал Кромвель. – Только и всего. В конце концов, – напомнил он, – кто мог предугадать, когда все началось, столь поразительный итог истории с Болейн? Тем не менее для нас, реформаторов, он оказался редким подарком, ибо вынудил короля порвать с Римом. Мы можем опереться на это.

– Пусть король отлучен, – возразил Томас, – пусть терпит выходки Кранмера, коли тот ему нравится, но все равно, похоже, ненавидит еретиков ничуть не меньше, чем прежде. Он и на дюйм не продвинулся к реформам.
– Терпение, – буркнул Кромвель. – На него можно повлиять.
– Но как? – вскричал Томас. – Какими доводами?
Кромвель лишь улыбнулся.

– Вижу, – заметил он, качнув головой, – что ты все еще ничего не знаешь о государях. – Кромвель спокойно посмотрел ему в глаза. – Если хочешь повлиять на государя, юноша, то забудь о доводах. Изучай человека. – Он вздохнул. – Генрих любит власть. В этом его сила. Он крайне тщеславен. Ему хочется выглядеть героем. В этом его слабость. И он нуждается в деньгах. Это его потребность. – Глазки Кромвеля сверлили Томаса. – Мы горы свернем тремя этими рычагами. – Теперь он улыбнулся. – Мы можем даже, юный Томас Мередит, осуществить в Англии религиозную реформацию. – Он потрепал молодого человека по руке. – Дай мне срок.

Поэтому сейчас, глядя в тревожное лицо сестры, Томас гадал, как ответить. Он уже достаточно протрезвел, чтобы в ужасе осознать, что выболтал слишком многое. Придется идти на попятную.
– Я не протестант, – заверил он ее. – Как и никто другой при дворе. – Он улыбнулся. – Ты слишком много переживаешь.

Но она видела его глаза. И понимала, что он лжет. Хотя Сьюзен ничего не сказала, ей было больно осознавать, что, совершались ли циничные маневры при дворе или нет, с этого дня она больше не может доверять брату.

Сьюзен была расстроена, разочарована, но не позволила этому делу завладеть ее мыслями. К счастью, Роуланд не участвовал в беседе. Она же не стала его просвещать. Если Томас в известном смысле был для нее потерян, она не хотела возлагать бремя своей печали на мужа, который трудился не покладая рук. Она напомнила себе, что должна быть ему достойной женой и опорой.

Женщина испытывала опустошенность лишь иногда, оставаясь дома одна. Она признала в этом чувстве нравственное одиночество. Ей отчаянно хотелось снестись хотя бы с Питером, но тот сообщил в последнем письме, что достаточно оправился для паломничества к каким-то великим святыням, и она даже не знала, куда писать. Пока же Сьюзен продолжала время от времени принимать в доме Томаса, смотреть на его забавы с детьми и притворяться, будто все в порядке.

Идея посетить Гринвич принадлежала Сьюзен. Ей всегда хотелось осмотреть величайший дворец. Узнав же одним осенним днем, что короля Генриха не будет, а Томас и Роуланд поедут туда по делам, она напросилась в спутницы.
День радовал. Томас обвел их вокруг огромного прибрежного дворца. Он даже обеспечил им покои для ночлега, чтобы вернуться в Челси утром.

Незадолго до заката троица поднялась по широкому зеленому склону за Гринвичским дворцом. Они быстро дошли до окраины Блэкхита и вернулись на вершину склона посмотреть на заход солнца. Вид открывался поистине замечательный. Чистое небо над головой; с востока, от эстуария, задувал прохладный ветерок, тогда как на западе раскинулись длинными тяжами серые облака с пламеневшими краями. Ниже ловили последние солнечные лучи дворцовые башни. Слева просматривался весь Лондон, а дальше на запад струилась золотистая лента Темзы. Они любовались несколько минут, затем, когда солнце скрылось за облаком и пейзаж окрасился в серый цвет, Томас вдруг указал на дептфордскую верфь, что была выше по течению, и воскликнул:

– Смотрите!
Ни один монарх не делал для флота больше, чем король английский Генрих VIII. Там стояло несколько кораблей, включая огромную шестисоттонную «Мэри Роуз», но гордостью флота был «Генрих милостью Божьей», крупнейший на тот день английский военный корабль. Он только-только скользнул в реку, вынырнув из леса мачт у дептфордских верфей.
Сьюзен, обмирая до немоты, следила за выходом четырехмачтового корабля на середину реки. Матросы любовно называли его «Великим Гарри».

– Весит за тысячу тонн, – благоговейно пробормотал Томас.
Казалось, что корабль затмил собой самую реку.

Затем «Великий Гарри» вдруг развернул церемониальные паруса, украшенные золотом. В сей же миг сквозь прореху в западном облаке прорвался, словно в ответ, сноп солнечных лучей. Он волшебным образом объял корабль с его парусами и золотисто-красным свечением на фоне темневшей реки, и тот уподобился сказочному судну – блистательный, нереальный и столь прекрасный, что у Сьюзен захватило дух. Видение длилось около минуты, пока солнце не скрылось вновь.

Таким бы это чудесное зрелище и сохранилось в памяти Сьюзен, если бы капитан не пошел еще на один маневр. Как только солнца не стало, по всей длине корабельного борта резко распахнулись затворы, выстроенные в два ряда, и из темных глубин выскочили жерла двух десятков пушек, вмиг превратившие большой корабль из золотистого призрака в свирепую и мрачную машину войны.
– Такая пушка может разнести дворец в щепки, – восторженно заметил Томас.
– Великолепно, – согласился Роуланд.

Но Сьюзен военный корабль наполнил ужасом. Она вспомнила другое преображение, которое наблюдала в летнем саду. Казалось, что корабль золотой и корабль суровый с его тупыми и грозными пушками суть два лика самого короля. И пока мужчины довольно следили за медленным движением «Великого Гарри» вниз по течению, ей было до странного неуютно. Легкую дрожь, пробежавшую по телу, она приписала действию восточного ветра, от которого уже становилось зябко.

Молодой человек подошел к Томасу, когда они стояли в передней, где обшивка темного дерева приятно блестела в свете свечей.
– Секретарь Кромвель будет ждать вас утром, – сообщил он глухо и с улыбкой продолжил: – Решено. Нам предстоит быстро составить новый парламентский акт.
Не понимая, в чем дело, Сьюзен взглянула на Роуланда, но и тот пребывал в неведении. Тут она даже впотьмах заметила, что Томас зарделся.
– Что за парламентский акт? – спросила она живо.

Молодой человек секунду колебался, но потом усмехнулся и произнес:
– К ночи это перестанет быть секретом, так что могу сказать. Он будет назван Актом о превосходстве.
– О чем же он? – поинтересовалась Сьюзен.
– Ну, Томасу лучше знать, – ответил он бодро, – но главные положения таковы… – И молодой человек пустился в объяснения.

Сначала Сьюзен не улавливала смысла этого нового акта. В нем будто заново перечислялись уже свершенные Генрихом деяния в ссоре с папой: присвоение причитавшихся Риму средств, обеспечение наследования и многое другое. Но по мере того как молодой человек продолжал, глаза Сьюзен открывались все шире.
Тут наконец подал голос Роуланд:
– Ни один король не выступал с такими притязаниями!

Властью своего нового титула «высший глава Церкви» Генрих намеревался не только присваивать все сборы и назначать епископов и даже аббатов – такие попытки уже предпринимались могущественными и алчными средневековыми королями. Кроме того, он лично утверждал все доктрины, всякую теологию, ведал всеми духовными вопросами. Такое не приходило в голову ни одному средневековому государю. Он собирался, таким образом, одновременно быть королем, папой и церковным советом. Это была дерзость. И, словно желая нанести последнее оскорбление, он произвел Кромвеля в наместники и поставил его над всей Церковью – священниками, аббатами и епископами, которым предстояло отчитываться во всех делах перед суровым королевским секретарем.

– Король приравнивает себя к Богу! – воспротивился Роуланд. И тихо добавил: – Это будет концом Церкви, какую мы знаем.
– Генрих – добрый католик, – ответил Томас, переходя в оборону. – Он защитит Церковь от ереси.
Сьюзен молчала.
– А вдруг король передумает? – не отставал Роуланд. – Вдруг Генрих захочет упразднить реликвии? Или перекроить мессу? Что, если он возьмет и перейдет в лютеранство?
Никто не ответил.

– Понимаете, будет и еще один акт, – продолжил молодой человек. – Акт об измене. В ней будет повинен любой, кто посмеет возразить против Акта о превосходстве. Это означает смерть, – пояснил он без всякой нужды.
Сьюзен начала дрожать и посмотрела на Роланда.
– Мы не изменники, – сказала она твердо, как только могла. – Если акт примут, мы подчинимся.
Но Роуланд не поднимал глаз.

Женщина понимала, что чувствовал супруг, пока шли недели и Акт о превосходстве рассматривался в парламенте. Она испытывала то же, но знала, что не имеет права это показать. Сьюзен попала в поистине странное положение защитницы короля, единомышленницы брата, которого подозревала в еретичестве, – все, что угодно, только бы переломить критику мужа.

– В практическом смысле это ничего не меняет, – убеждал его Томас снова и снова. – Дело не только в том, что Генрих – верный католик, даже самые умеренные реформы будут рассматриваться епископами и парламентом. Вере ничто не грозит.

Противников в парламенте нашлось меньше, чем ожидала Сьюзен. Она поняла, что причиной тому отчасти была позиция, изложенная ей женой соседа. «Пусть лучше Церковью руководит наш английский Гарри, чем какой-нибудь итальянец из Рима, который ничего про нас не знает», – заметила та. Другие же, подозревала Сьюзен, – и даже епископы вроде Кранмера – могли быть тайными реформаторами, считавшими, что смогут добиться большего в обособленной Английской церкви. Но в первую очередь она поняла, наблюдая за беспощадным секретарем Кромвелем в действии, основную причину, по которой парламент покорялся королевской воле. Страх. И Сьюзен, вспоминая «Великого Гарри», под позолотой которого таились смертоносные пушки, в душе понимала, что мрачный государственный корабль продолжит плавание.

– Мы должны подчиниться закону, – тихо говаривала она.
Скромным утешением являлось только одно. В отличие от весенней истории с узакониванием престолонаследия, никто не заговаривал о поголовной обязанности присягать. Вздумай кто-то из подданных Генриха порицать новый акт публично, это было бы изменой, но несогласные могли, по крайней мере, страдать молча.

Этому, как сознавала Сьюзен, и предавался ее дорогой супруг. Он выполнял свою работу механически; какое-то время казался смертельно больным и утратил былую живость, хотя впоследствии немного взбодрился. Когда осень сменилась зимой, он погрузился в угрюмое безмолвие и даже в постели вел себя иначе – любострастие сохранилось, а радость исчезла. Что касалось Сьюзен, то она смотрела на детей и терпела, стараясь не обнаружить понимания его правоты и зная, что должна любой ценой защитить семью.

Год близился к концу, и ей отчаянно не хватало Питера.

Холодным декабрьским днем Сьюзен отправилась в город. Она зашла на Патерностер-роу – улочку возле собора Святого Павла, где обосновались книготорговцы. Там она купила Роуланду книгу в подарок на Рождество. Довольная приобретением, она направилась по Чипсайду и по наитию свернула в переулок близ Сент-Мэри ле Боу. Через несколько секунд она вошла в церковь Святого Лаврентия Силверсливза.

До чего же тепло было в этой церкви с темной крестной перегородкой, витражными окнами и десятком свечей, мерцавших перед статуей Пресвятой Девы! Благоухало ладаном. Церковь хорошо передавала самую суть праведного служения ее брата. Закрыв глаза, она почти ощущала его присутствие.
А потому слабо вскрикнула, когда обернулась и увидела, что тот стоит рядом.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь