Лондон

Хэмптон-Корт
1533 год

Ей не следовало входить в сад. Услышав шепот, она должна была пройти мимо. Разве не предупреждал ее брат о таких вещах?

Знойный августовский день, чистое синее небо. В огромном оленьем заповеднике на Темзе, в десятке миль вверх по реке от Лондона, под теплым солнцем высился величественный, красного кирпича, дворец Тюдоров – Хэмптон-Корт. Через зеленые лужайки перед дворцом до нее долетал далекий смех придворных. Еще дальше в парковых деревьях виднелся олень, осторожно ступавший крапчатой тенью. На ласковом ветерке слабо пахло скошенной травой и вроде как жимолостью.

Она ушла на берег, желая побыть одна, и только сейчас, миновав ограду, услышала перешептывания.

Сьюзен Булл было двадцать восемь лет. В те годы предпочитались лица овальные и бледные, она же отличалась приятно правильными чертами. Считали, что главным ее достоинством были волосы. Не будучи заколоты, они спадали запросто, обрамляя лицо, и лишь немного вились на плечах. Но всем запоминался цвет – темно-каштановые с теплым золотистым отливом, они блестели, как полированное вишневое дерево. Такими же были глаза. Но сама она втайне больше гордилась тем, что родила четверых и не утратила стройности. Ее наряд был прост, но элегантен: накрахмаленный белый чепец поверх аккуратно собранных волос и светло-коричневое шелковое платье. Скромный золотой крестик на шее говорил, что она искренне предана своей вере, хотя многие придворные леди ходили так же, выказывая модную набожность.

Она не хотела сюда приезжать. Придворные неизменно казались исполненными фальши, которую она ненавидела во всех проявлениях. Нет, ее бы здесь не было, если бы не обязательства. Сьюзен вздохнула. Все это было идеей Томаса.
Томас и Питер были ее братьями – на удивление разными. Томас считался в семье любимцем: энергичный, смышленый, милый, своенравный. Она, безусловно, любила его, но с оговорками. С серьезными оговорками.

И Питер – надежный, основательный Питер. Он был ей ближе, хотя и приходился братом лишь по отцу. Именно Питер, старший в семействе Мередит, занял место их отца, скончавшегося в молодости. Питер, который был и неизменно будет совестью семьи. Сьюзен не особенно удивилась, когда он принял сан, предоставив Томасу заниматься делами мирскими.

Отец Питер Мередит был лучшим приходским священником в Лондоне. Рослый, лысеющий, с приятной полнотой в сорок с небольшим лет, он успокаивал своим присутствием столь же привычно, сколь и желанно для паствы. Он был умен и стал бы блестящим богословом, когда бы не некоторая леность в молодости. Человеку честолюбивому было нечего делать в приходе Святого Лаврентия Силверсливза. Но он был доволен. Отремонтировал церквушку, и та под его надзором обогатилась двумя красивыми витражными окнами. А еще знал поименно всех детей в округе. Женщинам нравилось его дружелюбие, благо те знали, что он исправно блюдет целибат. С мужчинами он умел выпить, не теряя веселого достоинства. Соборовав умирающего, неизменно держал его за руку до самого конца. Проповеди Мередита были просты, манера речи – будничной. Он всегда оставался серьезным и цельным католическим священником.

Да только в прошлом году он заболел, весьма серьезно, и по прошествии времени объявил: «Я больше не в силах быть пастырем». Питер собрался уйти на покой в крупный лондонский монастырь Чартерхаус, но перед этим решил совершить паломничество в Рим. «Увидеть Рим и умереть, – заметил он бодро, – хотя, посмею сказать, я пока не умру». Сейчас он там и находился. И Сьюзен пришлось написать ему, испрашивая совета насчет нынешнего дела. Она перечитала ответ в двадцатый раз за утро.

Могу лишь советовать тебе поступить в согласии с совестью. Вера твоя крепка, а потому молись и поймешь, что делать.

Она молилась. Потом пришла сюда.

Ее дорогой муж Роуланд пребывал где-то в огромном лабиринте Хэмптон-Корта. Часом раньше его увел туда Томас – на важнейшую в жизни, как оба они понимали, встречу. Она никогда не видела его таким взвинченным. Три дня тот мучился недомоганием и был так бледен, что Сьюзен сочла бы его действительно больным, когда бы не привыкла к ранимой натуре мужа. Он делал это для нее и детей, но также и для себя. Наверное, именно поэтому она столь искренне желала ему успеха.

Ее муж был величайшим подарком Питера. Последний нашел Роуланда и спокойно направил его к ней с уведомлением: «Сей». «Черт побери, они даже внешне похожи», – посетовал Томас. Действительно, Питер и ее муж, будучи оба крепкого сложения и преждевременно полысевшие, обладали изрядным сходством. Но, несмотря на внешнее сходство, у них имелось серьезное различие. Монах был старше и мудрее, а обходительный Роуланд – втайне честолюбив, чего, как знала Сьюзен, недоставало Питеру. «Я не пошла бы за мужчину, лишенного честолюбия», – признавалась она.

Что до физического аспекта их брака, то и он, по ее уверенному мнению, не мог оказаться лучше. Правда, она с улыбкой вспоминала первые дни. До чего они были праведны, нерешительны! С какой серьезностью старались следовать правилам и превратить свою близость в священнодействие! Вскоре именно она решилась взять на себя ответственность.
– Ну и распутница же ты! – заметил он с немалым удивлением.
– Я вынуждена кое в чем признаться, – отозвалась она.

И много раз с тех пор их духовник с улыбкой, которой они не видели, налагал на них небольшую епитимью и отпускал грехи.
Теперь у Роуланда появилась возможность себя показать. Если организованное Томасом собеседование пройдет успешно, в итоге не приходилось сомневаться. Широкое поле деятельности для его талантов, конец постоянной тревоге о деньгах – со временем, возможно, даже скромное богатство. Думая о детях, она твердила себе: так будет правильно.

Было и другое утешение. Как бы ни относилась ко двору Сьюзен, она понимала, что это неизбежное зло и придворные суть только слуги. За ними маячила фигура первостепенной важности, чьему делу они и служили. Друг отца, покровитель брата, человек, в любви и доверии к которому ее воспитали.
Добрый Генрих, благочестивый король английский, глава дома Тюдоров.

Династия Плантагенетов потерпела крах в ужасной череде семейных раздоров между домом Ланкастеров Джона Гонта и соперничавшим домом Йорков – это было названо Войнами роз. Убили стольких принцев, что всплыл малоизвестный валлийский род, случайно сочетавшийся браком со старым королевским домом. Истребив в сражении при Босворте пятьдесят лет назад последнего Плантагенета, Ричарда III, отец Генриха возвел на английский престол династию Тюдоров.

Сьюзен все еще помнила день, когда за год до кончины отец взял ее ко двору, – ей исполнилось пять лет; она не забыла великолепия человека, шествовавшего через огромный зал. Генрих был истинный великан с широкой грудью, в отделанной драгоценными камнями рубашке и округлых наплечниках. Рейтузы плотно облегали могучие ноги атлета; между ними, подчеркивая мощь его мужского достоинства, выступал гульфик. Сьюзен обмерла, когда огромные ручищи вдруг подхватили ее, вознесли высоко, и она обнаружила, что смотрит прямо в крупное, красивое лицо с широко расставленными веселыми глазами и ровно обрезанной рыже-каштановой бородой.

– Вот она, значит, какая, твоя малышка!
Могучий монарх улыбнулся, поднес ее ближе и поцеловал. А Сьюзен, хоть и была мала, уверилась в том, что видит перед собой мужское совершенство.

В Европе не нашлось бы принца краше Генри Английского. Пусть Англия была невелика; ее население, не достигавшее и трех миллионов, было впятеро меньше того, что проживало в ныне объединенном королевстве Франции, но Генрих VIII с лихвой и запросто сглаживал недостачу. Умелый спортсмен, искусный музыкант, человек образованный, неутомимый строитель дворцов, он воплощал в себе эпоху Возрождения. При Флоддене его войска разгромили скоттов; на «Поле золотой парчи»
[48]

он заключил показательно пышный мир с не менее великолепным королем Франции. Важнее же прочего было то, что в эпоху величайшего за тысячу лет кризиса христианства Генри Английский отличался набожностью.

Генрих только начинал править, когда Мартин Лютер выступил со своим религиозным протестом в Германии. Первоначальные требования лютеран реформировать Церковь быстро переросли, подобно былым претензиям английских лоллардов, в серьезнейший вызов католической доктрине. Вскоре эти протестанты уже отрицали таинство евхаристии и надобность в епископах, а также призывали священников вступать в брак. Поразительно, но им сочувствовали даже некоторые правители. Но только не добрый король Генрих. Когда германские купцы провезли в Лондон лютеранские трактаты, он начисто искоренил их. Семью годами раньше перед собором Святого Павла был публично сожжен Новый Завет в переводе Тиндейла. А сам ученый король так блистательно опроверг ересь Лютера, что благодарный папа пожаловал ему новый титул – Защитника Веры.

Что же касалось недавних разногласий Генриха с папой по поводу жены, то Сьюзен, как многие набожные жители Англии, глубоко сочувствовала королю.
– По-моему, он делает все, что может, оказавшись в очень трудном положении, – заявляла она.
Да и дело все еще можно было уладить.
– Я не готова судить его пока, – сказала она.

Перед Хэмптон-Кортом раскинулся огромный сад, типичный для таких сооружений, – хитросплетение парков, бельведеров, зеленых беседок и укромных мест, которые король Генрих, любивший такие виды, украшал всевозможными геральдическими тварями, солнечными часами и прочими изделиями из расписанного дерева и камня.
Сьюзен, прогуливаясь вдоль высокой зеленой изгороди, которая окружала один такой сад, услышала пресловутый шепот совершенно случайно. Затем ей почудился смешок.

Дэниел Доггет стоял на причале Хэмптон-Корта, смотрел на свою приземистую и коренастую жену с ее крепышом-братом и прикидывал.
Было тихо. По воде скользили белые лебеди, а рядом покачивались черные водяные курочки, словно этому лету не будет конца.

Дэн Доггет был великаном. Два века прошло с тех пор, как Барникель Биллингсгейтский навестил сестер Доггет в Бэнксайде и наградил одну ребенком. Дитя унаследовало стать Барникеля, но имя и масть сестер. Его же дети, если не учитывать рост, едва ли отличались от своих кузенов из старого семейства Дукет, за исключением немного иначе звучащего имени. Однако в эпоху Черной смерти, когда Булл взял к себе маленького Джеффри Дукета, выжила именно ветвь Доггетов. В Дэне Доггете было шесть футов и три дюйма; крупная кость, худощавое сложение и копна черных волос с белой прядкой во лбу. Он был сильнейшим лодочником на Темзе. Мог разорвать на груди цепь. Уже с двенадцати лет греб наравне с мужчинами, к восемнадцати умел перематерить любого из них – заметное достижение, так как лондонские лодочники слыли завзятыми горлопанами. В двадцать его не мог одолеть никто даже в бандитских береговых кабаках.

– Так что же ты будешь делать? – повторил коротышка. Не получив ответа, он поделился своим твердым убеждением: – Знаешь, Дэниел, в чем твоя беда? Ты взвалил на себя непосильное бремя.

На что Доггет только вздохнул, но промолчал. Он никогда не жаловался и был предан своей кубышке-жене Маргарет и их счастливому выводку. А еще был добр к сестринской родне и теперь, когда жена бедняги Карпентера скончалась, рожая четвертого ребенка, перевез собственную супругу с детьми вверх по реке из Саутуарка во временное жилище при Хэмптон-Корте, где трудился Карпентер. «Пусть поживут с тобой, пока не утрясется», – предложил он, и Карпентер остался глубоко признателен. Но если бы тем и кончилось! Незадача была и с отцом.

Миновал год, как он позволил старику жить с ними в Саутуарке, и весь этот год сожалел о решении. Дружкам своим старый Уилл Доггет представлялся шутом гороховым, однако Дэн после его недавней пьяной выходки признался: «Мне с ним больше не сладить». Вот только куда его деть? Не мог же он просто вышвырнуть старика на улицу. Подъехал к сестре, но та не взяла. Он снова вздохнул. Как бы там ни было, ответ один: влетит в копеечку. А где взять деньги, если не красть? Оставался единственный способ, вот почему он изучал пришвартованные барки. Не в них ли решение?

Все пассажирские суда на Темзе были построены по единому образцу, хотя и отличались размерами. Конструкцией они весьма походили на стародавние драккары с мелким килем и обшивочными досками, которые укладывались внахлест длинными и широкими тяжами. Внутри они делились на две части: носовую со скамьями для гребцов и заднюю, где полулежали пассажиры. Впрочем, не было недостатка и в вариациях. Существовали простейшие гребные лодки – широкие и мелкие ялики с одним или двумя гребцами, сновавшие по реке между Саутуарком и городом. Имелись барки подлиннее, с несколькими парами весел и, как правило, навесом для пассажиров. Они часто оснащались рулями и укомплектовывались рулевым. И были огромные суда крупных городских компаний с целыми надстройками для пассажиров, красочными резными носами и дюжиной или больше пар весел, как, например, позолоченный корабль лорд-мэра, как тот теперь назывался, возглавлявший ежегодную водную процессию.

Дэниелу нравилась жизнь лодочника. Тяжелая работенка, но он был создан для нее. Чувство плавного погружения лопастей в воду, плеск реки, запах водорослей – все это доставляло ему такое удовольствие, что лучше и не придумать. Главным же, когда он входил в неспешный и мощный ритм, бывало блаженное тепло, разливавшееся в груди, как будто его силам, как и течению реки, не существовало предела. Он знал реку как свои пять пальцев – каждую банку, каждый изгиб от Гринвича до Хэмптон-Корта. Перевозя однажды юного придворного, Дэниел услышал от того прелестную балладу с рефреном:

Милая Темза, тише,
ибо негромко я и недолго пою.
Он так ему понравился, что тихими летними утрами Дэниел часто ловил себя на том, что, скользя по водной глади, мурлычет слова.

Работы оказалось невпроворот. Поскольку Лондонский мост оставался единственной пешей переправой и часто бывал забит, через реку постоянно сновали ялики, державшие курс на Сити и Вестминстер. Путешествия более дальние тоже было если не быстрее, то всяко удобнее осуществлять по реке. Многие придворные, обязанные к утру поспеть в Хэмптон-Корт, раскидывались на подушках в благородных барках и предоставляли лодочникам в роскошных костюмах перевозить их теплыми летними ночами вверх по течению. Это куда лучше, чем засветло ехать по ухабистой Кингс-роуд, тянувшейся за Челси к королевскому дворцу. Милая Темза струилась тихо. Лодочникам хорошо платили за такие поездки, добавляя сверх от щедрот.

Сумей он устроиться на такую барку, жилось бы совсем иначе. Но ему возражали: «Ты слишком рослый, тебе не найти пару». А связи для получения хорошего места нужны были даже в скромной гильдии лодочников. «Коих не прибрел», – сокрушался он. Так или иначе, выход придется найти – хотя бы устроить старого отца. Тогда его невзгодам конец.

Пересекая просторный внутренний двор, мужчины смеялись, и их шаги негромко отзывались эхом от кирпичных стен. Пришла пора ликовать.

Роуланд Булл смеялся с облегчением. Собеседование прошло лучше, чем он мог вообразить. Даже сейчас он едва верил словам: «Вы нам нужны». Немалое дело для честного юриста услышать такое от самого канцлера Англии. Роуланд Булл, сын скромного пивовара Булла из Саутуарка, оказался востребованным в самом сердце королевства. Он был польщен. Что до жалованья, то оно превосходило все его мечты. Если Роуланд и питал сомнения насчет суетности двора, то при мысли о семье и о том, как преобразится их жизнь, последний представлялся Божьим промыслом. Он обернулся:

– Я у тебя в долгу.

Трудно было не любить Томаса Мередита. Красивый и стройный, похожий на сестру, он оставался мирской надеждой семьи. Мередиты – валлийцы. Как и другие валлийские семьи, они прибыли в Англию вслед за Тюдорами. Дед Томаса сражался при Босворте. Отец мог возвыситься при дворе, если бы не скончался, когда Томас и Сьюзен были детьми. Но король Генрих не забыл Мередитов и предоставил молодому Томасу место при могущественном королевском секретаре Томасе Кромвеле, где тот, казалось, был обречен на успех. Он обучался в Кембридже и «Судебных иннах»;

[49]
хорошо танцевал и пел; фехтовал и стрелял из лука, даже играл с королем в монаршую игру теннис. «Впрочем, всегда поддаюсь», – улыбался Мередит. В свои двадцать шесть он был само очарование.
Если бы Роуланд Булл задался целью подытожить сторонние влияния, заведшие его так далеко, он заявил бы доподлинно: книги и Мередиты.

Книги объяснялись легко. Перед окончанием Войны роз член гильдии торговцев тканями Кэкстон привез из Фландрии первые печатные издания и открыл в Вестминстере лавку. Успех был удивительный. Вскоре печатные книги хлынули потоком. Издания Кэкстона было удобно читать. Взамен миниатюр и броских раскрасок там часто присутствовали яркие черно-белые гравюры, а главное – они стоили дешево по сравнению со старыми манускриптами. В противном случае пивовар Булл, хотя и любил читать, ни за что не собрал бы нескольких десятков книг. Так и вышло, что Роуланду, его младшему сыну, дозволилось познакомиться с Чосером, легендами о короле Артуре, а также с парой десятков проповедей и богословских трактатов; именно любовь к книгам в итоге вывела его из пивоварни и сделала бедным оксфордским студентом, а после расположила к изучению права. Те же самые книги побудили его в юности поразмыслить над жизнью религиозной.

Но все остальное являлось заслугой Мередитов. Разве не Питер, которого он ставил превыше всех, сказал ему, что существуют другие способы послужить Богу, помимо духовного сана? Не Питер ли, догадывавшийся о его неспособности соблюсти обет целомудрия, с улыбкой заметил: «Святой Павел речет, что лучше жениться, чем гореть». Через Питера он познакомился со Сьюзен и обрел счастье, о каком не мог и мечтать. И если еще и помышлял порой о жизни духовной, то это был его единственный секрет от жены, пребывать с которой теперь обязывал долг. Сегодня же его благодарности расточались Томасу Мередиту, и он был рад их выразить. Он доверял ему.

Но этим августовским днем дворец шептался о новостях поважнее, что явились после лета неопределенности. Выйдя из массивного арочного коридора, Томас толкнул зятя и осклабился:
– Ну-ка, взгляни!

Проход, бесспорно, был прекрасен. Минувшее столетие омрачилось Войной роз, но утраченный блеск возместила архитектура, особенно английский «перпендикулярный стиль», которым была ознаменована поздняя готика. Ярусы заостренных арок сменились более строгой структурой. Между простыми, изящными балками нависали не стены, а огромные пласты стекла. Над ними же высился потолок, теперь почти плоский, переходивший в прелестный веерный свод – каменные кружева, лучшие образчики которых красовались в часовнях Виндзора и Королевского колледжа в Кембридже.

Этот проход тоже имел веерный свод. Именно там, среди тонких узоров, Томас и Роуланд узрели любовно сплетенные инициалы, внушавшие Англии этим летом новую надежду: «Н» означало Генриха, «А» – Анну.
Анну Болейн.

После без малого двух десятилетий нежного брака с Екатериной, его испанской женой, Генрих обоснованно встревожился, ибо так и не обзавелся законным наследником, за исключением болезненной дочери Мэри. Что станет с династией Тюдоров? Англией никогда не правила женщина. Не утонет ли государство в хаосе, как случилось в эпоху Войны роз? Неудивительно, что он, как верный сын Церкви, начал задаваться вопросом: за что? Почему ему отказывается в сыне, потребном для государства? В чем он оплошал?

Одно объяснение нашлось. Разве не была Екатерина, пусть недолго, женой его старшего брата? Ибо первым на испанской принцессе женился тогдашний наследник, безвременно скончавшийся несчастный Артур. А потому не был ли запретным союз Генриха? На этом перепутье он встретил Анну Болейн.

Девушка славилась красотой. Болейны – лондонская семья, дед Анны ходил в лорд-мэрах. Но два блестящих брака породнили некогда купеческое семейство с высшей аристократией. Пребывание при французском дворе придало Анне пленительные изящество и остроумие. Вскоре Генрих влюбился. Прошло немного времени, и он уже гадал, не принесет ли ему эта обворожительная женщина здорового наследника. И вот, побуждаемый как влечением, так и соображениями государственными, он решил: «Мой брак с Екатериной изначально проклят. Я попрошу папу аннулировать его».

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь