Лондон

Это был Смитфилд. По субботам здесь шумел конный рынок, а возле вязов иногда свершались казни. В пруду, близ которого ныне стояла толпа человек в четыреста, осуществлялись некоторые важные судебные процедуры.
У воды, помимо юноши, не имевшего на себе ничего, кроме набедренной повязки, стояли еще два юнца, два бейлифа, дюжина олдерменов, шериф и сам юстициар Англии.

Имело место покушение на мастера, одного из подмастерьев убили. Все злоумышленники были установлены, ибо они, рассчитывая легко отделаться, выступили свидетелями обвинения и донесли друг на друга. Преступление совершилось в ночь коронации принца. Король Генрих настолько разгневался, что поручил своему представителю заняться делом лично.
– Пусть всех осудят в три дня, – повелел он.

И вот, по кивку юстициара, юноше связали руки и ноги. Затем, удерживая за лодыжки и плечи, подняли и начали раскачивать.
– Раз! – заревела толпа. – Два! Три!
Тело Ле Блона выгнулось в воздухе и плюхнулось в воду. Толпа, вдруг примолкнув, выжидающе уставилась на место падения.
Право Генри Ле Блона на жизнь подвергли испытанию.

Подобных испытаний в Англии существовало великое множество. В гражданских распрях вольные предпочитали беспристрастный суд коллегии короля Генриха, но, если речь шла о преступлениях серьезных, вроде убийства или изнасилования, такое деяние не решались доверить несовершенному людскому суду. Поэтому, несмотря на все ширившееся неодобрение духовенства, подобные случаи выносились прямо на Божий суд. Женщинам обычно вручали раскаленное докрасна железо и проверяли, чем кончится: невинным заживлением ожогов или преступным гноением. Мужчин испытывали быстрее – водой. Это было очень просто. Если молодой Ле Блон поплывет, то будет признан виновным.

Выжить в таком испытании почти невозможно. Для доказательства своей невиновности он должен был утонуть, лучшим же способом добиться этого оказывалось снижение плавучести путем изгнания всякого воздуха из легких. Но в этом случае он, разумеется, рисковал захлебнуться, если его не поспешат выловить. Испуганные люди инстинктивно делали глубокий вдох и оставались на плаву. Толпа безмолвно ждала. Затем взревела.
Генри Ле Блон дрейфовал.

На его месте должен находиться он. Он был там с Ле Блоном и двумя другими. Боже Всемогущий!

Но Пентекост Силверсливз был свободен по очень простой причине: он принял сан.

Из всех клерикальных привилегий не нашлось бы льготы важнее, чем право любого духовного лица на суд церковный, каким бы мелким ни был его сан и каким бы ни было его злодеяние. Такие люди именовались преступными клириками. Эта система была открыта для злоупотреблений, и короля Генриха в его распре с бывшим товарищем Бекетом ничто не взбесило сильнее, чем отказ архиепископа ее реформировать.

– Да ваши церковные суды либо оправдывают своих, либо налагают епитимью и тем ограничиваются. Вы покрываете последних мерзавцев! – обвинил он.
– Сир, привилегия Церкви священна и неприкосновенна, – возразил Бекет. – Это дело принципа.
Правда, повинные в преступлениях тяжких должны были лишаться сана и передаваться королевским судам.
– Но ты и этому противишься! – негодовал король Генрих. – Это возмутительно!

И многие разумные представители духовенства считали, что он прав. Однако Бекет уперся и предпочел изгнание; проблему же еще предстояло решить.
Суд над Пентекостом Силверсливзом состоялся накануне. Слушание спешно провели в соборе Святого Павла – в доме епископа Лондонского. Процедура оказалась суровой.

Гилберт Фолиот, епископ Лондонский, был аристократом. Кожа лица его, тонкого и желтоватого, напоминала старинную велень, натянутую на череп. Кисти были худые, как клешни. У него не было времени ни на преступных клириков, ни на Бекета, которого он считал заурядным болваном. Когда его ястребиные глаза вперились в дрожащего носатого клирика, он испытал лишь презрение.
– Тебя надлежит предать королевской казни, – изрек он сухо. Однако сделать ничего не мог.

Ибо церковный суд по-прежнему следовал древним правилам клятвоприношения. Если обвиненный клирик заявлял о своей невиновности и мог предъявить достаточно солидных свидетелей, готовых поклясться в этом, он невиновным и признавался. Невзирая на то, что Пентекоста назвали все его сообщники, ныне страдавшие от намного более строгого королевского суда, семейство Силверсливз вывело двух священников, архидиакона и трех олдерменов – либо своих должников, либо подвергнутых шантажу; те присягнули перед епископом, что юный Пентекост и близко не подходил к месту преступления.

– Посему я обязан счесть тебя невиновным, – произнес Фолиот, взирая свысока на Силверсливза и его свидетелей. – И раз формально это так, тебя нельзя передать в руки королевского правосудия. – Затем он с холодной угрозой добавил: – Однако я сохраняю за собой право иметь свое мнение об этом деле и говорю: сколь хватит моих сил, ни ты, ни твои лживые свидетели не дождутся повышения в этой епархии.
На этом он взмахом руки велел им удалиться.

Остальные двое плавали. Все оказались виновны. Теперь, по особому распоряжению короля, надлежало немедленно привести приговор в исполнение. Силверсливза трясло.
Именно в это мгновение он перехватил взгляд крепыша с белой прядкой в волосах. Тот стоял всего в тридцати шагах и только что повернулся. Силверсливз съежился, но мастер-ремесленник увидел его и в следующую секунду уже пробирался через толпу. Бежать бесполезно. Силверсливз застыл.

Оружейник Саймон был человеком консервативным. Он унаследовал дом и ремесло своего прапрадеда Альфреда. И все еще владел несколькими земельными участками в селении близ Виндзора, за которые выплачивал ренту. Саймон гордился своим ремесленным мастерством.
Но ему было далеко до зажиточных купцов-оптовиков – олдерменов, правивших разраставшимся городом.

– Наша работенка не про них, – говаривал он. – Руки побоятся испачкать. Они и к своему-то добру едва прикасаются. А детки у них слишком гордые, чтобы вообще трудиться. Считают себя благородными. – Тут он сплевывал. – Но ничего подобного! Простые торгаши, не лучше меня.
Вторжение в дом недорослей и убийство любимого подмастерья не только потрясло его, но и откровенно разгневало именно тем, что он усмотрел в этом презрение к своему сословию.

– Нет, они не лучше нас! Они хуже! – бушевал оружейник. – Обычные бандиты!
Этим он и займется – выведет их на чистую воду. Справедливость должна восторжествовать. Он прибыл в Смитфилд удовлетвориться отмщением.
Однако при виде юношей, признанных виновными, и зная, что будет дальше, он невольно испытал некоторое раскаяние.
– Да, они совершили ужасную вещь, – буркнул он. – Но все равно – бедные чертенята!
И тут он увидел Силверсливза.

Саймон не стал ни спешить, ни учинять скандал. Осторожно проталкиваясь сквозь людскую толпу, он подошел к носатому юноше, столь тщетно пытавшемуся его игнорировать, притиснулся впритык – так, что задел бородой ухо Пентекоста, – и шепнул:

– Ты подонок. Небось и сам знаешь? – Он узрел, как бледные щеки юнца пошли алыми пятнами. – Ты такой же убивец, как они. Но только хуже. Потому что они умрут, а ты останешься жить, иуда. Ну и трус! – (Силверсливз оцепенел.) – Подонок, – тихо повторил Саймон и отошел.

Пентекост остался смотреть на повешение. Едва не лишаясь чувств, он принудил себя завороженно и с ужасом взирать на трех юношей, которых потащили к вязам, где через сучья уже перекинули веревки. Он видел, как затянули петли, как трое дернулись, едва толпа взревела: «Пошел!» Смотрел на лица друзей, сперва исказившиеся и побагровевшие, затем посиневшие, увидел, как неистово взбрыкнула троица в воздухе – у одного бесславно свалилась набедренная повязка. Потом их бледные тела безвольно повисли, медленно вращаясь на ветерке.

Часом позже, когда Силверсливз вошел в Казначейство, суд оного трудился вовсю. Обычно в это время пасхальная сессия уже завершалась, но с дополнительными хлопотами в связи с коронацией дел оставалось невпроворот. Признательный за возможность отвлечься от казней, Пентекост погрузился в работу.

Картина была донельзя мирная и безмятежная: писцы, склонившиеся над дощечками, да приглушенный гул за большим столом в дальнем конце помещения. Писцы старательно его игнорировали. Придворные у двери смущались, едва он смотрел на них. Юноша понимал, что это означало: он стал официальным изгоем. Пентекост попытался не обращать внимания, но вскоре все же вышел. Какое-то время бродил по Вестминстерскому дворцу, понурив голову и силясь избавиться от картин, заполонивших сознание.

А что стало с родителями, когда он сказал! Мать – худощавая, бледная, потрясенная, неспособная осознать, что сын ее совершил такое злодейство. Отец, страшный в безмолвном гневе, но удачливый в спасении отпрыска. Суд. Глаза епископа. Тела, качающиеся на ветру. Тишина в Казначействе.
Карьере клирика, покуда был жив Фолиот, пришел конец, но что с Казначейством? Неужто и здесь ему не быть – из-за единственной юношеской неосторожности? Еще не время знать наверняка.

– Может быть, обойдется, – пробормотал он.
Едва он пришел к этому заключению, как обнаружил, свернув в широкий коридор, двух художников, занятых настенной росписью.
Многие стены помещений, окружавших Вестминстер-Холл, были расписаны; на этой представал ряд поучительных сцен из житий ветхозаветных царей и пророков. В центре стояло наполовину законченное колесо.

Художники, очевидно, отец и сын. Оба невысокие, кривоногие, короткопалые, с большой круглой головой и угрюмым взором. Они спокойно глазели на Силверсливза, остановившегося полюбоваться.
– А что это за колесо? – осведомился он.
– Это, сударь, колесо Фортуны, – ответил отец.
– И что же оно означает, дружище?

– Ну как же, сударь! Человек может возвыситься к славе и удаче, а после пасть – столь же быстро. Или наоборот. Это значит, что жизнь подобна колесу, все-то вертится. И учит нас смирению. Ибо пусть мы взлетим – нас могут и низвергнуть.

Силверсливз кивнул. О колесе Фортуны знал всякий образованный человек. Римский философ Боэций, весьма почитавшийся в современных школах, превратностями политики сам очутился в тюрьме и впоследствии призывал к стоическому принятию судьбы, уподобляя людские удачи вращающемуся колесу. Идея стала до того популярной, что оказалась усвоенной даже такими ничтожными мазилами, которые не ведали ничего о философе, но знали все о его колесе. Пентекост улыбнулся про себя. Надо же, как кстати! Вот и нужно отнестись к своим невзгодам философски. Нет сомнения, что раз он нынче внизу, то колесо провернется вновь. Клирик двинулся дальше.

Через несколько минут он, стоя в необъятном, изобиловавшем нишами и альковами Вестминстер-Холле, заметил направлявшуюся к нему группу людей. С полдесятка, в богатых одеяниях; они шли быстро, стараясь шагать в ногу с тем, кто шествовал в середине. Едва уразумев, кто это такой, Силверсливз задохнулся и юркнул за колонну.

В отличие от своих придворных, король английский Генрих II был одет, как обычно, просто – в зеленые рейтузы и камзол, на охотничий манер. Среднего роста и крепкого сложения, он мог бы и располнеть, когда бы не безостановочная, неуемная деятельность. Этим утром, как и всегда, он был оживлен, собран и зорок.
Не спрячься Пентекост за колонной, его бы, наверное, и не заметили. Однако едва он инстинктивно вжался в серый нормандский камень, как по-французски прозвучало резкое:

– Подведите ко мне того человека.
Король Генрих не любил, когда от него прятались.
Мгновением позже они стояли лицом к лицу.
Силверсливз никогда не видел короля Генриха вблизи, хотя и трудился в Вестминстерском дворце. В этом не было ничего удивительного. Северное королевство являлось лишь частью забот Генриха Плантагенета, и тот, даже будучи на острове, постоянно переезжал с места на место и охотился по мере следования.

Веснушчатое лицо. Рыжеватая нормандская шевелюра – волосы коротко острижены и чуть тронуты сединой. Праправнук Завоевателя, спаси нас, Господи, и помилуй. Руки нервно теребят шнурок. Еще и неугомонная кровь Плантагенетов – чудовищное сочетание. Глаза серые и пронзительные.
– Кто ты такой?
– Клирик, сир.
– Почему прятался?
– Я не прятался, сир.
Глупая ложь.
– Ты так и не назвался.
– Пентекост, сир.
– А дальше? Пентекост – что? Или откуда?
Пустые надежды.
– Силверсливз, сир.

– Силверсливз. – Генрих Плантагенет нахмурился, порылся в памяти и вспомнил. – Силверсливз! Не из тех ли ты хамов, что напали на моего оружейника? – Силверсливз стал белее снега, а взгляд Генриха вдруг сделался жестче камня. – Почему тебя не повесили утром? – Он повернулся к придворным. – Их же вздернули? – (Те кивнули.) – А этот почему не висит? Почему тебя не повесили?
– Сир, я невиновен.
– Кто так решил?
– Епископ Лондонский, сир.

С секунду король Генрих молчал. Затем от левого уха начала разливаться краска, быстро перетекшая на лицо. Из носа излетел фыркающий звук. Силверсливз приметил, что придворные стали пятиться.
– Преступный клирик, – прошипел король.
Мерзавец, скрывающийся от королевского правосудия под церковной юбкой. То самое досадное обстоятельство, которое отравило его отношения со старым другом Бекетом. Преступный клирик, шныряющий по его собственным вестминстерским палатам. Он снова всхрапнул.

И далее Силверсливз удостоился чести лицезреть еще одно свойство, которым славился королевский род: ярость Плантагенета.
– Гаденыш!

Лицо короля Генриха вдруг так налилось кровью, что потемнело до охристого оттенка, как если бы ожило некое деревянное изваяние из древней королевской гробницы. Глаза до того покраснели, что чуть не пылали. Он придвигался к Пентекосту, пока едва не соприкоснулся с ним лицом, и в нос, на французский лад, сначала шепотом и дальше повышая голос до бешеного ора, изложил свое монаршее мнение:

– Носатый сукин сын! Святоша недоделанный, лицемер! Решил, что обманул виселицу? – Голос стал громче. – Вообразил, что можешь провести короля, жаба похмельная? Да?! – Он вперил взгляд прямо в глаза. – Не слышу! Отвечай!
– Нет, сир, – пролепетал Пентекост.

– Отлично! – Король уже гремел. – Ибо не выйдет! Христовым нутром клянусь тебе, что не выйдет! Я лично возобновлю твое дело! Выужу тебя из-под епископовой рясы. Я распорю тебе брюхо! Будешь висеть, пока не сгниешь! Понял? – И вот он излил уже всю свою родовую ярость: – Ты отведаешь моего правосудия, увертливый куль с дерьмом! Ты у меня почуешь могилу!
Последнее явилось уже не выкриком, но утробным воплем, эхом разнесшимся по изломанным просторам Вестминстер-Холла.

Силверсливз повернулся и побежал. Он ничего не мог с собой поделать – помчался по Вестминстер-Холлу, вылетел из помещения Суда общегражданских исков, миновал выстроившиеся в ряд колонны Суда королевской скамьи – и через огромный резной портал выскочил во двор. Пентекост устремился мимо аббатства в береговые ворота и через Тайберн; пролетел по берегу Темзы до Олдвича и дальше, мимо Темпла и через Флит; ворвался в город, взбежал на Ладгейт-Хилл и обрел убежище в Сент-Мэри ле Боу. И просидел там, дрожа, добрый час.

Теплым днем в конце сентября на скамье перед вереницей строений на восточном краю Смитфилда спокойно сидели и ждали мужчина и женщина. Мужчина, одетый в серую рясу и сандалии, был брат Майкл.

Женщине было вечных двадцать два. Она была крепкой и невысокой; на лице застыло выражение дружелюбной решимости; левый глаз лукаво косил, и только рыжие волосы, туго затянутые назад, выдавали в ней принадлежность к датскому роду Барникелей. Возможно, на что-то еще намекала легкая сконфуженность, скрывавшаяся за решительностью.
– Я должна хорошенько подумать, – говаривала она часто, – иначе все перепутаю.

Но это не лишало ее главного: она твердо знала, чего хотела. Женщина тоже носила серую рясу, и звали ее сестра Мейбл.
Здания позади были сравнительно новыми. Прошло меньше пяти десятилетий с тех пор, как светский придворный, любимый королем за ум и остроты, внезапно испытал видение, отошел от мира и основал приорство и больницы, посвятив их святому Варфоломею. Приорство было богатым и пышным. Больница – скромной.

В больнице Святого Варфоломея как раз и помогали брат Майкл и сестра Мейбл. Последняя заговорила:
– Наверное, он не придет. – Монахиня боялась не за себя, но за кроткого брата Майкла. – Будь осторожен, – предупредила она серьезно. – У него черное сердце.
Врата ада уже разверзлись, демоны изготовились увлечь его вниз. Ибо она не сомневалась, что в Лондоне не было человека злее того, которого они ждали. Их задача в тот день заключалась в спасении его души.

– Придет. Матушка заставит, – безмятежно откликнулся брат Майкл и, видя, что она все еще сомневается, с улыбкой добавил: – Ты хранишь меня, сестра Мейбл, и я не боюсь.
Мейбл Барникель приходилась сестрой торговцу рыбой, который ненароком нанес серьезнейший ущерб судну олдермена Булла. Многие посмеивались над ней за спиной, однако зря, ибо она была смиренная душа.

С самого детства Мейбл внимательнейшим образом прислушивалась ко всем, кого считала мудрым, всячески силясь осмыслить непостижимый окружающий мир. В итоге, сочтя идею усвоенной и тем удовлетворившись, она хваталась за нее со рвением утопающего, цепляющегося за соломинку.
Ей было тринадцать, и стоило начаться созреванию, как она обнаружила, что гореть ей в адском огне. Причина столь печального положения дел очень проста. Такой уж она уродилась.

– Беда в том, – признавалась она буднично, – что я женщина.
Так объяснил ей приходской священник. Он выступал с проповедью об Адаме и Еве и воспользовался случаем сурово предостеречь прихожанок:
– Помните Еву, о женщины, если хотите спасти ваши души. Ибо в женской природе поддаться разнузданности и грехам плоти, равно как и смертному греху. Женщинам особенно грозит ад.

Это был убеленный сединами старец, перед которым Мейбл преклонялась. Проповедь напугала ее, и при очередной встрече она взмолилась:
– Отче, почему женщины больше склонны ко греху?
Старик добродушно улыбнулся:

– Это заложено в их природе, дитя. Господь создал женщину слабейшим сосудом. – (Это было давнее убеждение, восходившее к самому святому Павлу.) – По образу и подобию Божьему создан мужчина, чадо мое. Мужское семя передает сие совершенное сходство. Женщина же есть простое вместилище, где семя созревает, а потому ниже. Она все же может достичь небес, но ей, как низшей, это труднее.

Мейбл переваривала эти авторитетные сведения несколько дней. Кое-что по-прежнему ставило ее в тупик, и вот она, боясь прогневать доброго старика и извиняясь за докучливость, вновь приступила к нему:
– Но если мужское семя исполнено совершенного сходства, то как получается, что женщины рождаются тоже?
Священник ничуть не разгневался и положил руку ей на плечо.

– Правильный вопрос, – ответил он. – Видишь ли, семя бывает ущербным. Но это – и в том одно из чудес Божественного творения – бытует по необходимости, дабы имелись сосуды для продолжения человеческого рода. Это все?
– Отче, я дивлюсь еще вот чему, – отозвалась она кротко. – Если дитя рождается лишь от мужского семени, то почему дети часто похожи не на отца, а на мать?
К ее облегчению, старик буквально просиял:

– Божье провидение воистину удивительно. Ты мыслишь как врач, дитя мое! Точного ответа на твой вопрос не существует, но великий философ Аристотель, – священник улыбнулся этому подтверждению его собственного учения, – полагал, что младенец, вызревая в утробе, питается материнскими соками, которые могут оказывать определенное влияние. Посему можешь считать, что дело в этом.
– И последнее, отче, – смиренно сказала она. – Коль скоро женщине так трудно спастись, то что мне делать?

На сей раз священник нахмурился, но не потому, что пришел в раздражение, а потому, что не знал.
– Сложно сказать, – ответил он наконец. – Молись усердно. Повинуйся мужу во всем. – Он помедлил. – Некоторые сказывают, дитя мое, что только девами небеса покоряются с легкостью. Правда, эта стезя не для всех.

Из той сердечной беседы Мейбл усвоила три вещи: во-первых, женщины суть низшие существа; во-вторых, у нее самой может иметься талант к врачеванию; в-третьих, девство являлось самым верным путем на небеса. В первом и последнем усомнился бы мало кто из ее современников.

Поэтому неудивительно, что через несколько лет она, осознав, что вряд ли найдет себе мужа, испытала желание вести религиозную жизнь по велению своей вдумчивой натуры. Однако столкнулась с препятствием почти непреодолимым. «Мы лишь простые рыбаки», – признала она.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь