Лондон

Джин-лейн
1750 год

Ганновер-сквер, 17. Конец апреля, время за полдень. Воздух полон весной. А в красивом четырехэтажном особняке за большими подъемными стеклами по пять в ряд леди Сент-Джеймс собирается принять ванну.

Уже явились два лакея – алые ливреи, белые шелковые чулки; внесли металлическую сидячую ванну, поставили ее посреди покоев леди. Они трижды приносят горячую воду в огромных дымящихся кувшинах, наполняют ванну и удаляются. Камеристка ее светлости пробует воду пухлым пальчиком, показывает знаком, что все в порядке.

И вот миледи сходит с просторного ложа, украшенного богатым гербом. Плывет по полу, одетая в ночную рубашку – чудо с голубыми лентами и белыми кружевами. Дама застывает над ванной. Обнажается грациозная белая ступня, из-под подола выглядывает изящная лодыжка. Пальцы касаются воды, и разбегается легчайшая зыбь. Теперь кружева чуть отходят, являя стройную икру. Камеристка ее светлости стоит рядом, готовая принять рубашку. Слабый шорох, шелест шелка по атласной коже; руки камеристки наготове.

И – наконец – она обнажена целиком: тонкая, безупречная, изысканно надушенная. Нога уже в воде, которая через миг омывает высокие, округлые груди и алебастровые плечи.

Камеристка начеку. Сначала мыло. Затем масла – кожа должна быть мягкой. Миледи задерживается в ванне, но ненадолго, чтобы не высушить кожу. Когда она готова подняться, ее уже ждет огромное полотенце. Однако миледи не вытирается и только слегка прижимает его, промокая влагу. Затем взбивается пудра, в хорошенькие ступни втирается мазь, шея спрыскивается духами.
Миледи не терпит несовершенства. Это единственное, чего она боится.

Вот она сидит в кресле, одетая в длинный шелковый халат, и задумчиво потягивает горячий шоколад. Когда она допивает, камеристка приносит небольшую серебряную чашу с водой и щетку, на которую наносит порошок. Ее светлость осторожно, но тщательно чистит жемчужные зубы. Затем ей вручают изогнутый серебряный скребок. Состроив гримаску, она со всем изяществом высовывает розовый язык и, пока служанка держит зеркало, чистит его, дабы не осталось ни шоколада, ни безобразного белесого налета.

Могло ли быть, чтобы графиня Сент-Джеймс готовилась к интимной встрече? Вполне: тем же вечером. И в том самом доме.

Дом номер семнадцать по Ганновер-сквер стоял в центре одной из сторон большого вымощенного четырехугольника, названного в честь нынешнего королевского дома, и какое другое имя сумело бы лучше передать его аристократическую воздушность?

Германские Ганноверы могли предъявить лишь призрачные династические притязания на английскую корону, но парламент выбрал именно их. И пусть они плохо говорили по-английски, зато исповедовали протестантизм. Пусть были глупы, но их правление ознаменовалось миром и процветанием. Династия оказалась крепка. Пятью годами раньше молодой принц Красавчик Чарли, последний из рода Стюартов, предпринял романтичную, но безрассудную эскападу: он высадился в Шотландии, чтобы возглавить восстание. Но против него выступили английские красные мундиры; восстание захлебнулось и было легко подавлено в сражении при Каллодене. Якобитское дело, поддержанное сторонниками принца Чарли, умерло.

Правда, за рубежом постоянно возникали какие-то заварушки, благо правители Европы не уставали стремиться к господству, но после побед герцога Мальборо, имевших место поколением раньше, Англии было нечего опасаться. Что же касается растущих британских колоний, то их торговля, расцветшая от Америки и стран Карибского бассейна до Индии и сказочного Востока, служила источником все возраставшего изобилия, тогда как на родине землевладельцы богатели благодаря новым методам ведения сельского хозяйства.

Самоуверенность англичан поколебало, возможно, только одно событие. Во время первого крупного биржевого скандала, разразившегося в 1720 году и вызванного новыми, сугубо капиталистическими порядками, вся Лондонская фондовая биржа сначала раздулась, а после лопнула при катастрофе, известной как «Пузырь Южных морей». Дельцы помельче и покрупнее, которые спекулировали в компаниях большей частью подложных, уверились, что цены будут только расти, и потеряли все, что имели. Удар был настолько силен, что пришлось вмешаться правительству. Но нация развивалась так стремительно, что десять лет спустя уже казалось, что никакого «Пузыря» и не было. Бизнес опять пошел в гору.

Поэтому не приходилось удивляться, что соответственно рос и Лондон. Экспансия за городские стены, начатая Стюартами, продолжилась. В едином и блистательном броске на запад строительством занялись все: аристократы, джентльмены, дельцы. И если разнокалиберный, с домами впритык старый Лондон не позволял вынашивать грандиозные планы застройки в пределах городских стен, то на крупных земельных участках нового Уэст-Энда дело обстояло совершенно иначе. Аристократы, владевшие поместьями, могли создавать целые районы с великолепными площадями и проспектами, награждая их родовыми именами: Гросвенор-сквер, Кавендиш-сквер, Беркли-сквер, Бонд-стрит. А наделами в Уэст-Энде обзаводились не только отдельные лица, но и решительно все: ливрейные компании, оксфордские колледжи, Корона и Церковь. И вот на запад потянулись широкие и красивые улицы с площадями, захватывая недавние сельские просторы, а выгоны, луга и поля воссоздавались сразу же за чертой застройки. Дома впервые в истории пронумеровали. Выстроившиеся в ряд фасады строили просто, в духе классической античности, а поскольку всех ганноверских королей тех времен звали Георгами, стиль поименовали георгианским.

То была классическая эпоха. Аристократы совершали Большое турне
[67]

и возвращались с итальянскими полотнами и античными статуями для своих домов; леди и джентльмены отправлялись на воды в Бат, где действовал старый римский курорт, а великие писатели Свифт, Поуп и доктор Джонсон создавали свои стихотворения и сатиры по образцу тех, что имели хождение при императоре Августе. И то была эпоха здравомыслия, в которую люди стремились как минимум обладать тем же сдержанным достоинством и чувством меры, что были свойственны георгианским площадям, где они жили. Но в первую очередь то был век элегантности. И в доме номер семнадцать по Ганновер-сквер она ценилась превыше всего.

В час дня леди Сент-Джеймс обдумывала свои планы.
Прибыл дамский парикмахер Бальтазар. Работа займет час, и потому она отослала камеристку вниз обедать с прочими служанками. Бальтазар подложил подушечку. Сегодня он решил приподнять ее золотистые волосы на фут, стянуть их в тугой пучок и скрепить жемчужной диадемой под стать жемчужному колье.

Рядом на позолоченную французскую банкетку выложили платье. Оно было изготовлено гугенотскими ткачами Спиталфилдса из жесткой шелковой парчи с роскошным узором, напоминавшим густой темный лес, полный цветов. Бог знает, по какой цене за ярд и сколько часов потратила портниха на двойную прошивку каждого шва, – не сделай она этого, миледи мигом бы заметила.

Перед свиданием леди Сент-Джеймс намеревалась побывать на обеде и посетить собрание. Мир света пребывал в безостановочном кружении, и такие особы, как леди Сент-Джеймс, будучи званы всюду, были обязаны показываться на люди.
– Для этого нас Бог и поселил здесь, – говаривала она с ясной улыбкой.
Роскошным домам и площадям полагалось быть людными; изысканному шоу надлежало длиться.
После же, вечером… Она глянула в окно.

Она считала, что может доверять прислуге, и гордилась смекалкой, проявленной в этом деле. Слуг обычно нанимал хозяин, а не хозяйка, но вскоре после заключения брака ей удалось убедить лорда Сент-Джеймса в его чрезвычайной занятости, и в результате дворецкий и экономка оказались у нее в долгу. Двое лакеев подчинялись дворецкому, но она позаботилась задобрить их, а служанки получали подарки деньгами и одеждой. Поваром был профессиональный кондитер, чьи фантастические творения исправно встречались аплодисментами на званых обедах, как только подавали десерт; кучера, правда, нанял муж, зато оба грума были от нее без ума, ибо порой, когда придерживали для госпожи стремя, та мимолетно касалась их шеи.

Поэтому, если сегодня вечером сюда в отсутствие его светлости явится некий субъект и проследует в спальню ее светлости, куда его светлости было запрещено входить без ее дозволения («Это единственная вещь, – сказала она ему некогда, разыграв мелодраму, – единственная любезность, о какой я прошу»), ей можно было не волноваться о пересудах, подглядывании в замочную скважину и подслушивании под дверью. Ничто не нарушит тишины, разве что прозвучит в святая святых ее спальни легкое шуршание шелка, слабый скрип кровати, чуть слышный стон.

Бальтазар трудился над прической уже несколько минут, пока она обдумывала заманчивую перспективу. Наконец, убедившись в добротности планов, она позволила себе взглянуть на другую фигуру, находившуюся рядом. Помимо Бальтазара, в ее покои был допущен еще один человек, который сейчас молча сидел на стульчике в пределах досягаемости на случай, если ей вздумается развлечься. Что и случилось – она погладила его по голове. Это был круглолицый мальчик одиннадцати лет, одетый по примеру лакеев в красный камзольчик, и тот посмотрел на нее большими глазами, полными обожания. Его звали Педро. Он был чернокожий.

– Скажи же, Педро, тебе ведь крупно повезло, что именно я тебя купила? – спросила ее светлость, и мальчик с готовностью кивнул.
Ни один фешенебельный дом не обходился без симпатичной чернокожей игрушки вроде него. Педро был рабом.

Чернокожий человек возбуждал в Лондоне любопытство столетием раньше, но только не теперь. Об этом позаботились усердные британские колонии. Из Африки на сахарные плантации Вест-Индии и табачные – Виргинии ежегодно доставляли тысяч по пятьдесят рабов. Подобной торговлей занимались даже массачусетские пуритане. Такие грузоперевозки зачастую шли через Англию, и хотя крупнейшими работорговыми портами были Бристоль и Ливерпуль, добрая четверть приходилась на Лондон, где негритят покупали в качестве игрушек и домашней прислуги.

– Ну-ка, скажи мне, Педро, – дразнилась она, – ты меня любишь?

Формально мальчик был рабом, но жил со слугами, а те в аристократических домах катались как сыр в масле. Красиво одетые, с надежной крышей над головой, хорошей кормежкой и разумным жалованьем, они образовали элиту. Особенно преуспевали лакеи, так как их часто одалживали другим. Даже в крупнейших герцогских домах шеренги лакеев, выстраивавшиеся на приемах, состояли из слуг, большей частью заимствованных у благородных друзей. Чаевые бывали щедрые. Толковый лондонский лакей мог сколотить достаточное состояние, чтобы открыть свое дело. И раб Педро знал, что леди Сент-Джеймс, если ей вздумается, когда-нибудь возьмет и отпустит его на волю, открыв дорогу к преуспеванию. Чернокожие дворецкие и лавочники были уже не в диковину. Но попади он на виргинскую плантацию…

– О да, миледи!
И он покрыл ее руки восторженными поцелуями – вольность, ее развлекавшая.
– Я его купила, а он меня любит! – рассмеялась она. – Не волнуйся, мужчинка. – Она скосила глаза и прыснула. – Ты ведь уже становишься мужчинкой? Тебя никогда не продадут. Если будешь вести себя хорошо.

Леди Сент-Джеймс неизменно воображала, будто в Лондоне продается решительно всё и все. Рабы – на продажу, мода – на продажу, положение в обществе – за старые деньги, обязательно вперемешку с новыми в георгианском Лондоне. Даже титул мужа, подобно многим прочим, был некогда куплен. Супруг уверял ее, что голоса многочисленных членов палаты общин продавались ежедневно. Имелась только одна неувязка. Но именно она сейчас все глубже погружала ее в задумчивость. Один человек, похоже, не продавался.

Капитан Джек Мередит. Она поджала губы. Его оказалось трудно купить, а ей так хотелось. Очень хотелось. Заполучить его в личное пользование…
Ее мысли прервал стук в дверь. Когда Педро открыл, вошел ее муж.

Третий граф Сент-Джеймс пребывал не в лучшем расположении духа. Он прогнал Бальтазара и Педро. В руках граф держал пачку счетов.

Мужчина был ни хорош собой, ни дурен. Безликий, уродившийся в белокурую, стереотипно миловидную матушку. Не был он и глуп: его вложения, хотя и осмотрительные, оказывались прозорливыми, дела в Боктонском поместье шли хорошо. Он был активным членом палаты лордов, где выступал за вигов. А политики из вигов высоко ценили Ганновер-сквер. Граф был в напудренном парике и роскошно расшитом синем камзоле, который не скрывал респектабельного брюшка. Лорду Сент-Джеймсу недавно перевалило за сорок; лет через десять он мог приобрести наружность поистине внушительную. Его кисти, неизменно ухоженные, единодушно признавались изящными. Пачка счетов, которую он держал в левой руке, была изрядной. Он ограничился коротким поклоном жене и заговорил:

– Надеюсь, вы согласитесь, мадам, что я удовлетворяю большинство ваших желаний.

Леди Сент-Джеймс не ответила и только осторожно взглянула. Ей приходилось следить за своим языком. Она хотела, например, чтобы муж снес старый якобитский особняк в Боктоне. «Он совершенно не подходит для графа», – говорила она друзьям. На холме, откуда открывался вид на олений заповедник, намного лучше смотрелся бы георгианский особняк с портиком и колоннами, пусть даже вдвое меньше ею рекомендованного. Его же осмотрительная светлость все размышлял над этим и мог, насколько понимала леди Сент-Джеймс, согласиться. Он категорически не разрешал ей перестроить дом в стиле французского рококо. «Хотя вам отлично известно, что это писк моды», – без устали напоминала она. Пока ей даровали в утешение только гостиную с китайскими обоями. Его воле было подчинено столь многое, что супруга припоминала всего один случай, когда она добилась полного успеха, но никогда не признавала этого публично. Ей удалось изменить его родовое имя.

«Граф Сент-Джеймс» – это звучало отлично. Заурядная мисс Бархем была, конечно, захвачена перспективой стать графиней. Совсем другое дело – Дукет. Помилуйте, тот или иной Дукет значился на половине лондонских мемориальных плит: олдермен, член гильдии, купец. Графами они стали, но корни-то уходили в торговлю. И вот ведь странность: молодая модница мисс Бархем сочла это унизительным.

История – прислужница моды. На закате эпохи Стюартов младшие сыновья джентри по-прежнему, как было заведено, становились торговцами тканями и драпировщиками. Однако теперь они всеми силами старались этого избежать, предпочитая военную службу, которая едва ли существовала в прошлом, или Церковь, на которую их деды взирали свысока. В крайнем случае можно было податься в юристы. История услужливо дала задний ход и подкинула моде образчик в виде феодального рыцаря или римского сенатора, и с середины XVIII века высшие классы Англии искренне уверовали в максиму: «Джентльмены не занимаются торговлей». Сей исторический абсурд укоренился в умах на два столетия вперед.

Купеческие предки были забыты или вычеркнуты из святцев. Знатность стала несовместима с торговлей. Мода уступила здравому смыслу только в одном: джентльмен мог жениться на девушке купеческого рода. На пике надменности и снобизма эпохи георгианского лоска джентльмены и аристократы, включая даже герцогские фамилии, охотно и не таясь вступали в брак с купеческими дочками. Их ровня во Франции и Германии была бы опозорена. А этим наплевать. В Англии учитывалась только мужская линия.

Но все Сент-Джеймсы носили торгашескую фамилию Дукет, и мисс Бархем не могла с этим смириться. Юный граф, тогда без ума от нее – мисс Бархем бывала звездой на каждом балу, – сделал ей одолжение, переиначив оную на невозможный французский лад: де Кетт. Друзьям она сказала, что это древнейшее написание, искаженное временем; вскоре общественное мнение утвердилось в том, что родовая фамилия графа восходит к эпохе Нормандского завоевания. Иные предки рождены, иные – сотворены: де Кетты были не единственным подправленным родом.

– Хотя произносится «Дукет», – говорила она с непреклонностью истинной англичанки.
Но это, огорчалась она, последний раз, когда он искренне старался ее порадовать. Теперь у нее было имя, дом, но остальное…
– Счета, мадам. Вы видели их?
Леди Сент-Джеймс издала слабый звук, который мог означать что угодно. На счета она не взглянула.
– Они внушительны, леди Сент-Джеймс.

– Мы в нужде? – спросила она невинно. – Мне придется продать Педро? – Она вздохнула. – Умоляю, милорд, не говорите, что мы разорены!
– Не совсем, – произнес он сухо.

Он знал о подозрениях жены, считавшей, что он богаче, чем признавал. Действительно, расцвет колониальной торговли и новшества в сельском хозяйстве ежегодно наращивали его и без того солидный доход, что было характерным для его класса. Даже расходы на лондонский дом смягчались тем обстоятельством, что бо́льшая часть мяса и прочих продуктов еженедельно доставлялась подводой из кентского имения. А нынче утром он получил чертежи нового боктонского особняка, хотя не собирался говорить об этом жене.

– Мы не разорены лишь потому, что я живу по средствам, – заявил граф. – Мадам, здесь на триста фунтов счетов от разных лавочников.
Леди Сент-Джеймс подняла глаза – и голову бы тоже, да побоялась испортить труды Бальтазара.
– Возможно, все и не нужно оплачивать, – предположила она.
Щедрость леди Сент-Джеймс, столь мило являвшаяся слугам, не распространялась на торговцев.

Лорд Сент-Джеймс приступил к чтению. Счета от модистки, за чай от Твайнинга, от сапожника, от портнихи, двух парфюмеров, Флеминга-пекаря и даже от книготорговца. На большинство леди Сент-Джеймс отзывалась слабым стоном или бормотала: «Грабеж!», «Не может быть!». Наконец он дочитал все.
– Портнихе придется заплатить, – сказала она твердо.

Другой такой ей в жизни не найти. Леди Сент-Джеймс чуть подумала. Она предполагала, что счета не врут, но ее раздосадовал пекарь. Она устроила большой прием и задумала, по ее выражению, декорировать зал пирожными. Прием не имел успеха.
– Дайте-ка мне счет от пекаря! – вскричала она. – Я скормлю ему эту бумажку!
В действительности она хотела бросить счет в огонь. Пекарь Флеминг мог подождать. Невелика птица.
Графиня надеялась, что теперь-то муж уйдет. Как бы не так. Вместо этого он откашлялся:

– Мадам, я хочу обсудить еще одно дело. – (Она молча ждала.) – Речь идет о роде де Кеттов, мадам. Я третий граф. И у меня все еще нет наследника. – (Очередная пауза.) – Необходимо что-то предпринять. – Он вперил в нее взгляд. – Я не сомневаюсь в своих способностях.
– Да-да, разумеется. – Она была на грани обморока.
– Когда же, мадам?
– Скоро. У нас сейчас столько дел! Сезон… – Она взяла себя в руки. – Мы же поедем летом в Боктон? На природу? – Миледи выдавила улыбку. – В Боктоне, Уильям.

Так его звали.
Но, несмотря на улыбку, ей было трудно выразить хоть малую толику многообещающего одобрения. Жена может избегать мужа, но не вправе постоянно отказывать ему. Одна беда: его присутствие неизменно отбивало у нее всякую охоту.

Почему? – задавалась она вопросом. Что он такого сделал? Вполне достойный мужчина. Правда, порой графиня желала ему быть не таким осторожным. Хоть бы супруг совершил какое-нибудь безумство, но не в ущерб их благополучию, признавала она. Тогда чего ей хотелось? Год назад она бы едва ли ответила. Но сейчас?
Сейчас она вожделела Джека Мередита. И поскольку тот был в Лондоне, муж сделался невыносим.
– Вы мне уже дарили наследника, – мягко напомнил граф.
– Я помню. – Она прикрыла веки.

«Боже, зачем он об этом?»
– Простите. Бедняжка Джордж.
Это была запретная тема – смерть младенца, которого не стало восемь лет назад. Лорд Сент-Джеймс по сей день не постиг, как такое случилось, а для ее светлости, тогда совершенно убитой, сей предмет превратился в табу. Лорд Сент-Джеймс только что нарушил правило. Но нынче он был далек от раскаяний.
– До лета далеко, – произнес он и вышел, оставив ее в ошеломленном молчании.
Леди Сент-Джеймс сидела в полном одиночестве.

Та ночь. Ужас ночи восьмилетней давности, когда родился ребенок.

Роды затянулись; впоследствии она какое-то время лежала без сил и дремала, радуясь, что все позади. Ей не понравилась беременность. Быть столь огромной, такой неуклюжей – кошмар. Но теперь она наконец переживала успех. Родился мальчик, которого назовут в честь деда: Джорджем. Однако главным для нее было то, что он наследник графа и с момента рождения обладает собственным титулом: маленький лорд Боктон. Услышав плач, она велела няньке принести малыша. Улыбнувшись, подняла повыше, чтобы рассмотреть его при свете свечи. И вмиг остолбенела.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь