Лаборатория счастья

LZ «Гинденбург», 1936 год. Механики на корме.

Место спасателей - крайний стапель налево от выхода. Он ниже, но при этом шире других, поскольку рассчитан на катамаран.

Дирижабль "Дельфин" выглядит странно на фоне остальных кораблей. Две гондолы едва заметно качаются над решетками пола. Вдоль обеих тянется едва заметная, из-за того, что ее давно не подправляли, красная полоса. Сами гондолы, некогда белого цвета, теперь посерели, а местами даже побурели от ржавчины. Но, как и в случае остальных наших кораблей, в этом нет ощущения запущенности. Наоборот, издалека понятно, что «Дельфин» - рабочая лошадка, которой, конечно, время от времени достается, но это делает ее только сильнее.  

У трапа меня дожидается Диего, один из санитаров. Маска респиратора делает его голос ниже и глуше.

- Я был уверен, что ты передумаешь.

- С чего бы это?

- Ты первый раз летишь на спасателе?

- Первый.

- Ну, тогда понятно. Милости просим. Скоро ты начнешь нас ненавидеть.

Он пропускает меня вперед и поднимает трап ручной лебедкой. Вентиляционная система начинает шуметь, очищая воздух. Мы снимаем маски.

- Добро пожаловать в брюхо "Дельфина", - усмехается Диего и громко хлопает по обшивке. - Сегодня этому парню перепадет на орехи, к бабушке не ходи.

- А где остальные? - спрашиваю я.

- Док Андре с медсестрами в операционном блоке, - Диего кивает на дверь в обшивке, ведущую, видимо, в переход между двумя корпусами катамарана, - Ирвин, наш пилот, уже в рубке. Я вот тебя встречаю.

- А Камински?

- Наверху, в капсуле, - Диего задирает голову и кричит, - Камински! Джульета, покажись!

В верхней части корпуса открывается едва заметный люк, из которого показывается сначала рука с гаечным ключом, потом голова Камински, небритая и нечесаная.

- Сейчас вот как перетяну тебе гаечным ключом за Джульету. Привет, Клюв.

 Макс Камински живет через две двери от меня. Одно время мы частенько играли в шахматы, но потом мне надоело проигрывать.

- Привет Макс, - я машу ему рукой. - Как там наверху?

- Нормально. Всяко лучше, чем с этим балаболом, - Макс кивает на Диего и скрывается у себя.

- Камински третий день не в духе, - усмехается санитар. - Поставил половину оклада на "Медведей".  А они продули.  Пошли, покажу тебе твое место. До конца отработки полетных перегрузок лучше не отстёгиваться. Не рекомендую, иначе наш тренировочный полет превратится в боевой. Придется чинить тебя.

- Каких-каких перегрузок?

- Полетных. Эта тренировка не только для нас, старичок, но и для этого малыша, - Диего снова хлопает рукой по обшивке. - Я поэтому и спросил, не передумал ли ты. Развлечение не для слабонервных.

- Ничего, справлюсь, - отвечаю я и сглатываю комок.

Я был уверен, что цель тренировочного полета - закрепление медицинских и спасательных навыков. И никто не предупредил меня о том, что будет оцениваться и сам корабль.

  ***

  Однажды Курт Кобейн, здорово перебрав виски, сказал: "Чтобы найти выход из ада, надо сначала побывать в аду". Конечно, тогда обсуждались куда более глубокие философские вопросы, которые только и возникают исключительно после определенного градуса. Но сейчас я не могу не вспомнить эти его слова.

Я сижу, вцепившись в ремни и стараясь не смотреть в иллюминатор. "Дельфин" делает резкие рывки, затем так же резко сбрасывает скорость. Его движок то натужно воет, то вдруг совершенно умолкает, и тогда мой желудок пытается выскочить наружу, подгоняемый печенью, сердцем и прочими органами. Несколько раз катамаран спасателей переворачивается вверх тормашками. В последний из них он при погашенных двигателях опустил нос и летел почти вертикально вниз. Потом двигатели взревели снова, «Дельфин» задирал нос и так же вертикально взмыл вверх. Пилот Ирвин Бош заставляет свой дирижабль совершать немыслимые кульбиты, проверяя его на прочность. А все что могу я - пытаться сохранить хорошую мину при плохой игре. В моем случае – хорошую зеленую мину.

Через проход, так же вцепившись в ремни безопасности, сидит Диего. В отличие от меня, все это экстремально-желудочное шоу явно доставляет ему удовольствие. Он то и дело принимается хохотать, а в особенно критические моменты издает триумфальное "Их-ха!", словно обкурившийся реднек.

А я знаю только одно. Завтра я пойду к Гудериану и напишу заявление об увольнении, потому что больше никогда, ни за что, ни при каком условии не взойду на борт дирижабля. А зачем газете репортер, который больше не может летать?

Внезапно все стихает. Дирижабль летит ровно, без рывков и кульбитов.

- Эй, Клюв, - Диего наклоняется ко мне, - как ты, братишка?

- Я... в порядке.

- Отлично! Сейчас начнется самое интересное.

- Начнется?

- Конечно. Ирвин разогрелся, можно приступать к тренировке.

Ремни давят мне на плечи. Ноги онемели. Сердце молотит в груди. Этот день только начинается, и пилот готов проверить свой дирижабль по-настоящему. Дирижабль и меня.

- Ты вроде хотел в кабине пилота присутствовать, - напоминает Диего.

- Да... да, точно... в кабине.

- Тогда иди, пока снова не началось.

Знаете, я часто спорю с моим другом Мэдмэпом. Он считает, что лучшие истории можно увидеть, только глядя со стороны. Мэдмэп любит высокопарно рассуждать о том, что вокруг каждой истории клубится облако пыли – незначительных событий, замазывающих основное. Чтобы эта пыль не оседала на линзах, репортер должен держаться на расстоянии. Я же всегда отвечаю ему, что единственный репортер, которого мне было по-настоящему интересно читать, предпочитал находиться в центре событий. Он писал про Уотергейт, про "Ангелов ада", наркоторговлю и Большой кубок - от первого лица. Он был одновременно и главным свидетелем, и единственным экспертом, которому доверял. Вот как я представлял себе жизнь настоящего журналиста - быть на острие.

Поэтому я и напросился в кабину Ирвина Боша, как не раз напрашивался к другим пилотам. Чтобы почувствовать движение дирижабля так, как это можно почувствовать только глядя в лобовое стекло.

 Но это было до того, как я взошел на борт «Дельфина»…

  ***

  Каким-то образом мне удается не только расстегнуть ремни безопасности, но и дойти на ватных ногах до кабины.

- Привет, Клюв, - Ирвин пожимает мне руку. - Ты чего зеленый такой?

- Да так… Вчера перебрал, - вру я в ответ, - а тут такие перегрузки.

- Ничего. Все уже закончилось, - успокаивает меня Бош.

- Закончилось? Погоди… А Диего сказал, что ты только разогревался.

Пилот усмехается и качает головой.

- Диего - мелкий шакаленыш. Не обижайся на него, Клюв, он просто пошутил. Наверное, увидел, как ты позеленел, и решил подкинуть уголька.

- Вот черт, - я раздраженно прикладываю ладонью по приборной панели, - я-то решил, что мне конец! В смысле... думал меня стошнит. Так-то я летать не боюсь.

- Диего - добрый малый, - усмехается Ирвин, - но иногда его заносит. Старая жизнь сказывается, как ни крути.

Я сажусь в кресло, высматриваю в Пустоте за лобовым стеклом ориентиры, пытаясь понять, куда направляется "Дельфин". Замечаю яркую искру Маяка, затем тусклое марево там, где болтаются бочки Карибских Барабанов. Очевидно, "Дельфин" идет в сторону от Магелланова архипелага.

- Пойдем через большой водопад?

Пилот кивает.

- Да. Заодно ополоснемся. Запылилась наша рыбка, неделю из доков не вылезали.

- Ясно… - я и сам не понял, когда диктофон оказался в моей руке. -Так что там было с Диего? В той жизни?

Пилот хмурится.

- Обычная история. Колония для малолеток. Потом первая ходка в тюрьму Сан-Квентин. Наркотики, грабеж... Новая ходка. Потом попытка завязать... В общем, стандартная история для мексиканца, родившегося в бедном пригороде Лос-Анджелеса. Я сам обитал неподалеку, в ирландском квартале, прошел почти тем же путем, разве что опомнился намного позже. Диего хороший парень.

- А ты?

- Я? Я не очень. Считай, эта работа для меня - что-то вроде искупления. Иногда оглядываюсь, и вижу такое… Я много чего натворил, Клюв...

- Если не хочешь, не будем об этом.

- А я не скрываю прошлого. Стыжусь, но не скрываю. Мне выпал второй шанс, и я не хочу снова обосраться и начинать со лжи.

Некоторое время мы летим молча. В салоне за нашими спинами играет "Silver Bells", едва слышно гудит двигатель, и скрипят шпангоуты.

- Я счастлив здесь, - говорит, наконец, Ирвин. - Из той жизни я скучаю только по одному моменту.

- Какому?

- После дождя в Лос-Анжелесе можно кое-что увидеть. Редкое зрелище - снежные пики гор Сан-Габриэль на горизонте. Последний раз я увидел их за день до того, как пошел на свое первое дело. Потом как-то не совпадало. Когда показывались Сан-Габриэль, я либо мотал очередной срок, либо был где-то далеко. А когда приезжал, не было дождей. Так и не довелось больше увидеть.

Динамик интеркома оживает на панели голосом Диего.

- Бош, а ну глянь-ка на маяк.

Ирвин оглядывается назад и в сторону. С моего места Маяка уже не увидеть. Но когда пилот начинает материться, а потом хватается за штурвал и заставляет "Дельфин" войти в сумасшедший вираж, я все понимаю.

Маяк пульсирует, передавая в пустоту три точки, три тире, и снова три точки, - сигнал SOS, - требуя срочного возвращения спасателей.

- Потренировались, - сквозь зубы рычит Ирвин.

Дождавшись конца виража, я встаю и выбираюсь из кабины. Сейчас тут не до меня.