Купить морфин Торопец
Купить морфин ТоропецМы профессиональная команда, которая на рынке работает уже более 2 лет и специализируемся исключительно на лучших продуктах.
У нас лучший товар, который вы когда-либо пробовали!
Наши контакты:
Telegram:
E-mail:
stuffmen@protonmail.com
ВНИМАНИЕ!!! В Телеграмм переходить только по ссылке, в поиске много Фейков!
Внимание! Роскомнадзор заблокировал Telegram ! Как обойти блокировку:
http://telegra.ph/Kak-obojti-blokirovku-Telegram-04-13-15
Да еще, сказали мне в музее, бамбук, посаженный генералом, растет в парке его бывшего шешуринского имения. Отчасти потому, что выставочных площадей в Богоявленской церкви мало. Да и не приспособлена она для музея. Нового здания музею строить никто не собирается, а потому власти присмотрели купеческий особняк, но особняку хорошо бы сделать ремонт, а уж потом и переезжать. Ремонт обещают сделать обязательно, а поскольку обещанного ждут три года… Пока прошло только два с половиной. Понятное дело, что в старом здании ремонт делать уже не будут. Знать бы, в чем он есть — этот смысл. Вряд ли в том, чтобы тысячи экспонатов музея держать в запасниках и ждать наплыва туристов. На самом деле, он, конечно, не первый, и не столько русский, сколько советский, но… уроженец Торопца, а уж в Торопце до него точно никто медведей и львов не дрессировал. Первый он был в том смысле, что вывел на арену вместе со львами, волками и медведями ослов, петухов и даже галок с воронами. И все эти львы и медведи, вместо того, чтобы немедля сожрать ослов, петухов и галок с воронами, показывали почтенной публике различные трюки. Выступал Николай Павлович и с дрессированным удавом по кличке Крошка, правда, только до тех пор, пока тот однажды чуть не проглотил его собственную жену. Гладильщиков был необыкновенным силачом и, как и все силачи, рвал цепи и ломал толстенные гвозди голыми руками. Обрывки тех самых цепей и обломки тех самых гвоздей теперь лежат в музее, на столе, на подушечке красного бархата. Каждый может подойти и убедиться, что теперь таких гвоздей не делают. Не говоря о цепях. В двадцатом веке в Торопце и уезде больше не рождалось ни адмиралов, ни генералов, ни великих композиторов, а все же родился в году человек, имя которого теперь заслуженно забыто. И хорошо, что нет. На втором этаже музея расположен зал, посвященный войне. Немцы заняли Торопец уже в конце августа сорок первого. В Николаевском мужском монастыре устроили концлагерь для военнопленных 9. Торопецких евреев обязали носить белые повязки. В ноябре их расстреляли. Семьдесят пять евреев похоронено в братской могиле на торопецком кладбище возле Трехсвятской церкви. Может, и не семьдесят пять. Морозы был сильный — тридцать и даже тридцать пять. Еще и полутораметровой глубины снег. Мерзли ноги у немцев, и они делали себе эрзац-валенки. Добротные, надо сказать, валенки. На толстой деревянной подошве с войлочным верхом и кожаными застежками. Стоять в них удобно, а отступать нет. Есть в музее такой валенок. То ли его обронили при отступлении, то ли сняли с того, кто уже никуда не шел. И еще про войну. Неподалеку от музея, на той же Комсомольской улице, но на другом берегу Торопы, стоит на постаменте самолет - памятник военным летчикам. Памятник ставили через сорок лет после победы. К тому времени найти целые По-2 и Пе-2, которые с окрестных аэродромов летали бомбить фашистов, было найти практически невозможно, а потому взяли то, что смогли достать — реактивный МиГ Ну, да это ничего. Памятная табличка на постаменте все объясняет. После грохота войны тишина в Торопце стала еще оглушительней. Построили мебельный комбинат, швейную и обувную фабрики, литейно-механический завод, мясокомбинат, маслосыродельный завод, ликероводочный завод. Когда все построили — началась перестройка. Сначала перестал работать мебельный комбинат, потом литейно-механический завод, потом мясокомбинат, маслосыродельный завод, ликероводочный завод В общем — все как у всех. Из того, что не как у всех — в семьдесят четвертом году поставили памятник школьному учителю. Ученики предвоенных выпусков поставили за свой, а не за казенный счет. Торопчане говорят, что это единственный памятник учителю в России. Теперь, может, и не единственный, но навсегда первый. И еще из того, что не как у всех. Выращивать и выпускать в те места, откуда их привезли. За тридцать лет существования станции вырастили около двухсот медвежат и выпустили их в лес. Самое сложное в процессе выращивания, как сказал Валентин Сергеевич, — не приручить медвежонка. Даже когда держишь его на руках и поишь молоком из бутылочки. С ним нельзя разговаривать, чтобы не приучить его к звуку человеческого голоса, с ним нельзя играть, с ним нельзя… всего не перечислишь. Я спросил его — были ли какие-то смешные ситуации с медвежатами за три десятка лет работы. Валентин Сергеевич посерьезнел и сказал, что смешные случаи бывают обычно с людьми, а с медведями… Потом все же вспомнил про своих первых двух медвежат. Он был им, по его собственным словам, суррогатной матерью. Когда пришла осень, Пажетнов повел медвежат в лес, чтобы те смогли залечь на зиму в берлогу. Надо было приучать уже подросших медвежат к самостоятельной жизни в лесу. Это было очень непросто, потому, что больше всего медвежата хотели залечь в спячку в его палатке — там была теплая печка и он сам. Мы говорили о медвежатах, о том, как непросто их растить, и мне думалось о том, что будь я медвежонком — тоже от него не ушел бы в лес. Валентин Сергеевич напомнил мне медвежьего деда Мазая и старичка-лесовичка одновременно. Еще я подумал, что он наверняка знает, где зарыты лесные клады, но расскажет об этом только медвежатам. И еще я подумал о том, что на этом месте рассказ о Торопце хорошо бы закончить. Самого устроителя не очень одобряла и даже забирала в ВЧК, а к школе относилась хорошо. В один из голодных годов чуть ли не по приказу самого человечного человека в школу направили вагон с пшеницей. И это не все. Из загребущих рук чекистов Куропаткина освободила та же всемогущая подпись. После смерти Алексея Николаевича усадьбу его национализировали. Новые власти устроили в ней детский дом. После войны с немцами был в ней дом детей-сирот, а после дома для сирот проживал дом инвалидов. Надо сказать, что в инвалидные времена усадьба инвалидом не была. Все в ней и вокруг нее было ухожено — и цветники, и клумбы, и ведущая к озеру аллея, обсаженная дубами и липами, и кусты сирени, и баня, и столовая, и даже кинотеатр. Было даже подсобное хозяйство. Его разворовали в первую очередь — сразу после указа о закрытии дома в начале девяностых. Инвалидов из числа тех, кто не успел, не смог или не захотел до указа умереть или выздороветь, распределили по другим домам, а кровати, матрасы, стулья, доски пола, железо с крыш, кирпич, водосточные трубы, тумбочки, старые кровати и все, что можно было отодрать, отбить, отпилить и отрезать — растащили местные жители. Ходили упорные слухи, что в усадебном парке зарыты генеральские сокровища. На всякий случай перекопали все, что могли, но сокровищ не нашли. Копателям и в голову не могло прийти, что все свои сбережения Куропаткин вложил в постройку школы, больницы, библиотеки и почты, а то, что не успел вложить, еще в двадцатых, когда он сидел в застенке у чекистов, прилипло к чистым рукам людей с холодными головами и горячими сердцами. И еще ходили слухи, что генерал со своей неудачной войны с Японии привез большое количество морфия и спрятал в усадьбе. Морфий не искали, потому, как из тех же слухов доподлинно было известно, что после смерти Куропаткина наркотик нашел фельдшер с лошадиной фамилией Жеребцов и превратился в заядлого морфиниста. Морфия, говорили, было спрятано такое количество, что его хватило и на то, чтобы и после отечественной войны какой-то врач из дома для сирот превратился в фельдшера Жеребцова. Упорнее слухов о морфии были только слухи о мужской силе покойного генерала. Шешуринские старухи рассказывали, что генерал был до женского полу уж такой охотник, такой охотник… Сядет, бывало, перед растворенным окном на втором этаже своей усадьбы, приставит к глазу самую сильную подзорную трубу, и давай высматривать молодых девок. Какую высмотрит… а какую не высмотрит сегодня — ту беспременно завтра высмотрит или на следующей неделе. Правду говоря, молодые девки на него не очень-то и обижались. Он им всегда приданое давал, выдавал замуж и дом строил. Бывало, генеральский денщик барину еще только подзорную трубу тащит, а они уж давай ходить туда-сюда перед домом. Ну, может, и не ходили туда-сюда, а так просто подтыкали юбки и мыли полы перед своими крестьянскими избами, думая о том, как хорошо было бы выйти замуж с приданым, и жить в собственных домах. Вернемся, однако, в девяностые года прошлого века. Общества эти хотели устроить здесь или говорили, что хотели устроить, или говорили, но не думали устраивать, или вообще не думали ни о чем, а просто брали в аренду все, что можно брать дом отдыха. Сдали в аренду первый раз — разорилось общество и исчезло без следа. Продали во второй раз — такая же история со вторым обществом. И с третьим тоже. Власти продали то, что осталось от усадьбы какому-то человеку, купившему ее для того, чтобы иметь прописку. Теперь этот человек, которого никто из шешуринских и в глаза не видывал, прописан в развалинах усадьбы точно привидение в развалинах готического замка. Что же до усадебного парка, то в нем, кроме трех огромных старых лиственниц, которые, кажется, охраняются государством, из куропаткинских времен дошли до нас только заросли дальневосточной гречихи. Про гречиху эту в торопецком краеведческом музее думают, что она — бамбук. Заросло ею все вокруг потому как сорняк — он и есть сорняк. Больнице, в отличие от усадьбы, повезло больше. Никто ее не продавал и не разрушал. Она и сейчас, спустя сто с лишним лет после постройки, стоит в Шешурино. Кроме нее Куропаткин построил дом врача, дом фельдшера, столовую и амбулаторию. При советской власти в больнице работало около трех десятков человек. И хирургия там была, и терапия, и даже родильное отделение было, а на трудные роды из Твери прилетал вертолет. Теперь-то хоть вся деревня, включая мужиков, рожай — из Твери даже комар не прилетит. Теперь и врача там нет — осталось три фельдшера. Вернее, фельдшериц, одна из которых на правах заведующей больницей, а заодно и завхоз, и даже держит двух коров — Ягодку и Зорьку, молоком которых отпаивает своих пациентов из Шешурино и окрестных деревень. Сено для этих коров косят и родственники больных и добровольцы, и просто соседи, а соседи там все. В самом Шешурино живет всего девять человек, а в Шешуринском сельском округе сотни две с небольшим и малая толика дачников. Лежит в больнице полтора десятка старых стариков и старух. В тех краях почему-то часты инсульты. Ежели по правилам, то больных с инсультом надо везти в город Нелидово за полторы сотни километров, а из Нелидово их уже развезут по больницам, в которых станут лечить. По правилам надо сначала позвонить в Нелидово, потом дождаться, пока оттуда приедет карета скорой помощи, а потом везти больного туда по известно какого качества дороге, которая из здорового душу вытрясет, а из больного и подавно. Короче говоря, по правилам лучше сразу отдать Богу душу и не гонять зазря нелидовскую машину. Да и тех упрямых, кто вздумает дожить до больницы, ждет, прямо скажем, не самый лучший уход вдали от дома. Платить за этот уход будет государство, а оно у нас… Вот и выхаживают их здесь, в Шешурино, поперек всяких инструкций. Здравоохранительное торопецкое начальство смотрело на это все сквозь пальцы — в райцентре и своих проблем со здравоохранением хватает. Да и вообще из города все эти микроскопические сельские больницы, фельдшерские пункты и их пациенты представляются какими-то молекулами, а уж из Москвы, из министерства, — и вовсе атомами, даже электронами. Тут и реформа здравоохранения подоспела — объявили районные медицинские начальники шешуринской больнице, что будут ее сокращать. Понятное дело, что никто не говорил шешуринским, что все их проблемы никого не волнуют. Даже и не думал так никто. Стариков, что лежат в больнице развезут кого в Нелидово, а кого… ну, куда-нибудь развезут. Кому надо к терапевту — милости просим съездить в другую деревню за тридцать километров. Там можно валидола купить, зеленки, йода, бинтов, настойку боярышника и вообще ни в чем себе не отказывать. Ну, а если валидола, да настойки боярышника мало, то за другими лекарствами можно и в Торопец поехать. Туда раз в день автобус ходит, а если срочно, то и на такси можно за две тысячи рублей в один конец. Надо сказать, что в Торопце сказали шешуринским на ухо, конечно , что за больницу они могут бороться, но сами. Пишите, говорят, стучитесь во все двери и бейте во все колокола, но если спросит кто — откуда, мол, звон, то мы тут… То есть, вообще. Они там, в Торопце, не злыдни какие-нибудь. Закрывать больницу будут без всякого удовольствия. Дело это тоже непростое — писать из деревни в столицу. Там еще с гоголевских времен засели такие шпекины, что мимо них не только слово, но и буква недозволенная не пролетит, не говоря о вопросительных и восклицательных знаках. Ну, да эти письма пока дойдут, да пока царь прочтет, да призовет министра здравоохранения, да топнет на него царской ногой, да прикажет ему, да приказ этот спустят в министерство, да министерские крючки начнут его с разных сторон рассматривать, да пробовать сначала запятые переставлять, а потом и слова, да… в Шешурино в к тому времени все давным-давно… В Тверь жаловаться — тоже резону нет. В Твери теперь губернатор думает о том, как бы его самого, на новых выборах, как шешуринскую больницу, не умножили на ноль. По слухам, у него на задней части брюк уже проступил отпечаток царского каблука и он этот след скрывает под пиджаком, который не снимает даже на ночь. Не до ерунды ему. И вымирайте себе на здоровье. Надеются на приезд журналистов из Москвы, на предстоящие губернаторские выборы, на черта в ступе, на чудо Если закроют больницу, то потеряют работу все ее сотрудники — все пятнадцать человек персонала. Каждый из них сейчас получает зарплату — от шести до десяти тысяч рублей в месяц. На эти деньги, да на том, что вырастят они на своем огороде, и живут их семьи. Конечно, если бы жителя села Шешурино и нескольких окрестных деревенек разом каким-нибудь волшебным образом испарились бы, то начальство век бы Бога за них молило, как минимум, неделю, а то и две, но… они не исчезают. Они хотят сохранить больницу, которая, так уж случилось, получается градообразующим предприятием села Шешурино. Они хотят, чтобы у них, у их детей а в Шешуринском сельском округе полсотни детей, из которые трое грудных была возможность, в случае необходимости… Скорее всего, ничего у них не получится. Пока приказ о закрытии больницы еще только нагнаивается, точно вулканический прыщ в недрах райздрава или облздрава, но скоро вскроется и тогда, скорее всего, больницу закроют, а перед тем, как закрыть, пообещают не закрывать, чтобы не омрачать радостного настроения, которое должно сопровождать перевыборы тверского губернатора. Ну, а после закрытия пообещают открыть, как только представится возможность. Или закроют сразу после перевыборов, или закроют немедленно и скажут, многозначительно вздымая указательный перст к небу, что, мол, приказ из самой Москвы, потому, как реформа, оптимизация, сокращение расходов, международная обстановка, цены на нефть, черную икру, пляжи на Мальдивах, дома на Лазурном берегу… и будут тяжело вздыхать, и говорить, говорить, не замечая, что все уже разбрелись по своим домам. К чему я это все рассказал… И сам не знаю. Помочь жителям Шешурино отстоять больницу я не смогу. Да они и сами, судя по всему, смирились со своей участью. Старики останутся помирать дома, а те, кто помоложе, продадут свои дома или просто заколотят их и уедут на заработки в какой-нибудь город. Останутся здесь немногочисленные дачники, озеро Наговье, аллея дубов и лип, три старых лиственницы, охраняемых государством, и развалины усадьбы генерала Куропаткина, заросшие дальневосточной гречихой, потому как сорняк — он и есть сорняк. И слова здесь останутся из тех слов, которые уже некому говорить. Нянять — когда плохо одной бабе, а когда всем и так, что просто… Ну, да что это слово повторять. И без него во рту горше некуда. Поначалу-то она не разрывалась совсем, а окончила в столице школу-студию МХТ по специальности заведующий художественно-постановочной частью и стала работать декоратором в Ленкоме. Работала себе и работала. Даже на сцену выходила в каких-то микроскопических эпизодах. Проживи… нет, выживи она в театре лет сто — наверняка стала бы и художником по костюмам, и даже главным художникам театра. Она и собиралась выживать… если бы в один прекрасный день муж не предложил ей купить дачу, чтобы отдыхать в ней летом. Помнит только, что день был морозный, солнечный, высоченные сугробы были ослепительной белизны, и тени на них и на искрящемся льду озера Наговье чернели точно на японских гравюрах. Хозяин пятистенка, который они присмотрели, ничего о японских гравюрах не знал, а то бы запросил за свою избу с прогнившими полами еще больше. Изба продавалась вместе с огромным портретом Михаила Андреевича Суслова. Портрет был писан маслом и был обрамлен прекрасной дубовой рамой. Он долго спрашивал у нее о том, как она представляет себе современную деревню. Особенно глухую, особенно нищую, по улицам которой бродят пьяные мужики, бабы, коровы и запах навоза так вездесущ, что проникает даже в душу. В Москве, конечно, коров не было. Тогда, в начале девяностых, в Москве не было не только коров, но и всего того, что дают эти самые коровы. Собирались долго и тщательно. Составляли длинные списки, в которые вписывали венские стулья, чашки, ложки, вилки, собаку, еще собаку, охотничье ружье, бочку из-под кваса, из которой хотели сделать цистерну для воды, и еще тысячу разных вещей. Через несколько месяцев все это, включая Дарью и ее мужа, грузовик повез в деревню Шешурино. Пока ехали, думали о новой жизни, которая открывается перед ними, и о которой можно будет потом, после возвращения, рассказывать в московских компаниях. Дарья мечтала о будущей деревенской усадьбе… даже имении Ну, хорошо, пусть не об имении, а доме, даже домике с огородом и яблоневым садом, с глубоким погребом, а в погребе, сколоченные из толстых досок полки, на полках банки большие, банки поменьше и банки совсем маленькие с соленьями, вареньями, компотами и наливками. И на каждой банке этикетка с указанием года. Не было горячей воды. Не было даже крана, из которого она могла бы течь. То есть, они думали, что горячей не будет, но никак не ожидали, что еще и холодную надо приносить из колодца и самим делать горячей. И стирать белье надо в озере. Зимой, понятное дело, в проруби. Потом болела и лежала в сельской больнице. Тогда больницу никто и не думал закрывать. Местные жители смотрели на них, как на пришлых. Потом выяснилось, что пришлые для шешуринских все, кто не живет в их селе. Фельдшер, который работает в больнице не один десяток лет — пришлый. Не имеет значения, что он из соседней деревни, которая находится в двух километрах от Шешурино. Корова Зорька, которую соседи купили в этой же деревне — пришлая. Понятно почему, она дает меньше молока, чем Ягодка, которая родилась и все детство и юность провела в Шешурино. И вообще, для того, чтобы стать местными им придется там умереть и снова родиться. Через какое-то время, когда уже появились первые овощи со своего огорода, захотелось своего мяса. Завели кур и уток. Утки бегали везде и почему-то все время были грязные. Дарье это не нравилось. Она мыла уток шампунем и сушила феном. Нет, этому ее не учили на сценическом факультете школе-студии МХТ. Там вообще ничего не говорили о домашней живности. Тем более, о поросятах. Поросенка они завели позже, когда поняли, что уток лучше оставить в покое. Как на грех, поросенок оказался мальчиком, и его пришлось холостить. Он болел, и Дарья его лечила киселем из ольховых шишек, водкой и солью. Кроме поросенка она лечила только свою соседку от алкоголизма настойкой малиновых клопов на водке. Малиновых не в смысле цвета, а в смысле того, что они совершенно зеленые, кстати водятся на малине. В народе говорили, что такая настойка может отвратить от водки навсегда. Соседка, которую ломало и корежило жесточайшее похмелье, выпила и отвратилась. Правда, не сразу, а через семь лет. Ну, да речь сейчас не о соседке, а поросенке, которого вырастили до веса почти полтора центнера и зарезали. Взяла Дарья соленого сала, деревенских яиц и повезла гостинцы в Москву, в любимый Ленком, где ее заботливо спросили — не передумала ли она, а услышав в ответ, что поросенок…, что урожай картошки…, что гусь, который охраняет дом не хуже собаки…, окончательно уволили и сократили ее ставку. Так она и осталась в Шешурино. Научилась делать нехитрую мебель, выращивать преогромные помидоры и ловить рыбу. Народ здесь, кроме самых старых бабушек и дедушек, по большей части неверующий. Не потому, что убежденные атеисты, а вообще. Кому и во что, спрашивается, теперь можно верить… Зато суеверий здесь много. Верят в то, что много грибов — много гробов, что домовые выдувают мужикам папиросы, а бабам путают вязанье, верят знахаркам, которым в оплату их услуг несут вместо денег сладкое — мед, пряники и варенье. Дарья долго думала - почему так получилось, что Москву она променяла на Шешурино. Особенно долго думала, после того, как ее муж, киноактер, не выдержав деревенского существования, уехал обратно в город. Получалось, что она приросла к этому медвежьему углу, в котором и, правда, водились медведи. Получалось, что она вышла замуж за село Шешурино. За дом, который уже и не дом вовсе, а часть ее, такая же неотъемлемая, как рука или нога, за сельскую больницу, закрытию которой она изо всех сил старается помешать, за больничных коров Ягодку и Зорьку, для которых она вместе с односельчанами заготавливает сено, за лес, за луну над озером и за само озеро Наговье полное лещей, подлещиков, плотвы и щук. Однажды Дарья поймала в нем налима. Голыми руками вытащила из-под коряги у самого берега. У него оказались голубые глаза. Ну, может, и не голубые, но ей показалось, что голубые и она его отпустила. Не есть же, в самом деле, рыбу с голубыми глазами. Самогон тоже не гонят. Пьют они дешевый и плохо очищенный от сивушных масел технический спирт, который пригоняют в цистернах в те края из Северной Осетии или Дагестана. Пьют они его и мрут, как мухи. Слова этого я не знал и мне пояснили, что бедные крестьяне торопецкого уезда в пищу добавляли перетертую исподнюю часть молодой березовой коры. Конечно, это не березовый сок с мякотью, как в известном анекдоте, но около того. За два года работы смогла повысить ежемесячную выручку от продажи билетов с двух до семи тысяч рублей. В музей стали часто приходить дети. Выручку эту каждый месяц надо сдавать в Тверь. Передавать с представителями городской администрации, которые часто по своим делам бывают в Твери, тоже нельзя. Можно купить билет на автобус хорошо еще, что, за государственные деньги за восемьсот рублей в один конец, приехать в пять утра в Тверь, и ждать там, на автобусной станции, до девяти, пока не откроется контора тверского музейного объединения. Жалеть о впустую потраченном времени и жаловаться тоже нельзя. Они и не жалуются. Им бы крышу починить, чтобы не текла и стекла кое-где вставить. Последний косметический ремонт делали в музее лет десять назад. С выпавшими стеклами протопить здание трудно. Зимой бывает холодно внутри. Иногда десять градусов тепла. Но это только в сильные морозы, а летом хорошо — прохладно. Вот они и не жалуются. Директор, если честно, не велела мне про все эти сложности писать. Потому и пишу в примечаниях. Идет в нем реставрация. Трудно идет, но идет. Стоит крест в память о тех, кого здесь расстреляли. Монахинь там нет — только игуменья, мать Иоанна. На ней вся реставрация и держится. На ней вообще вся жизнь монастыря держится. На ней и на помогающей ей девушке, которую зовут Галина. Приехала она однажды из Москвы в Торопец, приехала дважды, трижды… да так и осталась. Кроме них еще маленькая лохматая собака по кличке Клякса. Если Кляксу попросить, то она покажет, как приезжает архиерей — упадет на спину и завиляет хвостом. Впрочем, она и без того им виляет. Просто так, от полноты дружеских ко всем чувств. Log in No account?
Продажа домов — Торопец
Купить закладки марки в Сясьстрое
Доска бесплатных объявлений - RinTU
Купить закладки скорость в Уржуме
Продажа товаров в Торопец
Хлорирование бензойного альдегида
Купить Метамфетамин в Избербаш
морфин - цена, где купить, прайс-листы
Продажа домов — Торопец
Доска бесплатных объявлений - RinTU
Купить экстази в Ликино-Дулёво
Доска бесплатных объявлений - RinTU
Купить закладки метадон в Юрьевом-польском
Продажа товаров в Торопец
Контактная информация компании Климат45, ООО
Купить курительные миксы Усмань
морфин - цена, где купить, прайс-листы
Собака чует наркотик уже с порога вагона
Продажа домов — Торопец
Продажа домов — Торопец
Купить курительные миксы Старый Оскол
Купить закладки бошки в Курильске
морфин - цена, где купить, прайс-листы
Продажа товаров в Торопец
Продажа товаров в Торопец
Доска бесплатных объявлений - RinTU
Магазин Семяныч instagram online pc viewer
Доска бесплатных объявлений - RinTU
Купить закладки скорость в Усмани
Доступ к сайту ограничен что делать
Продажа товаров в Торопец
КУПИТЬ ГАШИШ БОШКИ МАРИХУАНЫ КОНОПЛЮ И КАННАБИС В ПЕРМИ ИЛИ ОБЛАСТИ
Купить закладки россыпь в Унече
Доска бесплатных объявлений - RinTU
Фенметразин — опасная альтернатива амфетамину
Купить Курить Траву Испарителем оптом из Китая