Ктулху

Боги и поэзия

Соавтор – Анна Хелен Крофтс.
Перевод Маргариты Кагановой

Сумрачным послевоенным апрельским вечером Марсия сидела в одиночестве, погруженная в смутные мысли. Невысказанные желания блуждали в роскошной современной гостиной и устремлялись из дома прочь, на восток, к оливковым рощам далекой Аркадии, которую Марсия до сих пор видела только в мечтах. В задумчивости она выключила верхний свет и расположилась на мягкой тахте под уютной лампочкой, которая заливала журнальный столик приглушенным зеленоватым светом, словно лунное сияние, просачивающееся сквозь листву, оплетающую античные руины.

В простом элегантном черном платье со смелым декольте Марсия выглядела истинной дочерью своей эпохи; но этим вечером девушка ощущала неизмеримую пропасть, отделяющую ее душу от прозаического окружающего мира. Возможно, виною тому была атмосфера чужого дома, в котором она жила, дома, где царил холод, и отношения были натянуты до того, что все вели себя друг с другом как посторонние. А может быть, дело не в доме, а в том, что, перемещаясь в пространстве, ее душа ошиблась временем и местом, и она должна была родиться гораздо позже, или гораздо раньше, или вовсе другой сущностью, не пытающейся сейчас примириться с неприглядной действительностью.

Чтобы рассеять мрачное настроение, затягивающее с каждой минутой все глубже, Марсия стала просматривать лежащий на столике журнал в надежде наткнуться на стихи, которые принесли бы хоть чуточку утешения. Поэзия, как ничто другое, всегда действовала на нее целительно, хотя механизм этого действия был непонятен ей самой. В свете великих стихов безобразие и уродство современности застывали пылью на оконном стекле, сквозь которое видишь прекрасный закат.

Она беспокойно пролистывала страницу за страницей, словно искала воображаемое сокровище, и тут взгляд наткнулся на нечто, мигом прогнавшее тоску. Если бы некий сторонний наблюдатель прочел сейчас мысли Марсии, он сказал бы, что наконец ее мечты осуществились. Всего несколько строчек, написанных верлибром, этим жалким компромиссом между прозой и божественной мелодикой стиха, когда, пытаясь возвыситься над одной, поэт не дотягивается до другой. Но тут звучал живой непринужденный голос поэта, застывшего в экстазе перед обнаженной красотой. В этих лишенных строя стихах пела гармония сфер, возникали из ниоткуда не сдерживаемые рифмой нужные слова – с такой неограниченной свободой стиха Марсия до сей поры не сталкивалась. По мере чтения окружающие предметы растворялись, и вскоре все вокруг превратилось в фантастический морок, в доисторическую синеву усыпанного звездами Млечного пути, куда ступают лишь боги и мечтатели.

Лунный свет над Японией,
Белый свет-мотылек!
Будда спит, так глубок этот сон,
Убаюканный зовом кукушки…
Россыпь крошечных крылышек – свет
Укрывает мерцающий город,
На мгновенье мигнув в тишине фитильками
поющих фонариков в женских ладонях,
Сияет над тропиками
Белый бутон луны
Медленно распускает лепестки
                 в колыбели небес…
. . . . . . .
Воздух набит ароматами,
Ленивыми теплыми звуками…
Гудящие хоботки наполняют музыкой ночь
Под огромным небесным цветком.
Над Китаем устало луна

Проплывет по небесной реке.
Только блики на ветках деревьев резвятся,
                 как стаи серебряных рыбок
В темной толще воды;
Лунной рябью подернулись камни гробниц
                 и таинственных храмов
Под чешуйчатым облачным небом
                 драконьей расцветки
[29]
.

Из глубины своей мечты юная читательница воззвала к звездным хорам, в восторге предчувствуя новую эпоху поэзии и возрождение бога Пана. Прикрыв глаза, она все повторяла строки, их мелодии были спрятаны глубоко, словно алмазы на дне горного потока, случайными вспышками приветствующие рождение нового дня.
Лунный свет над Японией,
Белый свет-мотылек!
Сияет над тропиками
Белый бутон луны,
Медленно распускает лепестки
                 в колыбели небес…
Воздух набит ароматами,

Ленивыми теплыми звуками…
Над Китаем устало луна
Проплывет по небесной реке…
Из тумана выступил богоподобный юноша с кадуцеем в руках, в крылатой шляпе и сандалиях, небесная красота его была несравнима ни с одним существом на земле. Юный бог трижды взмахнул жезлом, полученным когда-то от Аполлона в обмен на девятиструнную владычицу звуков, и возложил на чело спящей девушки венок из роз и лавровых листьев. Поклонившись, Гермес произнес:

«О нимфа, что прекраснее златокудрых сестер Кирены и бессмертных Плеяд, возлюбленная Афродитой и благословленная Афиной, ты и впрямь сумела постичь тайну богов, и тайна эта заключена в красоте песен. О прорицательница, превзошедшая избранницу Аполлона, сивиллу из Кум, провозвестница новой эры, слава твоя достигла города Менал, Пан вздыхает и ворочается во сне, готовый пробудиться и узреть маленьких фавнов в венках из роз и древних сатиров. В своей жажде прекрасного ты постигла то, что недоступно помнить ни одному смертному, кроме немногих отвергнутых этим миром, так узнай же: боги не умирают, они засыпают великим сном и видят сны среди лотосов в садах Гесперид по ту сторону золотого заката. Но близится время их пробуждения, и отступит холод и мрак, и Зевс снова воссядет на Олимпе. Море у подножия Пафоса вскипает первозданной пеной, какую видели лишь древние небеса, и в эту ночь пастухи на горе Геликон уже слышат странный шепот и полузабытое пение из-под земли – это пробуждаются родники муз. Бледные изменчивые формы заполнили в сумерках леса и поля, и сам древний океан чертит на своей поверхности загадочные знаки под тонкой луной. Боги терпеливы, сон их долог, но ни людям, ни титанам не дано бросать вызов богам. Корчатся титаны в недрах Тартара, и, придавленные огненной Этной, стонут порожденные Ураном и Геей гиганты. Подступает новый день, когда людям предстоит ответить за то, что отринули богов на многие столетия, но за время долгого сна боги стали добрее, и человеку не гроз

И Гермес ринулся в небесную высь, бережно неся на руках спящую девушку. Овеваемые легкими ветрами из башни Эола, они летели высоко над теплыми душистыми морями, пока не достигли Зевса, утвердившегося на двухвершинном Парнасе. Справа от его золотого трона расположился Аполлон со своими музами, слева – увенчанный листьями плюща Дионис в окружении жизнерадостных вакханок. Подобного великолепия Марсии не доводилось видеть ни в жизни, ни во сне, а ведь это был всего лишь щадящий блеск Парнаса – высокий Олимп и вовсе ослепил бы ее, но был скрыт от ее взора Всемогущим, не желавшим являться смертным во всей мощи своей славы. Перед увитой лавром Киликийской пещерой сидели в ряд шестеро смертных, но эти смертные величием были равны богам. Узнать их было легко, ведь она уже встречала их изображения: божественный Гомер, и подземный странник Данте, и величайший из смертных – Шекспир, и постигший первозданный хаос Мильтон, и вселенский Гёте, и мистический Китс. Это и были те посланцы, которых боги отправляли на землю передать смертным, что Пан не умер, а только спит, – лишь с помощью поэзии боги могут говорить с людьми.

Наконец заговорил Громовержец:

«О дочь моя, дитя из бесконечной череды поколений моих потомков! Дитя мое, вот на тронах из слоновой кости сидят благородные посланцы богов на земле, в слове и букве несущие людям отражение небес. Многим поэтам смертные по праву воздают почести, но лишь тех, кого ты видишь перед собой, наградил сам Аполлон, только их усадил я подле себя – смертных, сумевших заговорить на языке богов. Долго пребывали мы в сонном покое лотосовых садов за пределами заката и обращались к смертным лишь во снах; но пришло время, когда мы будем говорить и наяву. Пришло время пробуждения и перемен.

Вижу, как новый круг проехал Фаэтон на своей колеснице, опалил поля и иссушил источники. По всей Галлии одинокие нимфы, растрепав свои прекрасные волосы, плачут перед иссякшими родниками, а леса над реками обагрились кровью смертных. Арес со своей свитой первым обрушил на землю ярость богов и призвал ужасных Деймоса и Фобоса насытиться кровавой жатвой. Тонет в слезах многострадальная Теллус, лица мужей обернулись оскалами эриний, и в страхе скрывается в небесах Астрея, когда волны проклятий захлестывают землю, не дойдя лишь до подножия этой высокой горы. Явится из хаоса вестник, и пусть скрыто его прибытие до поры до времени, он уже предугадывает грядущее, и ведомо ему все, о чем мечтали его предшественники. Он – избранный, он рожден для того, чтобы вобрать всю красоту мира, красоту невиданной силы, и творить строки, в которых отразится вся мудрость и очарование ушедших времен. Он – тот, кто возвестит о нашем возвращении и приблизит дни, когда рощи снова наполнятся звонкими голосами фавнов и дриад, возвращающихся в свои охотничьи угодья. Направлен наш выбор был теми, кто сидит ныне среди нас на роскошных тронах у Киликийского грота, в их песнях можешь ты уловить грядущее величие, все великолепие которого узнаешь с приходом вестника богов. Слушай же собравшихся здесь поэтов, что обратятся один за другим к тебе. Каждую их ноту снова услышишь ты когда-нибудь в голосе грядущего поэта, и принесет его поэзия мир и усладу душе – хотя поиски могут занять годы. Внимай этим звукам, и п

И встал со своей лирой старейший из поэтов, Гомер, и восславил гимном Афродиту. Марсия не знала ни слова на древнегреческом, однако душой постигала каждую строчку: таинственная гармония этих звуков была понятна и смертному, и богам и не нуждалась в переводе.
И также легко и с восторгом она воспринимала небесную музыку стихов Данте и Гёте на незнакомых языках. Но наконец-то до ее слуха долетели понятные ей слова. То был Шекспир, бард Эйвона, некогда бог среди людей, ныне же – бог среди богов.

…Пишите ж: пусть супруг мой дорогой,
Ваш сын, спешит с полей кровавой битвы,
С благословеньем вступит в дом родной,
Издалека – о нем мои молитвы.
[30]
Еще более знакомыми слуху показались слова Мильтона. Он не был больше слепым, а стихи его все так же звучали бессмертной музыкой:
…Иль, позабыв уют домашний,
С вершины одинокой башни
Следить созвездья в вышине;
С Гермесом быть наедине;
Внимать учению Платона
И размышлять уединенно:
Где он теперь, в каких мирах
Живет, земной покинув прах?

. . . . . . . .
Пусть о сраженьях справедливых,
О Трое, о Прекрасных Фивах
Трагедия ведет рассказ,
Ко мне сойдя в урочный час…
[31]
Последним вступил юный голос Китса, в своей поэзии он ближе всех подошел к прекрасному племени фавнов:
Напевы, слуху внятные, нежны —
Но те, неслышные, еще нежней;
Так не смолкайте флейты…
. . . . . . . .
Когда и мы, дар жизни расточив,
Уйдем бесследно – и на смену нам
Придет иная скорбь и маета,
Тогда, не помня о минувшем зле,
Скажи иным векам и племенам:

«В прекрасном – правда, в правде – красота;
Иного знать не нужно на земле».
[32]

Как только певец умолк, на крыльях ветра принеслась Эос из далекого Египта, там, у берегов Нила, ночами оплакивала она погибшего Мемнона. Розовоперстая богиня подлетела к трону Громовержца и, преклонив колени у подножия, воззвала: «Владыка, время открывать Восточные Врата». И златокудрый Феб, передав лиру музе-избраннице Каллиопе, приготовился отбыть в свой сияющий высокий чертог, где ожидали украшенные взнузданные кони, запряженные в золотую колесницу нового дня. Спустился Зевс со своего трона и, положив руку на голову Марсии, произнес:

«Дитя мое, ночь угасает, успей вернуться домой до пробуждения смертных. Не плачь о бренности бытия, ибо рассеется вскоре морок неверия, и боги снова появятся среди людей. Неустанно ищи посланника небес, он принесет мир и покой, и даруют тебе счастье услышанные от него слова, и в его мечтах о прекрасном обретет твоя душа то, о чем так страстно молилась». Когда Зевс договорил, юный Гермес нежно подхватил девушку и понес к угасающим в свете зари звездам – обратно, на запад, над незримыми морями.

Прошло много лет с тех пор, как Марсии грезились боги, собравшиеся на высоком Парнасе. Этим вечером она сидит в той же роскошной гостиной, но на этот раз не в одиночестве. Ее искания завершились, поскольку рядом с ней тот, чье имя гремит по свету, и весь мир у ног этого молодого поэта, величайшего из поэтов. Стихи, которые он читает ей, еще никто никогда не слышал, но когда люди услышат, к ним начнут возвращаться мечты и фантазии, забытые много веков назад, когда Пан в Аркадии погрузился в дрему и великие боги уснули в лотосовых садах, в том краю, где кончаются владения Гесперид. Марсия слушает поэта, под нежный ритм и таинственную мелодию стихов ее душа впервые обретает покой, она узнает в них эхо дивных нот фракийского Орфея, что приводили в движение скалы и леса на склонах Эвроса. Певец смолк в напряженном ожидании вердикта, но что еще могла бы вымолвить потрясенная Марсия, кроме того, что его поэзия достойна богов?

И как только она произнесла это, перед ее взором возник Парнас, и далекий раскатистый голос повторил: «И даруют тебе счастье услышанные от него слова, и в его мечтах о прекрасном обретет твоя душа то, о чем так страстно молилась».

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь