Коридор

Мурашки. Поверхность кожи дыбится, и на ней вырастают десятки бугорков — фантастический ландшафт меняется за несколько мгновений. Волосы поднимаются синхронно. Куда не глянь — везде поры, мириады кратеров на поверхности тела.

Он смотрит на свою руку вплотную.

Холодно, вот и все.

Он поднимается, подходит к окну и закрывает его.

Есть люди, у которых тревожные радужки. Бывает, что зрачки слишком маленькие или слишком большие. А бывает, что тревожат сами радужки. Обычно они светлые. Серые или голубые. Смотришь на эти глаза, и становится не по себе.

У него были именно такие.

Он сидит посреди огромного количества пластика. Что-то гудит, трещит или пищит. Звук, тоже из пластика, марширует мимо. Фоном.

Обыкновенная квартира. Электронные приборы, невыразительный свет, угловатость мебели.

Черное окно. Зеленые светодиоды в ночи.

Блокнот с записями на подоконнике. Расчеты, телефоны, имена, названия городов, несбыточные мечты, обрушившиеся планы.

Он ходит из стороны в сторону, а потом с чувством некоторого довольства заваривает лапшу. Причина довольства — то, что он это делает от безысходности. Это действие практически единственное возможное и поэтому по-настоящему верное.

Пар над лапшой размывает фактуру предметов. Запах специй вульгарно наполняет настоящий момент, не давая ни малейшего шанса просочится чему-то еще.

Слишком горячая. Губы обжигает вода и приправа.

На обоях повторяются сотнями одни и те же цветы. В вазе, и рядом с ней какой-то плохо прорисованный неопределенный предмет. То ли перчатка, то ли кусок ткани. Это несовершенство множится, напоминая о себе еще раз, еще раз, еще раз.

Почему люди кончают жизнь самоубийством? Скатывается ли их жизнь в невыносимое дно? Или заставляет кусать губы до крови? Почему-то ему в этот момент показалось, что все происходит иначе. Что самоубийцы спокойны и собраны. Что их решение — это прямо продолжение абсолютной серости. Но зачем обязательно обобщать, если речь идет о конкретном человеке.

У него в жизни все ничего. Не плохо. Не происходит ничего такого, что перевернуло бы все с ног на голову. Без резких поворотов.

Он всасывает последнюю полоску лапши и кидает пластиковую вилку в бассейн остывающего варева. Потом спешит поскорее избавиться от него, слив в унитаз остатки и затолкав пластик в мусорку.

Черное небо подкрашено сиреневыми облаками. Фабричная труба — от взгляда на нее становится холодно — объявляет одиночество посреди безмолвных домов.

Вроде бы нужно лечь спать. Но он садится на табуретку и поднимает глаза на потолок.

Потолок вызывающе белый, глазу не за что зацепиться. И тогда он смотрит на лампу. Свет слепит, и он пытается разглядеть проволочки внутри лампочки.

В висках стучит обыденность. Скулы ерзают на местах. Пальцы нащупывают дырку в клеенке, которой зачем-то обклеили табурет.

То ли он слишком долго смотрит на лампочку, то ли в глазах у него темнеет — все теряет цвета. Он оглядывается, но цветов все нет. Только резко повышается зернистость. Перед глазами каша, каждая крупинка которой — дергающийся червячок, как те, что видны, если смотреть в небо прямо перед собой.

Он что-то говорит, но сам не может разобрать смысл сказанных слов.

Тут картинка ломается. Как будто лопается лампочка. Трещина проходит по всему, что он видит, и оно разламывается пополам, а потом схлопывается, как лист бумаги. И вместо трех измерений остается одна плоскость.

Он пытается сделать шаг. На удивление у него получается. Все вокруг состоит из простых линий. Себя он ощущает малиновым силуэтом. Почему малиновым?

В линиях вокруг еле угадываются черты его комнаты. Электрический звон проводов почему-то не смолкает. На нем метаморфозы пространства никак не сказываются.

Он становится проще, намного проще, чем был, и чем мечтал быть. Счастливы ли одноклеточные? — задается он вопросом и видит, что впереди него — коридор.

В коридоре полосатый пол. Как тигровая шкура.

И звучит музыка.

Картинка снова ломается, серые полутона уступают место грубому чб. Музыка обрывается, а вместо нее в воздухе повисают ноты.

Но ему кажется, что он понимает, что они значат.

Кажется, он мог бы представить, как они должны звучать.

Если бы у него оставался голос, он мог бы пропеть.

Он приближается к ним. Интересно, сможет ли он схватить их рукой?

Картинка ломается. Линии падают друг на друга, стучат и сливаются в одну. Он успевает стать точкой на бесконечном маршруте.

Рядом безликие однородные соседи, движутся туда же или стоят на месте. Он делает шаг. И кажется начинает обгонять соседа справа.

Что там в конце, свет? Ему кажется, он видел свет.

Картинка ломается, и линия капает вниз. Расходятся круги, и остается только одна точка. Какого она размера? Расширяется она или сужается? Учительница по математике говорила, что у точки нет размера.

А провода продолжают гудеть.

Иллюстрация: Филипп Щелканов

Текст по мотивам иллюстрации: Антон Зайцев