Книга Напутствие: 9 уроков для замечательной жизни. Бенджамин Ференц

••••

Получить доступ

Предисловие

Я часто спрашиваю Бена Ференца, как ему удается сохранять такое прекрасное расположение духа.

– Если душа рыдает – улыбайся, а иначе рискуешь утонуть в море слез, – отвечает он.

Раньше я думала, что дух истории сохранился лишь в книгах и черно-белых фильмах, которые нам показывают в школах. Картины войны, разрушения и возрождения сегодня кажутся такими далекими. Но главные герои, которые помогли сформировать этот мир, не всегда похожи на причудливых персонажей из давно ушедшей эпохи, эпохи, когда добро еще не победило зло.

О Бене я узнала совершенно случайно. Как-то вечером смотрела американские новости и увидела на экране телевизора цитату из его интервью. В те дни я работала репортером «Гардиан» в Лондоне, и его слова привлекли мое внимание. Но когда я осознала, какую роль он сыграл в истории и какими знаниями обладает, моему удивлению не было предела.

На кадрах кинохроники из главного зала судебных заседаний частично восстановленного Дворца правосудия в Нюрнберге, где нацисты проводили свои ежегодные съезды, Бен, энергичный и решительный двадцатисемилетний прокурор, чей невысокий рост скрывала деревянная кафедра, открыл самый громкий процесс об убийстве в истории человечества. Со скамьи подсудимых на него смотрели двадцать два члена айнзацгрупп[2], нацистских эскадронов смерти, уничтоживших более миллиона евреев и представителей других национальностей.

Не знаю почему, но внезапно мне захотелось поднять трубку и позвонить этому человеку. Возможно, оттого что семьдесят лет назад во время процессов Нюрнбергского трибунала[3] он был моим ровесником. Возможно, причина крылась в характере новостей. Голосование по выходу Британии из Евросоюза, избрание звезды реалити-шоу 45-ым президентом США и гражданские войны, полыхающие на Ближнем Востоке, создавали впечатление, что мир стремительно погружается в бездну хаоса. А возможно, всему виной было то, что незадолго до этого я пережила болезненное расставание и нуждалась в напоминании, что перед лицом такого великого зла, как война и террор, мои личные проблемы не имеют ровным счетом никакого значения.

Я нашла телефон Бена и договорилась о звонке. Признаюсь, меня немного пугала перспектива услышать в трубке серьезный и мрачный голос. Но первое, что я для себя отметила, были обаяние и чуткость моего собеседника. В свои сто лет он сохраняет ясность ума и, несмотря на все ужасы, свидетелем которых стал, не против и пошутить.

Спустя несколько минут стало ясно, что у него талант вдохновлять людей. Наша беседа проходила в формате интервью для особой секции «Гардиан». В день публикации статья привлекла к себе огромное внимание, и что удивительно в наше время, люди действительно дочитывали ее до конца. За пять лет работы репортером столь позитивный отклик я получила впервые. Читатели всех возрастов из разных уголков планеты писали о том, как их тронули слова Бена.

В основу этой книги легли наши с ним беседы, продолжавшиеся несколько месяцев. Я могла бы сказать, что мною двигало желание донести его слова до большего количества людей. Отчасти так оно и есть, но если говорить начистоту, я поддерживала с ним контакт из сугубо эгоистических соображений: он невероятно очаровательный, забавный и дает отличные советы.

Порой я говорю ему:

– Бенни, грустный сегодня выдался день…

– Дорогая, уверен, это не самый мрачный день в твоей жизни, – отвечает он.

Бен наделен невероятной способностью вспоминать мельчайшие детали и забавные случаи из прошлого, от полных имен тех, с кем ему довелось общаться, до того, какая погода стояла в тот или иной день. Он не сразу согласился превратить наши беседы в книгу.

– Ты даже не представляешь, как я занят, – повторял он. – Я так занят, что времени не хватает даже на то, чтобы понять, как у меня идут дела. Я так занят, что нет времени даже умереть.

Мы топтались на месте: он настаивал на своей занятости, а я уверяла, что много времени это не займет.

– Дорогая, такими темпами ты уморишь своего собеседника, – усмехнулся он через 45 минут уговоров.

Но больше всего меня поразило, что, несмотря на разделяющий нас океан и семидесятилетнюю разницу в возрасте, у нас с Беном много общего. Детьми мы оба эмигрировали и, зависнув между культурами и континентами, выросли в неблагополучных районах. Мы оба учили язык через общение с друзьями и субтитры к фильмам. Мы оба были прилежными детьми, но часто нарушали правила. Мы – первые из всей семьи поступили в университет, где быстро поняли: чтобы не выбыть из гонки, придется долго и упорно работать. Мы оба изучали юриспруденцию, любим плавать и находим смешное в несмешном. Даже родились мы в один день, и каждый раз, стоит мне напомнить ему об этом, он говорит:

– Милая, не натвори чего-нибудь, не испорть мне день рождения.

На фотографиях для статьи «Гардиан» Бен в синих шортах с подтяжками позирует перед своим домом в Делрей-Бич, штат Флорида. Уперев руки в боки, он с улыбкой смотрит на нас, а над головой у него сияет солнце. Для обычного прохожего он просто милый старичок, живущий по соседству, дедушка, которого навещают по выходным и праздникам. А в саду у него частенько крякают утки.

Но назвать Бена обычным язык не повернется. Фату Бенсуда, главный прокурор Международного уголовного суда, назвала его «иконой мирового уголовного правосудия»; Алан Дершовиц, известный адвокат и борец за гражданские права, представлявший в суде интересы О. Джей Симпсона и президента Дональда Трампа, назвал его «воплощением международного благодетеля»; а Барри Аврич, режиссер документального фильма от Нетфликс «Преследование зла: Необычайный мир Бена Ференца», в котором освещены все достижения Бена на поприще закона и права, сказал, что этот человек – настоящая икона нашего времени.

В этой книге нашло отражение лишь немногое из того, что Бен узнал за свою поистине удивительную жизнь, поэтому сейчас я постараюсь кратко изложить его биографию. Он участвовал в высадке в Нормандии, прорывал немецкую оборону на линиях Мажино и Зигфрид, форсировал Рейн у города Ремаген и сражался в «битве за выступ» в ходе наступления немцев под Арденнами. Пентагон наградил его пятью боевыми звездами.

В 1944 году, после перевода в третью армию генерала Паттона, Бену было поручено создать подразделение по расследованию военных преступлений. Собирая доказательства нацистских зверств, Бен своими глазами видел освобождение Бухенвальда, Маутхаузена, Флоссенбюрга и Эбензее. Порой ему приходилось голыми руками разрывать неглубокие могилы и доставать оттуда тела убитых. Он стал свидетелем неподдельного ужаса, который преследует его и по сей день.

Когда США вступили в войну во Вьетнаме, Бен решил оставить частную практику и посвятил себя укреплению мира. Он написал несколько книг, в которых изложил свои идеи по созданию международного судебного органа. Впоследствии они легли в основу создания Международного уголовного суда. Он боролся за возвращение жертвам Холокоста их собственности и участвовал в переговорах по репарациям между Израилем и ФРГ.

Карьера Бена продлилась больше семидесяти лет, и на своем веку он повидал многое. Это классическая история «из грязи в князи». Появившись на свет в семье трансильванских евреев, в возрасте девяти месяцев он вместе с родителями приехал в Нью-Йорк, где жил в районе под названием Адская кухня и, прежде чем выиграть стипендию на обучение в Гарварде, усердно трудился, чтобы вылезти из нищеты.

Его деятельность была отмечена множеством наград, среди которых президентская медаль свободы в 2014-ом. За год до Бена эту награду вручили Нельсону Манделе. И по сей день он использует свое положение во благо общества, жертвуя миллионы долларов Центру предотвращения геноцида при Мемориальном музее Холокоста. Его неустанный труд по установлению общемировых правовых норм в борьбе с геноцидом, военными преступлениями и преступлениями против человечности восхищает.

– Мне не нужна слава, мне не нужно наследие, мне не нужны деньги, я все бы отдал. Я пришел в этот мир бедняком, всю молодость прожил в бедности, а теперь возвращаю свой долг, – говорит он.

И Бен не знает покоя. Когда он собирался ехать в Лос-Анджелес для рекламной кампании документального фильма от Нетфликс, я спросила, не хочет ли он поменяться со мной местами:

– Ты отправляешься в солнечный Голливуд, а я сижу в дождливом Лондоне, – проворчала я.

Он как всегда весело рассмеялся и сказал, что сделал бы это не задумываясь.

– Как-то раз я участвовал в рекламном туре Музея Холокоста, – продолжил Бен. – Мы начали в Нью-Йорке, оттуда отправились в Вашингтон, Лос-Анджелес, Сан-Диего, а потом в Чикаго, где со мной случился обморок. Очнулся я уже в больничной палате, но сразу понял, что волноваться не о чем, потому что на стене той маленькой комнатки висело большое распятие, под которым красовалась надпись «Чикагское общество Воскресения». Следуя логике вещей, я предположил, что умер, а теперь меня воскресили. Я провел там две недели.

Но мысли о смерти не покидают его.

– Вряд ли я мог бы чувствовать себя лучше. Знаешь почему? Потому что я знаю, как бывает, – всякий раз отвечает он на мой вопрос.

В мире не осталось никого, кто видел бы то же, что видел Бен. И у последнего прокурора Нюрнбергского трибунала есть девиз для всех, кто хочет, чтобы здравый смысл восторжествовал над убийством: «Закон, не война». Он часто повторяет эту фразу. Потому-то его и прозвали «совесть мира», которая изо дня в день сражается за справедливость. Как говорит сын Бена Дональд, даже семейные обеды начинаются со слов: «Что вы сегодня сделали для человечества?»

– Я стараюсь не забывать, как мне повезло. – говорит Бен. – Я родился в бедной семье. Участвовал в больших сражениях и прошел через ужасы войны. Встретил чудесную женщину. Вырастил и дал образование четырем детям. И я чертовски здоров. О чем еще можно мечтать? Каждый раз, переступая порог своего дома, я благодарю Бога за ту жизнь, что он подарил мне.

Как редактор новостей, я каждый день сталкиваюсь с пугающими заголовками. Кажется, будто мир шаг за шагом приближается к неминуемой катастрофе. Волна национализма не ослабевает; лидеры так называемого свободного мира исповедуют односторонний подход, окружая себя советниками, которые неустанно бьют в барабаны войны; кровавые протесты захлестнули улицы городов от Бейрута до Гонконга и Парижа. Общество превратилось в поле битвы разгорающихся культурных войн, ведь подход «либо мы их, либо они нас» убивает сочувствие и стремление найти компромисс еще в зародыше. И все это происходит по мере того, как сложившиеся экономические системы порождают неравенство и коррупцию, а автократы натравливают меньшинства друг на друга и атакуют конституционные рамки и институты. Справедливость и великодушие – ценности и идеалы, которые прежде считались незыблемыми, сегодня подвергаются все большей опасности. Поэтому нам необходимо слышать голоса таких людей, как Бен.

Но порой я так глубоко погружаюсь во все эти проблемы, что я не успеваю или же попросту забываю позвонить другу, живущему в другом часовом поясе.

– Пропавшая Надя, – дразнит он меня, когда я наконец-то слышу его голос, – звонишь, чтобы проверить, помню ли я тебя?

Но Бен не сердится, потому что и сам постоянно смотрит новости. Он понимает, как высоки ставки, ведь, по его мнению, следующая война будет последней. Он вмешивается, если считает это уместным: когда США и Иран оказались на грани конфликта, Бен отправил письмо в редакцию «Нью-Йорк Таймс».

– Спектакль продолжается. Жизнь ничему их не научила, – говорит Бен.

Он выступает в школах и университетах, а еще разбирает целые горы писем от поклонников, любовных писем, как я их называю, которые приходят ему каждый день и на которые он иногда отвечает.

Циники постараются убедить вас, что обстоятельства рождения, раса, религия и конфессии разделяют людей; что беженцы представляют собой угрозу для процветания государства и его культуры. Все истории о лагерях мигрантов, незаконном пересечении Ла-Манша и центрах временного содержания способствуют дегуманизации неизвестного. Сами того не осознавая, мы присваиваем эти истории и теряем веру в то, что кто-то или же мы сами способны сиять и творить добро. Но у Бена есть то воображение, трудолюбие и гордость, которые я не смогла разглядеть в самой себе. У него мы можем научиться стойкости даже перед лицом тяжелейших невзгод. Мы можем осознать, что не важно, откуда мы и чем занимаемся, у нас друг с другом куда больше общего, чем мы думаем, и вместе мы сильнее.

Но успех не приходит в одночасье. Когда я падаю духом, Бен напоминает мне, что чудеса рукотворны. Ведь всего несколько десятилетий назад мы и представить себе не могли, что однажды рабство и колониальная политика останутся в прошлом, уступив место борьбе за права женщин и сексуальной революции, а человек оставит свой след на поверхности Луны!

Но едва ли оптимизм помог моему другу пережить боль утраты. Несколько месяцев назад скончалась его жена Гертруда. Они прожили вместе больше восьмидесяти лет. Он часто ее вспоминает и говорит о том, что сейчас ей бы было уже сто. Звук ее имени и его бесконечная любовь к ней – вот единственное, из-за чего он плачет. Но в слезах его скрыта радость, потому что Гертруда изо всех сил пыталась сделать этот мир лучше и помогала ближним. Они оба были иностранцами, которые стремились доказать свою значимость и упорно трудились, чтобы выбиться в люди.

На мой вопрос, какие три совета он дал бы молодому поколению, Бен тут же отвечает:

– Все очень просто. Первый: никогда не сдаваться. Второй: никогда не сдаваться. И третий: никогда не сдаваться.

И я следую его наставлениям.

Надя Комами

Глава первая

О мечтах:

Не бегите за толпой

Я родился в деревне, которой больше нет. Дело было в Трансильвании. Годом ранее на той же кровати родилась моя сестра. Она была венгеркой, а я по паспорту – румын. После Первой мировой войны часть Трансильвании отошла к Румынии, родине графа Дракулы. Но важно не то, что страны сменили друг друга, а то, как они относились к своим гражданам. Венгрия и Румыния были в равной степени антисемитскими, и родителям пришлось покинуть не только город, но и страны, или вернее – страны.

Вот так и началось мое путешествие: в беспросветной бедности. Я появился на свет в крестьянском доме, где не было ни воды, ни туалета, ни электричества. Один этаж и чердак. Воду носили за несколько кварталов из колодца, что располагался в центре деревни.

При первой же возможности мы сели на небольшой корабль и уплыли в Америку. В разгар зимы 1920-ого мы спали на открытой палубе. Путешествовали третьим классом, потому что четвертого не существует. Пока я дни напролет выл от голода, мой не знавший ни сна, ни отдыха отец испытывал сильнейшее искушение выбросить меня за борт, и только вмешательство дяди, который плыл с нами, спасло мне жизнь.

В порту Нью-Йорка нас встретила статуя Свободы, хотя сам я этого не помню, ведь мне и было-то всего девять месяцев. Работник иммиграционной службы на острове Эллис спросил у родителей, как меня зовут. Поскольку они не говорили по-английски, а офицер не знал ни слова на венгерском, румынском или идише, всё, кроме моего семейного положения, записали неверно. При рождении мне дали еврейское имя Беррел.

– Белла? – переспросил работник и склонился над колыбелькой, решив, что мне всего четыре месяца.

По чистой случайности на восемьдесят пятом году жизни я узнал, что проник на территорию США обманным путем: под видом четырехмесячной девочки.

И вот я в Америке. Первые дни, а может и недели, мы обретались в многолюдном помещении Общества помощи еврейским иммигрантам «ХИАС», которое предоставляло приезжим кров над головой. Когда спустя сорок лет я читал там лекцию, они были приятно удивлены, узнав, что именно в этом здании я провел свой первый день в Америке. Мой отец, одноглазый сапожник, искал работу, но усилия его были тщетными. Несмотря на проблемы со зрением, он хвастался, что может сшить пару ботинок из одного куска воловьей кожи. Протащил тяжеленные молотки, наковальни и прочие сапожные инструменты через всю Атлантику. Кто-то должен был предупредить его, что в Нью-Йорке нет ни коров, ни уж тем более желающих купить у трансильванского сапожника обувь ручной работы.

Бездомный, без гроша в кармане, он не владел английским и едва умел читать, а потому очень обрадовался, когда домовладелец-еврей предложил ему должность уборщика в многоквартирных домах на 56-ой улице, в районе, известном как Адская кухня. Нам разрешили жить в подвале одной из квартир. Первое пристанище в земле обетованной, и именно там мой разум впервые покинул кокон. Мне помнится, что квартира была как-то отгорожена от остального подвала. Рядом с большим и глубоким умывальником, который долгое время служил нам ванной, стояла дровяная печь. Раздобыв наконец-то оцинкованную ванну, мы установили ее в гостиной, ведрами натаскали горячей воды и устроили настоящий праздник. Окон в моей комнате не было, но стены, как и полагается подземелью, не просыхали. Иногда в другие части подвала забредали алкоголики и бродяги, они спасались от холода и спали, укрывшись газетами.

Не зря тот район называли Адской кухней. Там и правда был самый настоящий ад. Расположенный на западе Манхеттена, он был застроен домами без лифтов; этот Нью-Йорк остался в старых фильмах, где от многоквартирных зданий из коричневого кирпича столбом поднимается дым, а на углу улицы курят рабочие и участники преступных банд. Самый криминальный район страны, суровая школа жизни, где мне преподали важный урок: живи и не мешай жить другим.

Мы постоянно хотели есть. Родители были помолвлены еще до своего рождения и совсем не ладили друг с другом. Я был маленьким, но активным ребенком, которому на месте не сиделось. Я даже плакал с венгерским акцентом. На улицу нас с сестрой не выпускали – из-за «бродяг» там было небезопасно. Свежим воздухом мы дышали, сидя на верхней ступеньке нашего подвала, на уровне тротуара. Но когда мама уходила готовить ужин, я мчался навстречу приключениям. Приезжим я себя никогда не ощущал. Я был американцем. О том, что я еврей, мне, конечно, рассказали, но о том, что я румын или венгр – нет. Дети всегда понимают друг друга, и языковой барьер им не помеха. Я плохо говорил по-английски, жестикулировал и обходился небольшим количеством слов, но в конце концов нашел свое место.

Это свойственно всем детям. Они не видят расовых или религиозных различий со сверстниками и редко обижаются из-за своего положения, пока кто-нибудь не укажет им на него, ведь другой жизни они и не знают. Еще важнее то, что чувство единения, радости, свободы и независимости заменяет им стремление обладать материальными благами и возможностями, о существовании которых в силу возраста они еще даже не подозревают. И это состояние души нам следует сохранять до конца наших дней.

По большей части в Адской кухне селились выходцы из Италии и Ирландии, а их отпрыски, похоже, считали своим долгом колотить друг друга и играть в кости на тротуарах. Я был что-то вроде талисмана для обеих сторон. В те времена не было ни телевизоров, ни компьютерных игр или мобильных телефонов, и мы развлекались тем, что болтались на крыльце в поисках неприятностей.

В округе постоянно вспыхивали потасовки, и преступность казалась нормой жизни. Мой криминальный опыт ограничился кражей картошки из продуктового магазина и ролью дозорного, пока приятели занимались чем-то сомнительным. Если стайка ребят преклоняла на тротуаре колени, будьте уверены, молитвами там и не пахло. Они играли в кости. Деньги кидали в общий котел, а я стерег их от грабителей и полицейских. Стоял на углу, а как только на горизонте появлялись служители правопорядка, кричал: «Бежим! Бежим!». Был у нас один полицейский-ирландец, который всегда сперва гонялся за детьми, и только потом возвращался, чтобы забрать себе их деньги. Я быстро смекнул, что мы оба можем остаться в выигрыше, ведь пока он не вернулся, никто не мешает мне положить несколько монет к себе в карман. Но я всегда что-нибудь ему оставлял. Можете считать это справедливостью пятилетнего мальчишки.

Я не думал, хорошо это или плохо, просто жил одним днем. Но жил своим умом. Рано или поздно наступает момент, когда можно рассчитывать только на себя. Как-то раз я увидел на 8-ой авеню мальчишек-газетчиков и тоже решил немного подзаработать. Забрал из подвала пачки старых газет и зашагал по улице с громким криком: «ГАЗЕТЫ! ПОКУПАЙТЕ ГАЗЕТЫ!» Я продавал их по два цента и все шло неплохо, пока один господин не взглянул на дату. Как только он понял, что «свежая газета» совсем не свежая, он отвел меня к отцу, который сперва хорошенько отругал своего горе-коммерсанта, а потом спросил:

– Где деньги?

Но не все решают деньги. Когда начинающий художник искал для обложки известного журнала маленькую девочку-модель, мои длинные, подстриженные мамой под горшок светлые волосы и блузка старшей сестры сделали свое дело, и художник остановил свой выбор на мне. Гонорар составил два с половиной доллара, но это ничто в сравнении с тем, что хорошенькие модели в студии считали меня невероятно милым и наперебой одаривали поцелуями и объятиями.

И без больших денег можно многого добиться. Я, например, водил взаимовыгодную дружбу с чистильщиком обуви по имени Тони и всегда останавливался у его кабинки, зажатой между высотными домами на 56-ой улице, чтобы пожелать ему доброго утра. Я пытался говорить с итальянским акцентом, а он дарил мне ириски в знак нашей дружбы. Если я приходил домой поздно – отдавал конфету маме, чтобы она не сердилась. И с тех пор всякий раз, когда я пытался ее задобрить, она говорила:

– Ну вот, опять Бенни со своими ирисками.

К тому времени отец, известный всей округе как уборщик Джо, заделался бутлегером, что для Адской кухни было обычным делом. Пока производство, продажа и употребление алкогольных напитков преследовалось по закону, у нас в подвале отец установил самогонный аппарат и гнал виски из картофельного пюре. Он наливал не только гостям, но и полицейским, которые специально забегали освежиться, а самые честные из них даже оставляли на столе пару долларов. Я знал, что дело нечисто, поэтому начал открыто говорить о новом предприятии отца и его дружбе с полицией. Пожалуй, это была моя первая победа над организованной преступностью, потому что самогонный аппарат вскоре испарился.

Атмосфера, в которой я вырос, внушила мне желание бороться с преступностью. Няни у нас не было, поэтому родители отводили меня в кинотеатр на 9-ой авеню, платили десять центов за вход и оставляли там на несколько часов. Фильмы разнообразием не отличались: ковбои всегда носили отличные шляпы, а индейцы – перья, и парни в красивых шляпах побеждали и убивали парней с перьями. Но «Ангелы с грязными лицами» с Джеймсом Кэгни в главной роли остались со мной навсегда.

В молодости герой Кэгни с другом пытались ограбить вагон поезда. Друг сбежал и подался в священники, а Кэгни был схвачен полицией, отправлен в исправительную школу и спустя несколько лет стал главарем банды. В конце концов он совершает убийство и друг-священник говорит ему:

– Ты пример для них, скажи, что это путь в никуда.

А когда Кэгни подводят к электрическому стулу, он начинает кричать и умоляет о пощаде:

– Я не хочу идти, не хочу умирать!

Но его все равно казнят. Оставшиеся члены банды читают в газете о том, как их главарь струсил перед лицом смерти. А зрителю остается только гадать, сделал ли он это ради друга или и правда раскаялся.

Я много думал об этом фильме и часто спрашивал себя, почему один стал законопослушным священником, а другой – убийцей. В чем причина? Всю жизнь я искал ответ на этот вопрос. Должно быть, вы слышали о дискуссии между сторонниками социо- и биогенецизма. Они пытаются понять, является ли поведение индивида наследственным (результатом генетики) или же приобретенным (сформировавшимся под влиянием внешних обстоятельств). Я считаю, что на нас влияет множество самых разных факторов, будь то люди, которые нас окружают, возможности, которыми мы обладаем, а также вера в себя и решительность.

В детстве я усвоил первые уроки выживания. Но еще я узнал, что люди делятся на две категории: мошенники и честные. Мошенником мне быть не хотелось. Слишком уж хлопотно. Нужно убегать от полиции, сидеть в тюрьме, участвовать в драках. Я рано понял, что преступления того не стоят.

В мире еще полно мест, которые напоминают район моего детства, возможно, некоторые из вас и сами в таком выросли. Но откуда бы вы ни были, помните, что при желании можете все изменить. Я живой пример тому, что вы не обязаны следовать за толпой. В Америке, как и во многих других странах, разрыв между бедными и богатыми огромен. Согласно последним исследованиям, 77 % выпускников бакалавриата выросли в семьях с высокими доходами. Без поддержки системы идти против враждебного вам течения трудно, но возможно. Во все времена люди шли напролом и достигали успеха. Если удалось им, то и вы сможете. Да черт возьми, даже если кому-то не удалось, то почему вы не можете прийти к цели первым?

Мои родители и еще 12 миллионов эмигрантов прибыли в Америку через остров Эллис; они преодолели тысячи километров и не зная языка оказались в этой стране без друзей, без денег, без крыши над головой и без работы. Наверное, делать решительный шаг проще, если ничем не рискуешь, но суть не в этом. Вот первый и главный урок. Если у вас есть мечта, будь то получить повышение, основать благотворительный фонд, похудеть, найти новую работу или подняться на гору, то пусть препятствия или мысль о том, что никто из ваших сверстников не дерзнул совершить подобное, вас не остановят. Человек ходил по Луне. С верой и целеустремленностью можно достичь всего.